Достоин всего. Вэй ЧанцзэЦзян ЧэнЛань Цзижень (2/2)

— Нет, вы тоже, конечно, охуенный и такой горячий, но…

— Но? — тихо спрашивает он, убирая руки юноши с лица, дабы посмотреть на него.

— Но вы отец Вэй Усяня, — тихо произносит Цзян Чэн, смотря ему в глаза.

— Это единственное, что тебя останавливает?

Он молчит, раздумывает, запинается о собственные мысли.

— Мне кажется, если я сейчас ещё что-то скажу, завтра пожалею, и мне будет стыдно.

— Я тебе уже говорил, — мужчина сильнее сжимает его ладони в своих, — тебя не осудят за то, что ты скажешь, и тебе нечего смущаться, если хочешь сказать мне что-то — говори.

— Тогда… Если бы вы не были отцом Усяня, я бы умолял вас взять меня на этом столе.

Так тихо, так честно. Цзян Ваньинь не представляет, какой он прекрасный сейчас, в своей пьяной честности. Чанцзэ наклоняется к нему, с умилением наблюдая, как чужие губы приоткрываются:

— Тогда, я тебе отвечу, что взял бы тебя на этом самом столе, но я всё ещё отец Вэй Усяня.

— Это единственное, что тебя останавливает? — Возвращает Чэн.

— О, милый, — Чанцзэ ведет тыльной стороной ладони по его скулам и улыбается, наслаждаясь дрожащими веками и покусанными губами. — Меня это вовсе не останавливает. Но меня волнует тот факт, что ты пьян, поэтому, я обязательно продолжу наш разговор завтра. Когда не будет ничего, что может сдерживать меня.

А затем уходит, желая доброй ночи и оставляя Чэна в смятении. В каком месте ночь должна быть доброй?

***</p>

Чэн хуеет от сознания происходящего. Он запал на отца своего друга и сказал, что хотел бы потрахаться с ним на столе. И — о, боже — подрочил на него перед сном. А сейчас…

— Цзян Ваньинь, назовите важнейшие экономические пропорции.

— Между средствами производства и рабочей силой, между различными видами средств производства… — Чэн тараторит чисто на автомате, ему кажется, что он не соображает, что говорит, он просто тупо смотрит на мужчину, ловит каждый его жест, каждый взгляд, и его одновременно ведёт и расслабляет, когда Цижэнь довольно кивает.

— Прекрасный ответ, садитесь, — и эта чёртова похвала сводит с ума.

После пары он снова задерживается, когда Цижэнь манит его двумя пальцами. Эти пальцы он во снах облизывал, насаживался на них… что он с ними вытворял!

— Ты хорошо постарался, Цзян Ваньинь, молодец.

МолодецМолодецМолодец!

Господи, ещё! Почему его хвалят? Почему это звучит, как правда? Чэн достоин? Он правда молодец? Он заслужил? Его… Ценят?

— Я могу лучше… — шепчет Чэн на автомате, совершенно не контролируя себя. Знает ли преподаватель, что он вовсе не о семинарах говорит?

— Я не сомневаюсь, ты очень способный.

— Вы даже не представляете, насколько, — произносит Ваньинь, а взгляд как у дурного, косится в сторону ширинки, и губы он облизывает чисто на автомате.

А затем встречается взглядом с преподавателем и понимает, что проебался, потому что, конечно же, Лань Цижэнь заметил. С кабинета он сбежал и пообещал, что на экономику больше ни ногой. Если бы он оглянулся, он бы заметил довольную улыбку Цижэня, снисходительную, но искреннюю.

— Я покажу тебе, насколько ты ценен, и дам всё, что заслуживаешь, маленький Цзян.

А затем подхватывает пиджак и ключи. Он должен приехать раньше.

***</p>

— Серьёзно, ты смотрел на его пах, облизывался, как сука паршивая, а он тебя спалил? Ну ты и лох, Цзян Чэн, — Усяню обязательно надо было произнести это так громко, когда на кухне находится тот, кому стыдно в глаза посмотреть.

— Ты что, идиот? Вдруг твой отец услышит! — шипит в трубку Ваньинь, перекрывая смартфон ладонью.

— О, не стоит беспокоиться, я не услышал ничего нового, — отвечает в телефон Вэй Чанцзэ, но Ваньинь прекрасно слышит те самые нотки в его голосе, и он не знает, как смотреть в глаза мужчине. Ещё и этот идиот на громкой связи!

— Ладно, Чэн-Чэн, завтра обсудим, и братишка А-Сянь даст совет, сегодня я ночую у А-Чжаня.

— Стоп, что? Я буду в доме один?! — в голосе Чэна такая паника, что самому противно.

