8. Быть сча́стливой (2/2)

Конечно. Конечно, она придет. Разве есть другие варианты? Она саркастически ухмыльнулась сама себе. Конечно, я приду.

***

Илария редко красится, но зато метко. Так уж повелось, что ей всегда нравилось свое лицо и без косметики, и больше всего она обожала в других людях естественность. И не только во внешности. И когда снимала девушек, то тоже просила их быть без макияжа, если им комфортно. Она вообще обожает снимать девушек. Потому что ей в любом искусстве и в любом деле важна искренность, нечто настоящее и живое. А женщина лучше знает и понимает женщину. От этого – предельная подлинность и интимность. Первый восторг быстро проходит, и зритель начинает искать, за что бы ему зацепиться, ему хочется узнать человека на снимке глубже, найти что-то, что интригует в образе, манере подать себя.

И чаще всего она ходит не накрашенной, либо может подвести только губы или выделить ресницы. Но так, чтобы все вместе и даже больше – лишь изредка. Когда настроение припрет, когда желание будет таким огромным, что противиться ему станет невозможно. Сегодня был как раз один из таких дней. И ее праздник, и весна, и Симанов позвал сам ее к себе, и внутри все так оживает! Руки сами потянулись к косметичке, и сами нарисовали ей нижние бордовые стрелки, выделили ресницы черной тушью, подвели губы матовой алой помадой. Ее красноватые короткие волосы после душа как всегда вьются, и кончики подгибаются, создавая эффект, будто она целенаправленно стояла перед зеркалом и завивала их. И она впервые за этот начавшийся год надела любимое черное платье с цветами и кружевным воротником, бордовые колготки, так идеально сочетающиеся с образом. И ощущала себя самой красивой, самой цветущей. Так оно и было. В такие моменты она обожала собираться, спокойно и размеренно, в своем темпе. Это задавало настроение на весь день, если ей удавалось прочувствовать этот момент сборов, насладиться им. А когда опаздывала и не могла спокойно собраться, то и настроение впоследствии было отвратительное. Но сегодня все иначе.

И вот она уже стоит в его квартире, снявшая верхнюю одежду, и он в полной мере может разглядеть ее, каждую деталь. Запах ее шампуня в волосах распространял шлейф лаванды и витал в его комнате. А Симанов с наслаждением, незаметно от нее и тихо, вдыхал в себя. Вкусный. И такие очаровательные у нее колготки. И непослушные волосы. Хочется намотать мягкую прядку себе на указательный палец и коснуться губами. Наваждение.

- Ты в этом платье и образе… в общем, Климт по тебе плачет! – произносит он наконец, как всегда поражая своим умением так точно описывать.

Илария восхищалась работами этого модерниста, и прекрасно понимала, о чем говорит преподаватель. Ее такой немного цветочный и нежный, и одновременно сексуальный образ навевал нотки его картин.

- Обожаю Климта!

- Я тоже. – он лишь одобряюще кивает ей в ответ, даже не удивляясь, ведь кто бы сомневался. – Ну, что будешь пить? У меня там чай, кофе, шампанское… ну шампанского у меня нет, по-моему, коньяк остался. Сейчас скажет: «А я не пью». – он безобидно передразнил ее возможный ответ, который часто говорили ему студенты, хотя большинство, все же, выжирали полностью его запасы алкоголя. Дарили ему на праздники, и сами же в итоге выпивали, а ему доставалась разве что пара капель. Но ему было все равно.

- Уже не пью. – она решила поддержать его шуточный настрой, ведь прекрасно знала, что говорит он несерьезно. К нему нужно привыкать. Привыкать к его этой манере, когда кажется, что говорит он с насмешкой, и порой всем трудно отличить что Симанов говорит серьезно, а что нет. Но она привыкла, и изучила его. И всегда поддерживает его сарказм, который стал для нее обыденным и близким. Она же сама такая же. Вечно прячется под маской, вечно любит язвить и иронизировать. Они друг друга понимают.

- «Мам, это моя новая подружка, она не пьет и не курит». «Ах!» - он делает изумленное наигранное удивление, - «Вы не курите и не пьете?». «Я больше не могу». – мужчина сымитировал хриплый прокуренный голос, будто и правда находился в месячном запое и находится на грани. Илария засмеялась, глядя на него, а он улыбнулся ей в ответ.

Они тихо прошли на кухоньку, где на удивление стало просторно. Теперь там не стоял стол, а он специально перенес его в большую комнату, чтобы сидеть с ней там. Почему-то ему внезапно захотелось побыть с ней в новой, чуть более личной обстановке в ее день. На самом деле, он еще месяц назад знал, что пригласит ее. Прекрасно видел дату, в которую она родилась. Даже не пришлось обводить в календаре и помечать в заметках, хотя обычно даты не запоминает и путается. Но тут не нужно запоминать, оно уже отложилось в памяти. Как заповедь. Давно ему уже не приходилось хранить в голове дату рождения женщины, и думать, как бы ее порадовать. Но тут у него внутри возникло такое непреодолимое желание угодить ей, стать причиной ее радости, еще сильнее приукрасить этот день. Видеть, что улыбка на ее губах вызвана им, а не кем-то другим.

