Достоин всего. Вэй ЧанцзэЦзян ЧэнЛань Цзижень (1/2)

Цзян Чэн дует на сбитые костяшки Вэй Чанцзэ, который только что въебал его отцу, и думает, как до этого дошло.

Родители развелись, когда ему было тринадцать, он с матерью и сестрой уехал в Америку, оставив прошлую жизнь позади, но связь с другом детства — Вэй Усянем — не терял четыре года. В Америке не то, тянуло обратно. Не в дом, где были лишь скандалы, не в атмосферу, от которой тошнило, не на улицу, где провел детство с друзьями, и не к друзьям. Его тянуло не к прошлому — к будущему. Потому сказал сразу: поступать будет в Шанхай. Мать после развода стала мягче, добрее, словно переродилась. Улыбалась чаще, да и вообще стала счастливой — тот брак был для неё удавкой. Она согласилась, но с условием: никакого общежития и съемного жилья хрен пойми с кем. Первый год живёт под чьим-то крылом. Под «чьим-то» она, конечно, не имела ввиду отца, который ни разу им не звонил, лишь брал трубку, когда Яньли звонила ему, чтобы поздравить с праздниками. С Вэй Усянем они дружили с детства и были соседями. Их семьи, вроде как, дружили, по крайней мере, будучи ребёнком, Чэн думал так, но когда вырос, мать рассказала ему весь пиздец вокруг творящийся. Теперь он не знает, дружили ли они вовсе и что за хуета происходила вокруг.

Отец всю жизнь любил мать Усяня, но та умерла, едва им с А-Сянем стукнуло по четыре года. Как отец мог звать себя другом при этом всём? И ведь господин Вэй знал об этом, но молчал. Мать же недолюбливала покойную госпожу, и это понятно. И всё же, дружила с отцом Усяня. Такие разные отношения к покойной женщине, но оба звали себя его друзьями, и Вэй Чанцзэ был либо слепым, либо добряком. Ваньинь плохо помнит — они редко пересекались, и он не был особо важной фигурой в его жизни. Больше всего Чэна сводило с ума отношение покойной госпожи Вэй, потому что та не любила отца Усяня, не любила отца Ваньиня, и… Он не хотел этого знать, но после бокала вина, матушка призналась, что на пощечину, Цансэ Саньжэнь ответила ей страстным поцелуем. Были ли они любовницами? Поэтому родители ненавидели друг друга? Был ли Вэй Чанцзэ жертвой? Что происходило в этой блядской семье и почему они так долго терпели?

Ответов он больше не хотел, лишь уйти от этого безумия и получить хоть каплю свободы и любви. Свобода была. Любви — нет. В общем, с Вэй Чанцзэ матушка дружила, и знала, что Ваньинь дружит с Усянем, они же ежедневно созванивались! После долгого разговора со старым другом и бутылки вина, мать пришла и сказала собирать вещи. Она одобрила его переезд к Усяню. Впрочем, они с Усянем на самом деле запланировали это еще очень давно, но пусть родители думают, что это они всё решили. Оставлять матушку и сестру было тяжело, но у них своя жизнь. Ему тоже хотелось чего-то «нормального» в своей жизни.

***</p>

Отец его не встретил в аэропорту, сославшись на работу. В воскресенье. С утра. Ну, это было предсказуемо. Зато встретил Усянь, ещё и довольно сообщил, что отца не будет две недели, Ваньинь помнит что тот еще с детства часто уезжал надолго по работе. Сейчас это на руку. Он любил здесь бывать еще с самого детства, ему нравился дом, нравилась атмосфера, даже запах. Было в этом месте что-то особенное. Теперь у него своя комната тут. Первый учебный день они с Усянем начали вместе, тот тут же завел много друзей — соответственно и Цзян Чэн, словно он идет к другу по умолчанию. За неделю учебы они посетили четыре вечеринки, обзавелись друзьями, а ещё Чэн наконец-то почувствовал себя свободным. Словно, всё хорошо.