— Не волнуйся Ваньинь, мы будем вдвоём, — почему Усянь не понимает двусмысленности фраз отца, и почему не слышит этого тона? Он глухой?

— Вот видишь, А-Чэн, всё в порядке. Батька с тобой, так что не ссы, не украдет тебя бабайка, всё, пока!

— Козёл!

***</p>

Дрожащими руками он, всё же, открывает дверь, хотя ключ вставил не сразу. Вешает куртку, проходит дальше, заходит на кухню, и уже думает, как объясниться с мужчиной, как запинается на месте.

— Г-господин Лань? — Чэн хуеет и не знает, как реагировать. Тот сидит за столом рядом с Чанцзэ, в одной рубашке, без пиджака и жилетки, и чувствует себя довольно-таки расслабленно, попивая нечто крепкое из стакана. Чанцзэ в футболке и домашних штанах протирает стол. Этот самый стол, на котором Цзян Чэн вчера хотел… Чанцзэ словно заметил взгляд Ваньиня и улыбнулся той самой улыбкой, с хитринкой и озорством.

— Хочешь?

— Ч-что?

— Выпить.

— А… Выпить.

— А ты подумал, что я сразу предложу тебе снять штаны и встать раком? — Цзян Чэн вспыхнул от смущения. Он чувствовал себя потерянно и не понимал происходящего. Чанцзэ подошёл к нему сзади и успокаивающе приобнял со спины, но не прижимаясь, словно давал личное пространство и выбор.

— Ваньинь, скажи своему преподавателю о том, что рассказал по телефону А-Сяню, — Чэн косит взгляд в сторону преподавателя. — Расскажи, как ты не сводил взгляд с его паха и о том, что ты хотел бы сделать, и я уверен, что господин Лань не откажет, потому что… Он и сам желает тебя.

«Нет. Не может быть. Я всего лишь я. Это невозможно».

Цижэнь поднимается из-за стола и отталкивает Чэнцзэ, тот лишь хмыкает и опирается о стол, скрещивая руки на груди.

— Ваньинь, — мужчина мимолетно касается тыльной стороной ладони чужих скул, — если ты откажешься — мы забудем, словно ничего не было, но я хочу знать: ты желаешь меня? — он неловко кивает, ожидая, что ему сейчас начнут втирать о том, что это невозможно, есть учебная этика и разница в возрасте, но Цижэнь лишь улыбается. — Хорошо, это прекрасно, Ваньинь. А Чанцзэ? Ты желаешь Чанцзэ? — он косит взгляд на мужчину, и от того как на него смотрит господин Вэй — его прорывает.

— Да… Да, я хочу вас. Я хочу, я…

— Чшш, — Цижэнь накрывает пальцем его губы, — тогда позволь нам дать тебе то, чего ты желаешь.

— Почему?

Цзян Чэн хватается за ворот пиджака Цижэня и рычит в губы:

— Почему? Почему? Почему?!

Чанцзэ обхватывает ладонями его лицо и с улыбкой смотрит в глаза.

— А ты сам не понимаешь? А-Чэн, разве ты не видишь, насколько ты прекрасный, насколько ты желанный?

Ваньинь даже не осознает, что плачет. Он не верит. Никто никогда не говорил так. Никто никогда не давал желаемого. Никто не… Целовал его так, как целует Чанцзэ. Цижэнь стирает большим пальцем слезинку и шепчет на ухо:

— Тогда, позволь показать.

Цзян Чэн не верит, что это происходит с ним, что он заслужил, что он… желанный. Это так подкупает, это нечто невероятное. Цижэнь такой надежный, Чэн хватается за его плечи, он безоговорочно доверяет и делает всё так, как он скажет — беспрекословно. Чанцзэ такой нежный, но он помогает Цзян Чэну быть смелее. Он спрашивает, как Чэн хочет, но всё, что он может произнести, это: «касания… мне нужно чувствовать, пожалуйста, я хочу чувствовать…»

И они понимают. Крепкая грудь Чанцзэ за его спиной, так он чувствует себя защищенным, ему хорошо, он вжимается в тело Чанцзэ позади себя, откидывает голову на его плечо и доверительно подставляет шею под его губы. Доверие. Цзян Чэн никогда никому так не доверял, но ведь и никто не дарил Чэну столько ласк. Никогда. А ещё, руки Чанцзэ такие крепкие и надёжные, удивительно нежно сжимают его член одной рукой и прижимают к себе поперёк груди другой, лаская соски. Ему так хорошо, что плохо, воздух раскален и дышать тяжело. Цижэнь, воплощение его грез, целует плечи ласкает талию кончиками пальцев, он трогает и целует везде, Чэн даже не успевает уследить за его губами.

