III (1/2)

Селим и Эр решили побаловать себя вкусным ужином из пяти перемен: отварные филлипсии, семена хвойных деревьев в пахучей смоле, парус диметродона на подушке из соли, сырые яйца. Десертом же им послужили мелкие цветки папоротника, засушенные на солнце.

– Отец, я не хочу, чтобы ты отправлялся в столь дальнюю дорогу! – воскликнул Селим, дожевывая последний кусочек сладкого лакомства.

Эр мог понять своего сына. Как можно отпускать старика без пальцев на руке, хромого, трясущегося от любого громкого звука? Любой бы ответил – нельзя. Но Эр не мог объяснить сыну истинную причину своего решения уйти на север. Если бы Селим узнал её, то, безусловно, решил бы что его отец совсем сошел с ума. Причинить такую боль сыну он был не в силах. Хватит с него и озлобленной жены, которая так и норовит выгнать старика из дома. Но Эр должен был сказать хоть что-то мало-мальский убедительное.

– Отпусти меня к морю, Селим. Я столько лет почти не вылезал из этой горы, только и ходил иногда в деревню. Не хочу больше сидеть в пещере в ожидании смерти. Пойми меня правильно, сын, мне очень уютно у тебя живётся: ты заботишься обо мне, нашел лучших лекарей, сытно кормишь; твоя любовь согревает меня, Селим, но я хочу совершить это путешествие, увидеть перед заходом солнца своей жизни родичей, что живут у моря.

Селим внимательно выслушал отца, покачал головой, но смягчился.

– Я соглашусь, если ты найдешь проводника посмышленее, – уже более покладистым тоном сказал мужчина. – Хорошо?

– Сегодня в деревне я уже нанял отличного человека, а также прикупил все нужное для дороги, – соврал Эр.

– Я верю в твой выбор и в то, что ты вернёшься ко мне. Жду тебя через четыре месяца, не позднее. Понятно? Если не объявишься, то сам пойду тебя искать. Меня ничто не остановит, – решительно сказал Селим.

– Я пойду по Центральному тракту. Не потеряюсь, перестань так недовольно глядеть на меня, – на этот раз Эр ответил абсолютно правдиво.

– Когда выходишь в путь?

– Завтра пораньше проснусь, позавтракаю с тобой, провожу в шахту, а затем уйду.

Селим смотрел на отца неверящим взглядом. Почему его старик так преобразился? Ведь ещё вчера он дрожал, словно вода под ветром, а теперь... Глаза Эра горели решимостью и твердостью, словно бы времена его молодости вернулись, а здоровье не подорвано жутким обвалом и годами издевательств Иним.

На этом их разговор был окончен и они отправились в родную пещеру.

***</p>

Эр лежал на постели и смотрел в потолок, борясь с потоком противоречивых чувств и навязчивых воспоминаний.

Старик точно знал, что причина его лжи родному сыну кроется не только в страхе причинить ему боль.

Когда он был совсем маленьким, а это было лет этак двести пятьдесят назад, мать рассказала одну легенду, которая запала в душу Эру. В этой истории говорилось о храбром воине, далёком предке нынешнего Правителя. Этот человек тоже видел страшные сны, но не о тумане, а об огне, сжигающем всю жизнь на своём пути. Это пламя говорило с ним, насмехалось и продолжало своё губительное дело. Воин пошел на голос, преодолел множество препятствий, победил злодеев, что встречались на пути, а затем достиг огня. Пламя оказалось не ужасным пожаром, но теплым пристанищем. Так воин понял, что кошмары – это просто сны.

Вот и Эр хотел пройти тот же путь. Без приключений, конечно, но море он должен был увидеть, чтобы перестать бояться.

Отец, отправляясь в шахту, часто приговаривал: «Страх – это дар. Если бы не он, то весь человеческий род уже давно бы вымер. Благодаря страху мы обретаем способности, недоступные нам в обычном состоянии: находчивость, высокую скорость принятия решений, да и просто лучшее понимание происходящего вокруг. Без страха мы просто камни, что катятся бессмысленно в отвал.» Эр помнил эти слова, хоть и прошло много лет с тех времён. Это и натолкнуло его на мысль, что, быть может, его страшные сны неслучайны. Может быть, его разум что-то понял, хотя и не мог сформулировать это иначе, а только видением. Если туман подступает и с севера, то он должен проверить это, а если это просто страшный сон, то Эр найдет покой, увидев спокойное море под чистым безоблачным небом.

Старик крепко зажмурился, отгоняя противоречивые мысли. В его разуме возникло другое воспоминание.

Милая Шагэн... Жена моя... Хоть ты и умерла, но твой лик я вижу ясно, как если бы он был предо мной. Голубые глаза, подобные небу с лёгкими облачками, тяжёлые гагатовые косы, что спускались по спине твоей так прямо, словно луч солнца упал из-за горы. А губы! Они были столь манящи и свежи. Стан был гибок и проворен в каждом своем движении, а это тебе было на руку, ведь твоей работой было проникать в самые узкие лазы, проверяя, нет ли там опасности для горняков.

Старик тяжело вздохнул, отворачиваясь с стене, покрытой длинным куском дырявой ткани. Селим уже много раз предлагал убрать эту ветошь, но Эр каждый раз отказывал ему. Старый шахтер никак не хотел убирать эту ткань, на которой все еще были разводы от дождя, который шел в день похорон Шагэн.

Эр много раз пытался воспроизвести образ жены в камне, но каждый раз его рука останавливалась на полпути к мрамору. Как можно ваять лик той, что дарила счастье и любовь будучи живой? Мертвый бездыханный камень не сможет передать красоту человека, в этом Эр был свято уверен.

Старик внезапно вспомнил о флаконе, который он купил. Он подумал: «Жаль, что у меня не было этой воды семь лет назад. Я бы смог спасти Шагэн.». Но в тот же миг отбросил эту мысль. А если бы она умерла от этого напитка? Нет, он бы не решился собственными руками укоротить жизнь своей любимой женщины.

Она умерла от горя, в этом Эр был уверен. Столько смертей нерожденных внуков были ей не по плечу. С каждым выкидышем Иним, с каждым горестным криком невестки, Шагэн становилась все тише и тише. Жизнь ускользала из нее, а измученное сердце с каждым годом билось все более медленно и неровно. Такой уж она была. Горе родных Шагэн принимала на себя, стараясь при этом смягчить боль сына, ярость невестки и согреть в объятиях своего любимого мужа. Она не желала думать о себе, когда столько дорогих её сердцу людей ныряли в свое горе, что было подобно тягучему омуту дальних лесов.

Эр знал, что уж она то его поняла бы. И отправилась бы с ним в дорогу. Хотя, будь Шагэн здесь, ему бы снились только светлые сны о счастливом будущем.

Старик опять солгал самому себе. Горе можно разделить, но не забрать насовсем. Даже присутствие Шагэн не смогло бы прекратить страдания семьи. Но ему так хотелось в это верить.