Нежность чувств порочных. Цзян Чэн/Цзинь Лин (1/2)

«Тебе должно быть стыдно» — в голове раздается строгий голос мадам Юй.

«Чего и следовало ожидать, позор» — разочарованный голос отца.

«Как ты можешь делать это с моим сыном?» — Цзысюань.

Но больше всего он боялся услышать А-Ли.

А-Ли молчала. Потому что даже призрак сестры знает, как сильно Цзян Чэн любит Цзинь Лина. Пусть порочно, пусть не так, как должен, но он бы скорее вскрыл себе горло собственным мечом, нежели обидел А-Лина. Он бы не позволил себе, не посмел запятнать этими порочными чувствами, если бы… Если бы Цзинь Лин сам не начал это.

Цзян Чэн и думать не смел, однако, этот мальчишка с шестнадцати лет смотрел на Ваньиня тем взглядом, который дядя понимал в силу возраста, А-Лин же — нет. Цзян Чэн подозревал, во что это может вылиться, потому на взгляды внимания не обращал, а племянника всё чаще отправлял в Ланьлин и вёл себя строже (куда уж строже), но это не помогло.

По мере взросления Цзинь Лин узнавал о влюблённости, близости и чувствах. В Гусу они с ребятами читали трактаты так же, как и сам Чэн с Усянем и Хуайсаном в юности. Цзинь Лин думал, представлял, но все его чувства — нежные ли, порочные ли — все фантазии, всё обрушивалось на дядю. Он не был глупым, его воспитывали главы орденов. Он понимал, что может перепутать чувства, ведь именно дядя был его единственной семьей, опекал и любил, потому дал себе год разобраться с этим дерьмом. Если бы он и перепутал чувства, то фантазии говорили сами за себя. Оуян ночами видел красоток с гладкими бедрами. Цзинь Лин видел дядю, обнажённым по пояс, как в те времена, когда они купались вместе в озере Пристани. Он видел крепкую грудь, покрытую разными шрамами — плен, ядро, война. Он видел крепкую широкую спину и твёрдые плечи. Он дрочил на это. Дрочил на дядю.

Сычжуй, в отличии от Цзинъи, был понимающим, с ним можно быть откровенным, тот помог расставить всё по полочкам. У Сычжуя был раньше только лишь один близкий человек, и если бы тот тоже мог перепутать родственную любовь с близостью, то весенние фантазии спутать нельзя ни с чем, и тут, как сказал Сычжуй, истинна пугающе понятна. Цзинь Лин понял: он хочет своего дядю. Желает настолько порочно и сильно, что противиться не смеет. В нём была не только благородная и справедливая кровь Цзянов, но и эгоистичная и властная кровь Цзиней. Потому Цзинь Лин поддался искушению.

Гуанъяо его баловал, Цзян Чэн хоть и был строгим, но тоже давал племяннику желаемое, в этот раз Цзинь Лин тоже знал: хочет — получит. Дядя ему не откажет. Никогда не мог отказать, не мог противиться его милым глазам и надутым губам. Любил. О, как Цзинь Лин его хотел, как долго он его добивался. Приехав из Гусу он возмужал, но дядя видел в нём того самого «А-Лина», и заставить его увидеть мужчину было не так просто. Долгие, глубокие взгляды, «случайные» касания, двусмысленные фразы. Цзян Чэн делал вид, что не замечает, но на деле — видел всё: и как тот пытается подсесть на непозволительное расстояние, как тот зовёт его на озеро слишком усердно, как пыхтит на тренировочном поле, пытаясь доказать, каким взрослым он стал. Цзян Чэн всё видел, знал и понимал. Однажды, когда племянник всё же вытащил его на озеро, во время купания оболтус притащил ему цветок лотоса.

— Зачем он мне? — фыркнул тогда Чэн.

А-Лин не мог ничего сказать, лишь наслаждался близостью в воде, чувствуя жар чужого тела. Рассматривал, облизывал губы, а затем лепестками стал водить по шрамам Ваньиня на груди. Тот перехватил его руку за запястье, притянул к себе вплотную, да наклонился так близко, что Цзинь Лин покраснел.

— Прекрати, — прорычал он. — Выбрось порочные мысли из головы, и хватит смотреть на меня так. Я твой дядя, и о большем даже думать не смей!

Дядя тогда стремительно вышел из воды, злой как тысяча демонов. А Цзинь Лин так и остался стоять, шокированный. Дядя знает.

Его это испугало сначала, он боялся, что дядя отдалится — так и случилось. Он начал отправлять его в Ланьлин подозрительно часто, аргументируя тем, что А-Лин должен готовиться к скорому вступлению в должность. Затем Цзинь Лина это раззадорило и даже возбудило. Дядя знает о том, что Цзинь Лин его желает, а знает ли он о каждой его порочной фантазии, о каждой непозволительной мысли, о том, как он дрочит свой небольшой, но крепкий член с мыслями о нём, о его строгом взгляде, желающим подчинения, о крепкой груди… А-Лин непокорный, своенравный, импульсивный как Усянь, Цзысюань и Цзян Чэн, по одному качеству от каждого из них. Но сейчас он хочет подчиняться, хочет быть самым покорным мальчиком для своего дяди. Хочет встать на колени перед ним, сидящим на лотосовом троне, между дядиных крепких ног, опустить руки на ахуенные бедра, сжимать их пальцами и насаживаться горячим мокрым ртом на его член, заглатывая по самые яйца, глубоко и старательно. Более порочно, чем в книгах с весенними картинками.

Время идёт, Цзинь Лину семнадцать, через год он будет перенимать обязанности главы ордена Цзинь, официально получив этот титул. Времени у него мало. Он подбрасывает дяде записки, иногда смело оставляет на столе и даже не боится всучить в руки. Цзян Чэн читает пошлые поэмы, комкает бумагу в руках, намеревается бросить в огонь, но… Не бросает. Прячет в сундук с важными для него вещами. А-Лин грубо описывает, как хочет почувствовать его член глубоко у себя в горле, никаких «нефритовых стержней» и витиеватых фраз. Чистое желание. Рассказывает, что масло стоит на тумбе, если дядя решится и отбросит сомнения. Рассказывает, как растягивает себя для него. Говорит, что трон в башне Золотого Карпа хорош, но лучший трон — член дяди.