А затем он встретил его. Преподавателя по экономике. Цзян Чэн и не думал, что, доставая тетрадь, он запнётся и замрёт на месте, едва услышав низкий голос, строгий и властный тон и легкую хрипотцу, будоражащую сознание. Тут он порадовался, что ослушался Усяня, и потащил его в первый ряд. Ещё и сел прямо напротив парты. Одетый в строгий костюм, высокий, около сорока, красивый, с мужественным подбородком, широкими скулами, а его челюсть… Первое, что почувствовал Цзян Чэн — это дикое желание. Затем, он почувствовал, что стремительно краснеет. А позже, когда их взгляды неожиданно пересеклись, он почувствовал электрический заряд, прошедший по позвоночнику. Лань Цижэнь... Его личное безумие. О, Усянь три дня смеялся, два дня сочувствовал и один день думал — совет дать не смог. Чэн на его парах даже сидеть не мог, всё время вертелся, но что поделать, если в паху становилось тяжело лишь от одного голоса и строгого взгляда в его сторону? Он даже не на него смотрел, а на Усяня, который косячил, подставляя его, а потом слезно извинялся. А затем, случилось что-то немыслимое.

— Цзян Ваньинь, задержитесь.

Усянь подмигнул на выходе, а Чэн чуть не сдох на месте. Зачем его оставили? Он сделал что-то не так? Он провинился?

— Господин Лань, может, мои ответы сегодня были не уверенными, но я обещаю исправиться, — затараторил он, едва мужчина поднял на него взгляд. Биение сердца эхом разносилось в кабинете.

— Господин Цзян, о чём вы? Ваши ответы были хорошими, я надеюсь, что и на следующих семинарах будет так же. Я хотел бы поговорить о поведении.

— О. Да, я прошу прощения, я….

— Господин Цзян, может, вы дослушаете? — он так строго его перебил, такой голос, такой тон, такая манера речи… В постели он такой же властный и требующий безоговорочного послушания? Лишь от этой мысли он завелся и… и стало чертовски стыдно от стояка, но в руках был рюкзак, который прикрывал его позор. По крайней мере, Чэн так думал. — Вы способный юноша, и ваше поведение меня радует, но я не могу сказать того же о вашем друге — Вэй Усяне. Он подает вам дурной пример, и мне бы не хотелось, чтобы, подражая ему, вы растеряли свои достоинства.

Его не ругают, а… Хвалят? Ещё и господин Лань. Боже, неужели за него беспокоятся? Да, Усяня только что отругали, и он должен вступиться, но от понимания того, что впервые о нём кто-то беспокоится и даёт совет, не стал и думать, как стоит поступить правильно. Он хотел лишь наслаждаться мимолетным счастьем. Да, в глубине души он винил себя за тщеславие, но… Его похвалили, и о нём беспокоятся. Он и не думал, что это может быть так… Приятно.

— С-спасибо за беспокойство, господин Лань, — дрожащим голосом шепчет он и склоняется в поклоне. — Я не паду в ваших глазах. Только не в ваших.

А затем пулей вылетает из кабинета, стараясь избегать взгляда преподавателя. Вроде, ничего не произошло, а внутри него — целая буря. Усянь подловил его у ворот, и весьма удачно, потому что Чэн едва не наебнулся.

— Усянь, я запал на него. Очень сильно запал. Мне пиздец.

Где-то там, в кабинете, Лань Цижэнь сжимает угол стола, смотря на закрытую дверь.

— Что они с ним сделали… — шепчет он вслед юноше, проклиная Фэнмяня и Цзыюань.

***</p>

Затем приехал господин Вэй.

Цзян видел много красивых мужчин, тот же восхитительный Лань Цижэнь, но Вэй Чанцзэ не похож на остальных, в нём есть что-то необычное — и это даже не серые глаза, это сокрыто глубоко внутри. Ваньинь видит это в пронзительном взгляде, в мягкой улыбке на мужественном лице. Вэй Чанцзэ…горяч. Не так, как Лань Цижэнь, а по-другому. Лань Цижэнь в строгом костюме, с галстуком, которым можно было связать его, он чопорный и вызывает желание встать перед этим господином на колени, как послушный щенок. Вэй Чанцзэ — другой. Нет прямой благородной осанки, его не хочется представлять в кожаном кресле и с тростью, с огромным набалдашником. Красота господина Вэя была не благородной, как у препода, она была более… Дерзкой и мужественной, расхлябанной несколько, но будоражащей сознание. А ещё, мужчина и правда обладал спокойным и весёлым характером, смешно шутил и был больше другом, чем отцом.

