3. На, любуйся! (2/2)

- И не говори, девочка! – посмеивается своим глубоким басом, вызвать у него искренний смех – задача не из легких, - Здесь сейчас через окно проходят удивительно мягкие лучи заходящего солнца. Я хочу, чтобы ты встала в проем между кухней и коридором. Завела вот так руки за спину, а край своего свитера держала в зубах, оголяя живот. Я знаю, ты сделаешь чувственно.

Он активно показывал ей то, что хочет видеть. А она в красках представила картину. И какой-то мерзкий червячок зашевелился в животе, учащая сердца стук. Она была в восторге, не боялась, нет. Просто стало вдруг так приятно-волнительно. Владимир никогда не видел ее оголенного тела, кроме рук. А ей бы так хотелось. Всегда с завистью рассматривала снимки на его странице, где другие нагие девушки спокойно позировали ему. И все они были такие искренние и настоящие, робкие, но смелые. А он спокойно экспериментировал с ними, лепил из них как из глины. Он был словно скульптор, создатель, творец, а они лишь куклы в его руках. И с таким же успехом он мог бы вылепливать и из Иларии, искать приемлемый компромисс, раскрыть ее с такой стороны, где акцент не на ней, а на теле. Но он так не хотел. Он относился к ней так бережно, как ни к одной своей натурщице. Куда азартнее ему было найти решение, где она будет цеплять собой. Личностью. Когда глаза будут громкие. И никаких лишних деталей. Раскрыть и показать сексуальность не через тело, а через взгляд.

Но сейчас он позволил себе такую маленькую слабость. Его хотелка. Она же сама дала ему волю этими словами. «Делай со мной что захочешь», и он сделает. Но по-прежнему осторожно, крадучись, маленькими шажками подступаясь к разгадке ее.

Ила лишь покорно кивает, вставая в проход. В лицо бьет свет, омывает. Она купается в этом светиле. Зрачки сужаются до размеров молекул, но девушка по-прежнему стоит, не двигаясь. Испытывая себя. Занимается мазохизмом. Голова становится немного тяжелой от яркого света, но ей доставляет какое-то нездоровое удовольствие. Хочет идти напролом, пока не сгорит и не упадет.

Симанов подходит к ней так близко. Обжигающе близко. Илария ощущает его дыхание, табачный горький запах, от которого хмелеет сознание. И позволяет себе чуть глубже, чуть шумнее, чем обычно, вдохнуть его. Мужчина замечает этот новый вдох. Никогда еще так не делала. А может, он никогда не замечал. Но сейчас, стоя так непозволительно рядом, он усмехается одним краешком губ. Поднимает на мили-секунду взгляд, будто убеждаясь в том, что она действительно это сделала. И что же? Тебе действительно это так понравилось? Готов теперь каждую новую встречу подходить так к ней, чтобы снова услышать этот томный вдох? Ты в своем уме, Симанов? Выкинь этот бред из башки к чертям. И не позволяй переходить границы со студентами. Особенно со студентками. Особенно, если они уже даже больше не твои студенты. Особенно, если это Илария.

Он касается краешка мягкого свитера, зажимая его между средним и большим пальцами. Самыми кончиками. Медленно приподнимая, тянет наверх, к ее губам. Оголяя девичью горячую кожу. Всего лишь жалкий участочек, но почему тогда стало так странно? Не волнительно, нет. Просто странно. Не так, как обычно. А ведь ему не привыкать помогать женщинам избавляться от одежды, буквально пожирать и трахать их глазами, фотографировать. Но тут даже в мозг прокрались мысли о робости. Ты что, блять, мальчишка? Возьми себя в руки и делай.

Симанов подносит краешек ткани к губам студентки. Передавая. И она аккуратно принимает его себе. Цепляется зубами за одежду, чувствуя на языке противные волоски шерсти. И неизбежно задевает зубами его пальцы. Жар ее дыхания опаляет кожу. Приятное касание, такой маленький укус. Сука, да что происходит?

- Отлично. А теперь приподними подбородок, и смотри на меня сверху вниз. Будто унижая этим взглядом. Сотри меня в порошок своей надменностью. – он отходит на расстояние метра от нее, возвращая их обоих в безопасное поле. Каждый обратно разбежался по своим темным углам, закрываясь. Воздвигая стены, которые буквально секунду назад рухнули.

Илария, кажется, даже перестала дышать. И смотрит так проницательно. Надменно, так, как она умеет и любит. На, любуйся! Сам же попросил. Нравится? Но все это лишь иллюзия и жалкая игра. И, конечно, он это знает. Кому как ни ему об этом знать. Он же режиссер, мать твою! У него это в крови, чуйка на любую ложь и обман. И сейчас она играет, выдавливает из себя эту уверенность. А на деле же умирает внутренне от этой интимности. От того, как все до неправильности правильно – вот так стоять, обнажая частичку своего тела и овал груди. И наслаждаться его взглядом, желая, чтобы он желал ее. И по-девичьи типично хочет быть красивой для него. Для мужчины, который живет в ее голове. Живет в ее постели мысленно по ночам, под струями горячей воды в душе, за обеденным столом.

И хочет, чтобы он испытывал то же самое.

Побыл в ее шкуре.

Почувствовал, какого это.

Так же бы мучался.

Но он лишь замирает и спускает кнопку затвора.