Глава 4 (2/2)

Уилл стискивает зубы и заставляет себя оставаться на месте.

Дверной проем – его линия на песке. Пока он чувствует, как Бадж сочится из всех его пор, он не переступит черту. Этого должно быть достаточно.

***</p>

На четвертую ночь отсутствия Уилла Ганнибал просыпается под утро и видит фигуру, замершую в дверях его спальни.

Мужчина стоит напряженно, его плечи отведены назад, а подбородок слегка приподнят. Его руки в карманах, а ноги твердо упираются в землю. В свете из коридора Ганнибал узнает знакомую шапку кудрей, но несмотря на то, что тело Уилла занимает место в дверном проеме, слишком очевидно, что это не Уилл. По крайней мере, не только он.

Тем не менее, когда Ганнибал заговаривает, с его губ срывается вовсе не имя Тобиаса.

– Уилл. Я уже начал беспокоиться.

Уилл вздрагивает, словно в испуге, и делает полшага вперед, прежде чем снова замереть, а затем влезает обратно в дверной проем, исходя такой злобой, какую Ганнибал раньше видел только у загнанных в угол животных.

– Я не тот, о ком тебе стоит сейчас беспокоиться, — выдавливает он.

Это звучит почти угрожающе.

Уилл понимает это следом за Ганнибалом. Он судорожно выдыхает, опустив голову и явно пытаясь взять себя в руки.

– Я… не совсем я, — говорит он. – Избавиться от твоего вдохновения оказалось сложнее, чем я предполагал.

Ганнибал полностью проснулся в момент, когда увидел стоящего в дверях Уилла, но теперь он чувствует первый всплеск адреналина.

– И о ком же мне стоит переживать?

Уилл издает резкий, горький смешок, тут же оборвавшийся.

— Он хочет быть твоим другом.

Ганнибал медленно садится. Уилл взвинчен и взбудоражен, и у Ганнибала нет желания провоцировать его срыв чем-то вроде резкого движения.

– Желать дружбы не так уж и необычно, — говорит он. — Разве ты сам не хочешь быть моим другом, Уилл?

Уилл фыркает еще одним резким, пренебрежительным звуком.

— Не сравнивай нас, — отрезает он. — Если бы дружба была всем, что я хотел от тебя, я бы попросил именно о ней. «Друг» звучит гораздо проще, чем «покровитель», не так ли?

Возможно, поднимать тему сейчас — не самое безопасное решение. Уилл содран, обнажен и открыт так, как Ганнибал прежде не видел, изменилась даже манера речи — это самый слабый акцент, что он у него слышал, лишь едва заметный намек на южную протяжность. Поэтому Ганнибал все равно решается и давит.

— Так чего же ты хочешь от меня?

Уилл скалит зубы в безмолвном рычании.

— Я думал, ты не задаешь вопросов, на которые уже знаешь ответ.

– Удиви меня.

Глаза Уилла блестят в тусклом свете, и на мгновение Ганнибал ничего не видит за ними. Затем что-то сдвигается, соскальзывает, и Уилл выдавливает сквозь зубы:

— Бадж что-то в тебе увидел, — говорит он так тихо, что Ганнибал едва его слышит. – Тьму, холод, что-то, к чему он почувствовал влечение, потому что подобное чувство отзывалось эхом в пустоте его собственного существа. Это настолько отличалось от того, что ты демонстрируешь миру, что он решил, будто это все, что ты из себя представляешь. Он полагал, что став твоим другом, он сможет подобраться достаточно близко, чтобы ты тоже осознал это сходство, – Уилл делает паузу и облизывает губы, не сводя глаз с лица Ганнибала. — Он хочет Потрошителя.

Что-то стискивает горло Ганнибала, и он осторожно сглатывает. Глаза Уилла прослеживают движение кадыка на его шее, а затем снова возвращаются к лицу, потусторонне-синие в тусклом свете.

— Чего ты хочешь от меня, Уилл?

Глаза Уилла вспыхивают.

– Я хочу всего.

Ганнибал уже слышал эту фразу. Его никогда не смущал факт того, что в нем имеются аспекты, которые он скрывает от мира. Люди, считавшие себя его друзьями, воспринимали его постоянную сдержанность как признак недоверия; люди, считавшие себя его возлюбленными, воспринимали это как признак уклонения от обязательств. И те и другие пытались убедить его в том, что какие бы тайны он ни скрывал, это не повлияет на то, как они его воспринимают, засыпая обещаниями, о которых могли позже пожалеть, вздумай он заставить сдержать их.

Слова же Уилла – не бессмысленные банальности. Он притянул Ганнибала к себе и назвал самые дальние уголки его разума прекрасными, слизнул кровь Ганнибала с пальцев и точно понял, что это значит.

«О», – думает Ганнибал и чувствует, как что-то в его груди сжимается от силы осознания.

Он никогда ничему не подчинялся, еще с тех самых пор, как однажды ощутил прутья клетки под руками и холодный вихрь голода, подводящий живот. Но то, что предлагает Уилл, может стать исключением. Он может добровольно подчиниться унизительному испытанию быть увиденным, если только его увидит именно Уилл.

— Уилл, — тихо произносит Ганнибал. – Иди сюда.

На этих словах Уилл дергается вперед, а затем так же резко отшатывается.

— Нет, — говорит он чуть сдавленным, но твердым голосом. – Нет. Бадж все еще… Я не настолько доверяю себе, чтобы прикоснуться к тебе прямо сейчас.

– Уилл…

— И я не верю, что ты знаешь, где провести черту.