— … А потом он поставил мне два, без возможности пересдать вот чмошник, — Усянь смеялся за столом, и Чэн морщился, когда крошки летели из его рта.

— Но шалость того стоила? — усмехнулся мужчина.

— Ещё бы, а оценку потом отработаю, херня!

Цзян Чэну дали бы по губам за «херня» и отругали бы за «шалость». Вэй Чанцзэ поистине удивительный. Он даже немного завидует Усяню.

— А ты, Цзян Чэн? Как тебе впечатления об университете?

Он, вообще-то, покраснел, когда господин Вэй к нему обратился, ему стало так неловко под его теплым взглядом. А может, неловко стало от того, как он разглядывал мужчину и от мыслей, которые себе позволил. Но, ничего такого нет, он просто признал очевидный факт: господин Вэй — ахуенный по всем фронтам.

— Нормально, — пожал плечами Цзян Чэн, — интересно…

— О, особенно на уроках экономики, да? — Усянь повилял бровями и поморщился от тычка в ребро.

— Тебе нравится экономика? — удивился мужчина.

— Скорее, нравится препод по экономике, — подмигнул Усянь, — вчера едва не наебнулся, когда тот два слова сказал.

— Т-ты! — Ваньинь покраснел. Ему и так было стыдно это обсуждать, а тут ещё и при Чанцзэ.

— Что? Вчера домой со стояком не стыдно было идти, а тут весь покраснел.

Ваньинь был готов взорваться от смущения. Он чувства жар на щеках и заинтересованный взгляд сидевшего напротив мужчины. Они пересеклись глазами, и Ваньиню стало плохо. Тот рассматривал его заинтересованным взглядом, от которого становилось жарко

— Так значит, вам нравятся мужчины постарше? Любопытно, — Чэн нервно смял за скатерть, и уже готов был подорваться с места, как потемневшие (как ему казалось) глаза мужчины снова посветлели, и пронзающий до глубины взгляд снова стал тёплым.

— Всё хорошо, Ваньинь, я тебя не осуждаю, я же говорил: воспринимай меня как друга, а не как отца Усяня. Твои предпочтения — твоё личное дело, но если захочешь поговорить, то я всегда здесь. Я не ловелас, конечно, но некоторый опыт, всё же, есть, может и совет дать смогу.

— Какой совет? Он же гей, — фыркнул Усянь. — Или я о тебе чего-то не знаю, а, бать?

— Не будем о моём тёмном прошлом, подрастешь — тогда поговорим, — подмигнул господин Вэй.

— Хэй, бать, ты что, на самом интересном….

Это было максимально странно. Но отчего-то ему стало легче. И тёплый взгляд, и подмигивание, и мимолетное касание большой ладони на макушке. И алеющие скулы.

***</p>

В воскресенье вечером Усянь, всё же, потащил его на вечеринку, и он не хотел идти, но этого придурка нельзя оставлять одного, и он пообещал Хуайсану, что придет. Если честно, то вечеринка ни о чём. А может, дело в хреновом настроении, потому что… Вэй Чанцзэ на прощанье пожелал им хорошо повеселиться, а Чэн с удовольствием остался бы там, сел бы рядом на диване и просто… ну… сидел бы? Или дрочил бы на Лань Цижэня. Среди раздражающих людей он чувствовал себя совсем не уютно. А может, дело в том, что Усянь оставил его и сбежал к Лань Ванцзи — тихому старосте, которого сюда удалось затащить лишь неведомыми силами. Алкоголь вкусный, музыка приятная, и всё же… Одному оно всё как-то не в кайф. Вообще-то, на вечерниках люди как раз-таки и знакомятся, но Чэн уж точно не тот, кто пойдёт знакомиться первым, да и по его выражению лица понятно, что общаться он ни с кем не желает.

