Страсти Египетские. Вэй УсяньЦзян Чэн (1/2)
— А-Чэн, А-Чэн, а как думаешь, это больно? — спрашивает Усянь, смотря на саркофаг.
— Когда тебя живьём мумифицируют, через ноздри засовывая палки, чтобы сделать омлет из мозгов и отрезают язык? Ну, даже не знаю… — закатил глаза Чэн.
— Ах, вот бы посмотреть на это вживую, — мечтательно произнёс Усянь, прикрывая блаженно глаза.
— Напомни, почему я всё ещё с тобой встречаюсь, больной ублюдок?
— М-м-м, потому что ты любишь меня, — прошептал Усянь, обнимая Ваньиня за талию, и зубами оттянул серебряную серьгу на хрящике его уха, и прошептал, опаляя горячим дыханием. — Потому что ни с кем ты не чувствуешь жизнь и свободу так ярко, как со мной. И потому что твоя задница и мой член — соулмэйты, они созданы друг для друга, признай.
— Так и знал, что скажешь что-то дебильное и пошлое, — фыркнул Чэн.
— Хей, и так ты реагируешь на мои признания в любви? Бу-у-у, вот не буду больше с тобой раскопками и исследованиями заниматься, найду другого партнёра.
— Ага, удачи. А я тогда посвящу в наше дело Гуанъяо и сделаю его своим партнёром, — Усянь сжал его талию, недовольно шипя, Чэн ухмыльнулся, слушая тяжёлое дыхание и чувствуя напряжённость Усяня. — Да и он довольно-таки умный, осторожный, и будет хорошим партнёром в разгадке тайн древнего Египта.
— А-Чэн, не шути так, — злобно прорычал Усянь. — Ты же знаешь, проклятие — всё ещё на мне, и я вряд ли смогу себя контролировать.
— Ты и так себя не контролировал, не сваливай всё на проклятие.
— А ты даже думать не смей о том, чтобы заменить меня, слышишь?
— Да куда я от тебя денусь? — закатил глаза Чэн.
Усянь вжал его в себя и, точно безумец, зарылся носом в его волосы, шумно вдыхая его запах.
— Именно, А-Чэн, никуда ты от меня не денешься, потому что ты — мой, мы связаны. И я не про проклятье, А-Чэн.
— Знаю, — кивает Ваньинь, — и я тоже люблю тебя. И я спасу тебя, понятно?
— А-Чэн…
— Мы снимем с тебя это чёртово проклятье, и всё снова будет как раньше.
— А если нет?
— Мы уже говорили об этом. Если нет, то ты подчинишь ту тьму, которая затмевает твой разум. И я буду рядом, что бы ни случилось, — Чэн накрыл руки Усяня, сжимающие его талию, и погладил костяшки. — Мы справимся с этим вместе. Если надо, я спущусь в самые глубины подземного царства и надеру задницу самому Анубису, но спасу тебя.
Усянь сжимает Чэна крепче в своих объятиях. Он так любит Чэна, так любит его, что лишь эта любовь спасает от проклятия, которое по собственной глупости наслал на себя, которое легло на плечи Чэна тяжёлым грузом.
Три года они искали разгадку, Чэн вымолил у статуи Гора ёбаную надежду, и вот, в их руках — скрижаль, позволяющая читать текст, отрывки которого на разных саркофагах разбросаны по миру.
Усянь борется с тьмой, которую наслали жрецы на посмевшего попасть в гробницу главного жреца-фараона. Всё это — грёбаная случайность и его любопытство, а ведь Чэн пообещал быть рядом и спасти. И Чэн, который в обмен на скрижаль поклялся стать воином-стражем, не позволяющим смертным узнать секреты древности, оберегать артефакты, вход в загробный мир и тайны Эннеады, обрёк свою жизнь на службу Богам взамен лишь на шанс спасти возлюбленного. Всё это — вина Усяня, это должен быть его крест, его бремя за любопытство, но Чэн нёс это бремя с ним, он желал для Усяня спасения больше, чем он сам. Тьма затмевала временам его разум, он не контролировал себя, делал ужасные вещи, а однажды, поддавшись чужому гневу, первобытному и тёмному, он переступил грань и… Он посмотрел на шрамы, виднеющиеся под футболкой Чэна, прямо на груди. Это тоже его вина, и он обещал, что больше никогда не подчинится тьме в его голове, потому что в душе у него — свет, который дарует ему любовь Цзян Чэна. Он целует любимого в висок и достаёт рюкзак.
— Камеры отключены?