Ганнибал недовольно, звучно щелкает зубами, и Уилл криво улыбается ему.

— Ты привык быть самым опасным человеком в комнате, — говорит он, и его голос снова становится мягким, а гласные звучат обтекаемо и протяжно. – И, мой дорогой, это просто уже не так.

Огонь, опаляющий позвоночник Ганнибала, ожидаем, но от этого не менее силен. Улыбка Уилла становится острой, зубастой, и, когда он издает смешливый вздох, его язык влажно скользит по нижней губе.

— Я пойду прогуляюсь, — говорит он. – Мне нужно очистить голову. Я предполагаю, что ФБР захочет скорректировать твои планы на утро, так что на твоем месте я бы попытался снова заснуть.

Он закрывает дверь, прежде чем Ганнибал успевает возразить.

Взгляд на будильник у кровати говорит, что пытаться снова заснуть практически бессмысленно. Уже почти четыре – через час он все равно проснется.

Ему также стоит быть готовым, когда Джек позвонит и попросит о помощи.

***</p>

Через полтора часа Ганнибал спускается вниз, одетый и готовый приготовить что-нибудь на завтрак. Уилла не видно, но как только он входит на кухню, он слышит приглушённый звук бегущей воды, будто бы доносящийся с внешней стороны стены.

Другая сторона стены — это двор его дома.

Вздохнув, он смотрит на блок для ножей. Мысль вооружиться заманчива, но для него рискованно ходить по улице с кухонным ножом. Соседи болтливы, и Ганнибал предпочел бы не включать их в свое меню.

В конце концов, он выходит на улицу без ножа. Запах настигает его раньше, чем зрелище: дрожжи, грязь и сера, сплетенные вместе во влажную смесь. Следом он видит Уилла, стоящего на коленях на земле, с садовым шлангом Ганнибала в одной руке, и плотно утопленной в мехе другой. Мех и является источником запаха. Пес и человек одновременно поднимают глаза на Ганнибала, один с добродушной улыбкой, характерной для своего вида, другой с чуть более смущенным выражением на лице.

— Он был там один, — произносит Уилл, тон его голоса увещевающий и лишь немного – оправдывающийся. — Я не мог просто оставить его там.

Он снова полностью Уилл. В развороте его плеч, в хрипотце его слов нет и следа Тобиаса, и именно это больше всего прочего заставляет Ганнибала колебаться. Он вздыхает, переводя взгляд с человека на собаку и обратно.

— Ты уже дал ему, имя, не так ли?

Уилл улыбается, его щеки окрашивает румянец.

— Ганнибал, это Уинстон, – он поворачивается к собаке. – Уинстон, это Ганнибал. Будь милым, и, возможно, он что-то для тебя приготовит.

— Вряд ли это необходимо, — сухо говорит Ганнибал, и когда Уилл смотрит на него, в замешательстве сдвигая брови, Ганнибал презрительно морщится. – Я не допущу фабричного корма в своем доме.

Уилл тихонько смеется в ответ.

– Хорошо, никакого корма. Имеются ли другие правила, которые мне следует учесть?

— Никаких собак на кухне, Уилл. Я умоляю тебя.

Между ними повисает тишина, поскольку Уилл ждет большего, а Ганнибал, полностью это осознавая, больше ничего не произносит. Уилл поднимается на ноги и медленно приближается, его глаза темнеют и в них искрится нотка любопытства. Кошачьи, – думает Ганнибал. Не из-за цвета или каких-либо других физических характеристик, а из-за того, что этот взгляд внезапно заставляет его чувствовать себя так, будто с ним играют.

— Обычно ты не предоставляяшь людям возможности поколебать твои границы, верно? – Уилл наклоняет голову, скользя взглядом по телу Ганнибала. Несмотря на вопросительную интонацию, он не дает ему времени ответить. – Когда они пытаются это сделать, ты их просто съедаешь. Но ты позволил мне.

Смех Ганнибала короткий, резкий.

– Мой дорогой мальчик, ты ничего не колеблешь. Ты просто разрушаешь.

Уилл вздергивает бровь, выглядя, впрочем, довольным этим ответом.

— Но ты все еще позволяешь мне.

– Я чувствую, что не хочу этому противиться.

Брови изгибаются еще выше.

— Не хочешь или не можешь?

Да, – думает Ганнибал, а затем прокашливается и отворачивается.

– Убедись, что он полностью высох, прежде чем впустить его внутрь. Уинстон, верно?

Уилл кивает, его выражение лица все еще оценивающее, но он не возражает против смены темы. Ганнибал выдыхает.

– Я закажу ему ошейник. Если он собирается жить здесь, мы не можем допустить, чтобы он выглядел как бродяга.

– Ганнибал, — в голосе Уилла слышна легкая досада, — он и есть бродяга.

— Он перестал быть бродягой в тот момент, когда ты решил привести его домой, — возражает Ганнибал. И не может не заметить, как мгновенно распахиваются и испытующе впиваются в него глаза Уилла.

«Я тебе не понравлюсь, когда меня подвергнут психоанализу»,— сказал он в их первую встречу, — но Ганнибал не может не замечать некоторые вещи. Он задается вопросом, когда Уилл в последний раз называл какое-то место своим домом, как давно он задерживался где-то так надолго, чтобы обосноваться. Он задается вопросом, понимает ли Уилл вообще, что он сейчас делает.

Что он обживается. Устраивается поудобнее.

— Ага, — медленно произносит Уилл, и ни один из них не упоминает о том, что его голос звучит куда более хрипло, чем прежде. — Да, я полагаю, что так и есть.