В общем надолго он здесь не задержался, предупредил друзей — еле отделался — и поехал домой. Странно называть домом чужое жилье, но впервые под словом дом он имел ввиду не конструкцию, а именно то место, куда тянет человека из любой точки мира. Там было тепло, хорошо и приятно. Там было спокойно. Его пристанище.

Он застал господина Вэя на кухне, тот пил чай и что-то рисовал. Вэй Чанцзэ — весьма талантливый архитектор, и Чэн думает, что ещё не встречал людей, которым так подходит их профессия. Карандаш уместно смотрится в длинных пальцах, и ему чертовски идут очки. Он приспускает их немного, смотря на него, и удивляется.

— Чего так рано вернулся?

— Стало скучно, — пожал плечами Чэн. — Усянь ещё веселится, но вы не переживайте, он в надёжных руках.

— Ох, А-Сянь точно не тот, за кого следует переживать, — улыбнулся мужчина, зная, что сын не пропадет. — А ты как? Может, что-то произошло? — он поднимается с места и подходит к Чэну, опуская руку на плечо. — Хочешь поговорить?

Рука на плече такая тёплая, и от него самого пахнет одеколоном, сигаретами и мятным гелем для душа. Боже, его глаза такие завораживающее… Какого хуя, что с ним происходит? Чанцзэ высокий, у него крепкая грудь, и он в хорошей форме, Ваньинь носом ему до подбородка достает, и если обнять, то можно носом зарыться в шею. Только он нихуя не понимает, почему думает об этом. Страшно. Сладко. Пиздец. У него дыхание перехватывает почему-то, и он чертовски счастлив прервавшему эту хуйню в голове звонку.

— Я открою.

Лучше бы не открывал.

Фэньмянь приветствует друга с улыбкой, обнимается с ним, а Ваньиню тошно.

— Я только сегодня узнал, что ты наконец-то вернулся из командировки, решил тебя навестить.

«Тебя». Ну, Ваньинь не удивляется. Подумаешь, за месяц ни разу не навестил сына, ну и хули?

— О, а я думал, что ты пришёл навестить Ваньиня, — растерянно тянет мужчина, зная, что они ни разу еще за это время не виделись. Чэн хмыкает, насмехаясь с наивности Чанцзэ. Он всё же выходит, дабы поздороваться с отцом. Ни единой эмоции, равнодушный взгляд, скупое рукопожатие.

— Он не доставляет вам хлопот, надеюсь? — ну, вот, это вместо «рад тебя видеть» и «как дела». И так всю ёбаную жизнь. Вообще-то, Чэну всё равно, но он столько алкоголя выжрал, что не получается запереть в себе, и обида, сидевшая взаперти раньше, выходит наружу.

— О, нет, у тебя замечательный сын. Они с Усянем учатся вместе, знаешь…

— О, А-Сянь же поступил, я совсем забыл его поздравить, лишь позвонил. Надо было подарок купить какой-то, неловко как-то.

— Не стоит, лучше А-Чэна похвали, он молодец...

Видимо, даже Чанцзэ стало неловко от того, что Фэнмянь проявляет больше заинтересованности к чужому сыну, чем своему, который, вообще-то, стоит перед ним.

— Я рад, что вы с Усянем учитесь вместе, — наконец-то, мужчина общается к Чэну напрямую, — сможешь многому у него поучиться.

«Пиздец,» — думает Чэн.

— Вообще-то, это моему раздолбаю следует поучиться у А-Чэна, — неловко улыбается Чанцзэ. — Он образцовый ученик и учится хорошо, и на поведение не жалуются, а вот мой раздолбай… Всё в облаках и витает.

— Ну, ему же всего семнадцать, у них возраст такой, им позволено.

— Значит, Усяню позволено в силу возраста, а мне следует поучиться? Я, блять, здесь, перед тобой. Можешь притвориться, что тебе твой сын чуть больше интересен, чем чужой?

— Цзян Ваньинь! — лицо Фэньмяня перекосило.

— Да, Цзян Ваньинь — твой сын. Тебя огорчает этот факт, но именно я, а не твой драгоценный «А-Сянь». Посмотри на себя, ты даже смотреть на меня не можешь, видишь во мне…

— Юй Цзыюань… Это всё её воспитание, — мужчина трет переносицу и морщится.

