Этюды (чуть слышно шёпотом во тьме) (1/2)
Клетка
Старая форточка яростно бьётся в изжелта-белую стену неизбывной тоски. И никак не может разбиться.
-Если я немедленно не изрежу Ваш свитер на ленты, я… и вообще, почему он такой серый?
-Потому что ночью все кошки серы. Серы, как пепел, что кружит над соснами Антинеля каждую ночь.
-Сейчас ведь… середина дня… - затухающее эхо её шерстяного голоса теряется в вое ветра за окном.
-Вам это только кажется, - удаляющиеся шаги. Капля лампы, не в силах упасть, покачивается в плафоне над головой. Ей хочется догнать, повалить лицом в заплёванный гранитный пол и рвать, рвать ногтями серую пряжу свитера – так, чтобы из царапин расплескалось алым, раскалённым… Но она молча стоит под дребезжащей форточкой и равнодушно стряхивает с плеч стеклянное крошево собственной судьбы.
…а ненависть на вкус металлически-холодная. Как хлорированная вода. Взгляд скользит по тонким трубам над умывальниками. Чуть выше слепо таращится в вечность бельмастое зеркало. Каждый раз ноги словно бы сами несут её вверх по стёртым ступенькам. И мимо скособоченного лестничного окна, вмещающего в себя белёсое подбрюшье дохлых сумерек, она поднимается в эту промозглую умывальню. Надо поднырнуть под гирлянду из постиранных простыней, привычно придержав верёвку над головой – и тогда, наконец-то, начать нормально дышать. Вдох, выдох… иногда ей начинает казаться, что её тело – не более чем птичья клетка. Каркас из рёбер жесткости, повенчанных с пустотой. А внутри обитает немая канарейка – комок пушистых перьев.
И в этот миг, когда она трясущимися руками дотронулась до затянутого забвением зеркала, пытаясь найти там хоть тень себя, хоть какое-то подтверждение собственного существования – в этот миг под потолком зажёгся свет. Жёлтый; как-то даже дружелюбный. «Видимо, сумерек не осталось – истлели в ноль, окончательно», - подумала она, оцепеневшими глазами наблюдая, как кто-то украденным у неё жестом поднимает верёвку с мокрыми простынками. Зверски захотелось закурить, и пальцы царапнули карман джинсов в поисках отсутствующей пачки – а спустя секунду замерли, когда до неё дошло, на кого она смотрит. А точнее, на что. Металлически-холодный вкус во рту. Оборванный ударом вдох. Хлорированная вода, переливаясь через края рукомойника, течёт на пол…
В пустой умывальне пахнет мокрой псиной и застиранным февралём. На подоконнике лестничного окна лежит завёрнутая в рваный серый свитер мёртвая немая канарейка. Она курит под бессмертной форточкой свою первую, довольно похлопывая рукой по взрезанным металлическим прутьям рёбер, и ухмыляется.
50 оттенков белого
…И вот ты открываешь глаза, стоя на лестничной площадке между этажами. Наверное, такая карма: быть вечно в середине, в сумерках, без права выбора. Или без желания?.. Хотя снаружи тебя отнюдь не сумрак: гроздь матовых плафонов на потолке освещает эту лестницу, и твои собственные, стиснутые у груди, белые пальцы. Белее мела, которым побелены потолки; белее краски на высоких, с древними бронзовыми ручками, дверях; белее ледяного мрамора ступеней. Тёмно-бордовая ковровая дорожка кажется кровавой раной среди пятидесяти оттенков отрицания. Её мягкая плюшевая плоть поглощает звук шагов, и ты начинаешь казаться себе невесомым. Стекло и хрусталь – видно насквозь. Видно, как в аквариуме тела плавают золотые рыбки незагаданных желаний. Как мечутся вокруг керосинки сердца мохнатые мотыльки мыслей. Как текут чернила по васильковым венам…
Но тут некому видеть. Пока что некому. Они где-то есть, другие, на горе или на радость, но здесь – только полная неопределённость выморочного одиночества. У тебя не получается дышать. Сложносочинённый запах старого казённого здания держит за горло, душа кошмарными предощущениями; кажется, всё это странное место, полное необъяснимой жути, заглядывает тебе в глаза, заполняя зрачки вязким мраком. Откуда ты пришёл, куда идёшь, и почему тебе так страшно на этой дороге? Нет ответов, и нет способа их получить, кроме одного – шага, который ты, всё-таки, когда-нибудь сделаешь. И будь, что будет. Будь, что будет…
Алоэ
Так, спокойно, возьми себя в руки. Шаг за шагом, подбирая на извилистой тропе в глухом сосновом лесу яблочные огрызки и конфетные фантики, милые бытовые мелочи, ты сможешь вернуться к привычной жизни. Все сорванные провода, все сломанные кости каркаса реальности срастутся, вернут тебя в мир, где параллели и перпендикуляры, ровные и аккуратные… «Квадратиш, практиш, гут», - звучит в голове насмешливый голос, и приходится сплетать пальцы, чтобы не тряслись так. От адской смеси ненависти и дикого, утробного страха.
Спокойно… сейчас ты пойдёшь и купишь горшочек и грунт для алоэ, ведь оно третью неделю стоит на подоконнике в стеклянной банке. У тебя просто не хватило безжалостности, чтобы сразу вышвырнуть его в мусорник, этот печальный отросток, подброшенный на твой стол невесть кем. Или весть? Какая разница, растение не виновато ни в его насмешках, ни в твоей ненависти. Просто жертва. Крохотные коготки на краях длинных узких листьев скребут по бледным, чуть подрагивающим пальцам – не пытаясь сделать больно, скорее, умоляюще. Алоэ цепляется за пальцы, ему тоже страшно...
Этот новый горшочек куда лучше той стеклянной банки, слышишь, алоэ? Посмотри, она уже плесенью какой-то покрылась изнутри. Зачем тебе стоять в воде, если есть такой красивый керамический горшок со специальным цветочным грунтом? Тебе в нём будет хорошо. Хорошо… Мало-помалу, шаг за шагом, мы привыкнем к нашим новым местам, моё алоэ, мы разрастёмся во все стороны, ты слышишь? Только, прошу, не плачь, алоэ, только не плачь… - и зеркальную гладь глаз всё-таки заволакивает внезапными, стыдливыми слезами запоздалой благодарности.
Antiaris