- Я сегодня завариваю нам с тобой очаровательный чай, который будет состоять из букета потрясающих трав и так далее. И буду слушать тебя. Твои мысли. – мужчина насыпал в маленький чайничек смесь из цветов, трав и стеблей. Пахло даже на расстоянии нескольких шагов чем-то летним и свежим, как в ее сне. Она вновь вспомнила его, и подавила желание улыбнуться. А тем временем иссохшие листочки были залиты кипятком, медленно разбухая.

- Я сегодня, кстати, наконец сдал один проект, который мы делали больше месяца для музыкантов! И, слушай, неужели я завтра, Илария, проснусь или сегодня засну совершенно свободный, всегда это же давит, когда висит работа и ее нужно сделать, и достаточно сложную композицию. Кое-как мы ее вырулили. Там сложность была в том, что музыканты по-своему музыку даже не слышат, не чувствуют, а знают все тонкости. Тем более там присутствовал такой даже не жанр, а остинато. В музыке есть остинато, это повторяющаяся одна и та же штука, и нужно ее было поддержать кинематографическим способом, не разрушая музыкальность, в общем, столько тонкостей было много. И слава Богу я сегодня все это закончил, уже сдал, прочитал, все довольны. И! Завтра я просто встану, или с сегодняшнего вечера даже не засну, и буду заниматься своими делами. – он так блаженно об этом говорил, и в его голосе слышалась эта расслабленность и облегчение. Оказывается, и у него сегодняшний день полон приятностей. И она еще тут, как в дополнении ко всему, чтобы сделать эту жизнь еще краше. Он действительно был рад ей.

Илария радовалась за него, и ей всегда было интересно, когда он говорил о своей работе. Он ведь поэтому то и ушел из их шарашкиной конторы, которая отнимала столько сил, времени, высасывала всю кровь и желание творить. Кучка похуистичных студентов, где всего лишь парочка человек из тридцати были близки к творчеству, а остальные даже не удосуживались прийти. Симанова это бесило больше всего. Если по началу он спокойно мирился с таким положением вещей, мог даже в какой-то степени понять их, то, чем больше проходило времени, тем сложнее становилось. Отчаянье. Крик в пустоту. А ведь он готов передать свои знания, свои интереснейшие приемы им, заложить это внутрь, но никому не нужно. И иногда сердце захватывала такая немного детская обида от этого безразличия. Зато ей было нужно. И он видел это, понимал без слов, ведь она никогда ему об этом не говорила. Оно и не нужно. Лишнее. По ее снимкам это понятно, по тому, как девушка всегда задумчиво кивает на его слова, анализируя и пропуская через себя, или когда на ее лице читается озарение. И не только она одна такая была, естественно. В каждой группе были такие люди, и именно они и приходили к нему, устраивали вакханалию в его квартире, увлеченно снимая проекты. Просили у него совета, и профессионального, и личного. Видели в нем наставника. Мудрого человека. Тем, кому нужно – придут, и он научит их так, вне учебных стен. Поэтому и ушел в начале года. Хотел бы он уйти вместе с ней оттуда, но понял, что у него катастрофическая нехватка времени. Времени жить. Времени работать. Времени творить. А у него, на минуточку, и без учебных журналов хватает работы. Съемки выставок, видео-зарисовок, иногда разработка сцен в кино. Не пропадет. Наоборот, стало хорошо и свободно, и жить захотелось еще сильнее. В универе он уже исчерпал все, что только мог. Прошел этот этап, взял из этого опыта все до последней капельки. И обрел, в конце концов, Иларию. Нашел ее там, среди всего этого вороха. Надо же, случается и такое. Возможно, судьба подсунула ему эту работу только ради встречи с ней? За несколько лет преподавания он все ждал, что она откроет дверь. На съемочных площадках, в библиотеках, в тесных квартирах у друзей – везде он ждал. Но не мог найти и она никогда не приходила. И пока он в компании заказывал по третьему кругу виски, родители укладывали ее спать. До сих пор все в его жизни было лишь прологом, лишь потерей времени, пока он не узнал ее. Именно так он и ощущал это все. Не особо вникал – почему, просто чувствовал. Этого вполне достаточно.

Симанов заметил легкую грусть на ее лице, она тенью промелькнула, спеша скрыться. Но от него не укроется ни одна эмоция. И он прекрасно понимал ее причину. Ей же тоже хочется свалить оттуда побыстрее, он видит, как она измотана этим дипломом, этими долгами. И жаловалась она ему не раз. Так болезненно смотреть на то, как ничего не представляющие из себя преподаватели тянут из нее все соки, отбивая иногда желание что-то делать.

- И как хорошо, что ты последние полгода учишься и все! И сможешь заниматься тем, чем любишь и быть сча́стливой. - томно произнёс он, стараясь подбодрить этим. Сам ведь ждёт не дождётся, когда она станет свободной птицей.

Илария незаметно для себя самой усмехнулась. Такая саркастическая улыбка. Будто и не верит в это уже. Ей начинает казаться, что это замкнутый круг ада, из которого не вырваться.

-Что это ты скептически улыбнулась так на словах? Быть сча́стливой. - последние слова он буквально выплюнул. Отчеканил. И так немного задумчиво. Снова он сделал это, снова понял ее без слов. Как обычно проникает под кожу, как обычно раскусывает.

Быть сча́стливой.