— А чьё ещё? Тебе же всегда было поебать.

— Выбирай выражения.

— А то что? Развернёшься и уйдёшь, как всегда? Мы оба знаем — это всё, что ты умеешь. Знаешь, что? Проваливай. Катись в пизду, отец.

Ваньинь разворачивается и уходит таким удовлетворенным, как никогда в жизни. Он закрывает дверь, в ушах шум, он не слышит оклик Фэнмяня, его трясет. Он даже не заметил, что стоило ему развернуться спиной, Фэнмянь замахнулся на него, но ударить не успел. Вэй Чанцзэ спокойно остановил чужую руку и отрицательно покачал головой. Чэн упал на кровать, тяжело вздохнув. Ему не просто хорошо, ему охуенно. Он отправляет матери сообщение:

«Я послал отца в пизду».

Он лежит заведомо ожидая ругани, ведь он выставил её в дурном свете, мол, это из-за её воспитания. Ответ приходит быстро:

«Как ощущения?»

Цзян Чэн смеется. Да, вот уж кому отсутствие Фэнмяня пошло на пользу.

«Прекрасно. Словно, давно хотел это сделать и теперь освободился от удавки»

«Отлично. Я рада за тебя»

«Спасибо, мама»

— Кажется, я понимаю, что ты тогда чувствовала, подав на развод.

И лишь когда шум в голове успокаивается и его отпускает, до него доносится тихая ругань из коридора, он не может разобрать толком ничего, но суть одна господин Вэй ругается с отцом. А затем звук, хруст, глухой стук, стон отца и запирающаяся дверь. Ваньинь рискнул выйти и увидел, как Вэй Чанцзэ выпирает отца за шкирку за дверь, а тот держится за нос. А ещё картина, висевшая на стене, теперь валяется. Мужчина поворачивается к нему, прячет сбитую руку за спину и неловко улыбается:

— Он всегда был козлом, и даже не потому, что любил мою жену.

И вот, как к этому пришло? Они сидят на кухне, мужчина пытается выглядеть спокойным, но его потряхивает, Чэна тоже. Чанцзэ налил им чего-то крепкого, хотя по Чэну и так понятно, что ему хватит, он на ногах едва стоит. Мужчина снисходительно наблюдает за жалкими попытками пьяного Чэна пройтись ваткой по сбитым костяшкам, в глазах — добрая насмешка, но Чэн так настойчив в своей заботе, что мужчина не может отказать. Пьяненький, покрасневший от алкоголя, смущения и злости — он очарователен. Чанцзэ поправляет прядку его волос, касается румяных скул, и Чэн замирает в смущении.

— Не отвлекайте, я почти закончил, — он подул на костяшки и, поддавшись неведомому порыву, коснулся губами раны. Пальцы мужчины дрогнули, но он не отстранился.

— П-простите, вам не…

— Не больно, — улыбнулся он. — Наоборот, очень приятно. У тебя мягкие губы, Ваньинь, — он краснеет ещё сильнее, подрывается с места, задевает перекись, бутылёк разбивается о кафельный пол, Чэн запинается о стул и падает на стол, ударяясь об угол боком. Чанцзэ спокоен, он встает со стула, обхватывает чужую талию и притягивает, но не прижимая к себе, а просто приводя в равновесие. Всё в рамках приличия. Всё чертовски интимно. Как, блять? Как он это делает?

— Это какой-то пиздец… — шепчет Чэн.

Чанцзэ вежливо убирает руки с чужой талии, но Чэн не контролируя своё тело, слегка прогибается в спине, словно следуя за руками. Без них холодно.

— Жаль, что я не видел, как вы ему врезали, вы наверняка выглядели круто, прямо как… Господин Лань. Нет, вы не подумайте, я не то чтобы вас сравниваю, он просто… Просто он… Такой… Он такой горячий, что я не могу ничего поделать, — словно в лихорадке произносит Чэн, хватаясь за столик, дабы не упасть. Он такой пьяный, смелый и искренний.

«Очень честный мальчик,» — думает Чанцзэ.