— Расслабься, Ваньинь, — не требует, а просит, — ты такой красивый сейчас, такой открытый… — Чэн скулит от этих слов.

Пусть это будет правда! Пусть замолчат! Пусть говорят еще! Пусть прекратят! Пусть продолжают! Пусть оттолкнут, как это все делали всю его жизнь! Пусть сожмут и никогда не отпускают!

Ваньиня пробирает страх, внезапно и сильно. Вдруг уйдут, вдруг Чэн что-то не так делает?

— Всё хорошо, А-Чэн, — шепчет Чанцзэ, — мы здесь, и мы так тебя желаем…

— Ближе… — шепчет он, и тянет Цижэня на себя, ближе, — пожалуйста, ближе, я хочу вас чувствовать… Хочу чувствовать…

— Разве можно тебе отказать? — Чанцзэ и Цижэнь переглядываются. У них в глазах — ненависть к тем, кто сломал его. В них желание показать этому юноше, что он чище всех в этом мире, и его желания не делают его грязным, они делают его человеком.

— Ты достоин всего мира, А-Чэн.

Он верит этому шепоту, расслабляется, смотрит Цижэню в глаза, принимает пальцы, позволяя растягивать себя, принимает поцелуи на лице, на шее, на теле…

— Ты такой сейчас прекрасный, Ваньинь, — успокаивающе шепчет Чанцзэ, — чего ты еще хочешь?

— Говорите… — просит Ваньинь, и чувствует стыд.

«Тщеславный, жалкий… всё, что мне нужно — это гребанная похвала, чтобы кто-то сказал, что я…»

— Прекрасный. Ты вовсе не тщеславный и не жалкий… — Сказал вслух, или на лице написано?

— Ваньинь, — Цижэнь целует его в губы, сжимая подбородок, не позволяя отворачиваться, — отключи голову. Не думай — чувствуй.

— А-Чэн, почувствуй, и ты поймёшь, насколько ты нежен, чувственен, прекрасен… любим.

Любим… Любим. Любим. Любим.

Он задыхается, кивает и отключает голову. Сейчас есть губы на теле, руки, шепот в ухо, рука на члене, и Цижэнь, который входит в него так аккуратно, так нежно сжимая бедра, и… о, боже, так глубоко! Почувствовать Может ли он правда быть…любим?

— Скажи ещё, — стонет Цзян Чэн.

— Любим. Цзян Чэн, неужели ты не чувствуешь?

Он теряется в шепоте, в ощущениях, их так много, он проверяет каждое из них. Каждое слово он ощущает. Чувственный, прекрасный, нежный, желанный… Он это чувствует, он сжимает чью-то руку, чье-то плечо, кого-то кусает, кого-то целует, он не смотрит — глаза закрыты, но он чувствует, он, наконец-то, чувствует, что кем-то...

— Любим.

Тихие стоны переходят в громкие, натужные, гортанные. Он подмахивает бёдрами, вжимает Цижэня в себя, он счастлив и совершенно не понимает, почему плачет, но ему так хорошо! Он чувствует двух мужчин, которые зажали его между собой, которые сейчас настолько отдаются ему и которым отдается он, и ему впервые настолько хорошо. Он кончает в руку Чанцзэ, и ему ни капли не стыдно, более того, он берёт чужие пальцы, водит ими по губами Цижэня, размазывая собственное семя.

— Попробуй меня на нём… — шепчет он, но не узнает свой голос.

Он просит, чтобы Чанцзэ сцеловал его сперму с губ Цижэня. Но он больше не чувствует стыда. Чанцзэ не может отказать своему мальчику. Они целуются, не прекращая движения. Ваньинь хнычет, когда Цижэнь меняет темп движения на более медленный, и задыхается стоном, когда входит глубже. Он только что кончил, его тело так чувствительно… Учитель кончает ему на живот, и это чертовски приятно, это горячо, это… Лучше, чем во сне.

— Теперь, мне попробовать его с тебя? — улыбается Чанцзэ. А Ваньинь смотрит на них, опускает дрожащие ладони на их лица, притягивает к себе, прикасается к ним и, чувствуя губы на висках, счастливо произносит:

— Я чувствую…

Они обнимают его, обещая, что будет больше. Конечно, будет.

— А ещё я хочу вас в себе. Я жадный, и мне не стыдно за это.

Когда-то они покажут ему, как сильно он сводит их с ума, они покажут, чего он стоит, и дадут ему это. Он не испытывает стыда за желания — уже хорошо. Когда-то он полностью поверит в то, что любим.

А это — только начало.