2. (2/2)

Как много Ширли предпочитала не замечать.

— В любом случае, кем бы ни был отец, плод вашего греха скоро покинет ваше чрево, — старомодно выражается врач. — Но не бесплатно.

Цена, названная Ширли, намного выше цены в прейскуранте, но она платит беспрекословно.

— Ложитесь, мисс, — холодно кивает врач на гинекологическое кресло. На подлокотниках — следы засохшей грязи, и лучше не думать, что это. Ширли испуганно спрашивает:

— А это обязательно? Я на раннем сроке. Может, фармакологически… или как это называется… — у нее горят щеки от смущения. Врача ничуть не трогает ее беспомощный лепет.

— Если вы боитесь боли, мисс, у нас есть анестезия. Видите ли, — ненадолго меняет равнодушие на милость врач. — У нас ограниченный запас препаратов для фармакологического аборта. И этот запас наша больница предпочитает тратить на одиннадцатых, — голос режет скальпелем. — Где-то и для одиннадцатых ведь должны быть особые привилегии. Вы британка, у вас есть клиники, намного лучше, чем эта. Поэтому либо вы идете в свою дорогую британскую клинику, либо ложитесь в кресло.

Ширли послушно ложится, замирая от страха. Ей приходится раздеться, и перед врачом она — голая, распятая, это ужасно унизительно, учитывая то, как врач на нее смотрит. Торгующую своим телом японку она жалела. В Ширли она видит настоящую шлюху, пусть и не говорит этого вслух.

Но ни с каким унижением не сравнится боль: на анестезии для нее явно сэкономили. Ширли терпит, не крича, кусает губы, пока врач роется внутри нее холодными железными инструментами, убивая ее ребенка. Убивая ребенка Лелуша. Может, он хотел бы его оставить, она даже не спросила, а этот ребенок принадлежал и ему, не только Ширли… как она могла, она должна была сказать ему, чтобы знать точно…

Поздно. Все — поздно.

***</p>

Ширли возвращается в Академию, чувствуя себя грязной, с ног до головы покрытой кровью. Она целых два часа принимает ванну, скоблит мочалкой руки и ноги, чуть ли не сдирая кожу, и все равно не ощущает чистоты. Она — убийца, а это хуже, чем быть шлюхой. Это хуже всего.

Ширли избегает Милли, Нины и Каллен. Избегает Ривалза и Лелуша. Избегает Нанналли. Они — чистые. Они не сидели на невесть чем заляпанном кресле, раздвигая ноги, пока врач с ненавистью ковырялась внутри, вынимая оттуда слабую искру жизни. Они не слышали слов японки-гинеколога, каждое — плевком в лицо. Они не стали бы забывать о предохранении.

Лелуш полагался на нее, а она его подвела.

Через два дня у Ширли — озноб, лихорадка и боль во всем теле. Она думает, что это от стресса, потому что грызла себя, как только могла, загоняя все дальше в тупик, и не идет к врачу, пока не теряет сознание на уроке.

***</p>

— Что?

Земля под ногами куда-то плывет. Лелуш опирается на стенку, чтобы не упасть. Милли смотрит на него с осуждением, сложив руки на груди.

— Что слышал. Ширли была беременна. Сейчас у нее сепсис, она в больнице, и я уверена, что сепсис развился потому, что она потащилась куда-то… я надеюсь, не ты ее туда потащил?

— Я ничего не знал, — выдавливает Лелуш. — Вообще… ничего.

Милли закатывает глаза.

— Два придурка. Что ты, что она. Вот только она от вашего общего идиотизма рискует жизнью, а ты…

Лелуш тоже рискует жизнью. Он ставит себя на доску наравне с другими фигурами. Ему везет, что пока ни одна пуля не прилетела в маску Зеро, что его не раскрыла Корнелия в Сайтама, что его не убили его же союзники в Нарите, что его не пристрелили в Синдзюку, когда еще не было никакого Зеро и Гиасса. Но Лелуш делает это… не так, как Ширли.

В добром мире для Нанналли все аборты будут проводиться в специализированных клиниках, куда сможет обратиться каждая женщина. Но… даже в таком добром мире останутся глупые подростки, боящиеся огласки. Глупые, почти обезумевшие подростки, ищущие тепла друг в друге посреди дождя, когда одна потеряла отца, а другой совершил убийство (которое по счету?)

«Ты уже встал на путь хаоса?»

***</p>

В клинике, подходя к палате Ширли, Лелуш видит ее мать — она в черном, но нет, не может быть, не поэтому, она носит траур по мужу. Взгляд у нее невидящий, она смотрит не на Лелуша, а сквозь, и он узнает признаки недавнего принятия рефрена.

— Я к мисс Феннетт, — говорит Лелуш врачу.

— Кто вы ей? — врач — молодая женщина, может. возраста Ракшаты.

— Друг, — Лелуш прочищает горло. — Одноклассник.

— Мои соболезнования, — врач спохватывается, что ее бодрый голос звучит странно, и опускает глаза. Это не может быть реальным, не может, не может, ни эта улыбающаяся безразличная врач с именем «Анна Стратт» на бейдже, ни крошка хлеба, случайно прилипшая к ее идеально-белому халату, ни пылинки, танцующие в лучах солнца, ни острый лекарственный запах.

— Молниеносный сепсис и септический шок. От септического шока умирает каждый второй… А врачи — не боги.

***</p>

Лелуш кладет голову на колени Нанналли, как на плаху. Она не видит его, но слышала его шаги, и ее пальцы ощупывают его лицо, находя в уголках глаз слезинки.

— Брат, Ширли?..

Он представлял на ее месте Нанналли. Почему-то это пугает — он никогда не был суеверным, но все равно пугается, что оставил отпечаток на сестре, сам того не понимая.

— Милли сказала, что у нее было заражение крови, — говорит Нанналли.

Лелуш обнимает ее, покачивая в объятиях, так, будто его объятия смогут защитить ее от всего мира. Целует ее в макушку — от ее волос пахнет чем-то сладким. Она станет очень красивой женщиной… и это произойдет скоро.

— Брат, Ширли умерла?

Лелуш обнимает Нанналли так, будто тонет, а она — якорь, благодаря которому он не идет на дно. В ушах — каркающий голос Кирихары: «ты уже ступил на путь хаоса?»

Он был на этом пути с рождения. Он родился для этого пути. Он сам его выбрал.

Он не думал, что следом за ним пойдут другие.