Эрика Холстейн (1/2)

Разбитая коленка саднит.

Ей восемь, и мир вокруг удивительно прост: бескрайнее поле около дома — насколько хватает взора, запах травяного чая на кухне и тихий, согревающий сердце напев.

Мать, а Эрике кажется, что это именно мать, что-то едва слышно шепчет, заплетая ее волосы в крепкую гладкую косу. Утренний хвостик растрепался минут за тридцать.

— Не вертись, создание, а не то этот чудесный медный канат станет чуть тоньше, — нежно произносит мать.

И продолжает петь.

Никаких бантиков, только крепкая черная резинка без украшений, перехватывающая кончик.

Эрике восемь, она щурится от полуденного солнца, что проникает в окно, и слушает. Лающий немецкий звучит обнимающе-нежно, ласковой кошкой трется о ладони и замирает на кончиках пальцев.

А затем она просыпается.

Холодно, одеяло комком валяется на полу. Сердце истерично пытается прорваться сквозь ребра.

Эрике на самом деле давно не восемь, а дома и вовсе нет. Есть только съемная квартира с одной спальней, окнами на оживленную улицу и в очередной раз сломавшейся посудомойкой. Сделав мысленную зарубку нажаловаться арендодателю, она закрывает глаза. Смотреть на унылый попкорновый потолок нет совершенно никакого желания.

Дурацкий сон, все они дурацкие. И дом тот она на самом деле не помнит. Точнее, знает, что не было его никогда. Эрика Холстейн родилась и выросла в Портленде, в очень похожей квартире (разве что спальни там было две и вид из окна получше), с тетушкой по отцу. Та взяла ее под опеку совсем малышкой, когда родители погибли в автомобильной аварии.

Вот она истина — простая и скучная, сотни таких историй по всей стране. В ней нет места ни раскинувшему ветви старому ясеню в саду, ни бесконечным ярким звездам на небосводе.

В Вашингтоне звезд не видно.

Предрассветная серость за неплотно задернутыми занавесками не греет ни лениво просыпающиеся городские улицы, ни подернутую дымкой память, что бьется истерзанной птицей о заржавевшие прутья клетки.

Она вообще мало что помнит — и есть в этом что-то благословенное, так говорит ее терапевт. Мозг заполняет пустоты причудливым образом: собирает кусочки паззлов из всего, что ей когда-то попадалось на глаза.

«Слишком травмирующее событие вы пережили».

Эрике порой кажется, что она вовсе не пережила. Потому что сны, хаотичные, блеклые, склеенные как пришлось: выворачивают наизнанку, вытаскивают на свет божий нечто, от чего наутро дрожат ресницы и кружится голова.

Такие, нежно-щемящие, редки и оттого — драгоценны.

Она вздыхает и поднимается с постели. Поспать не удастся.

Принимает душ — контрастный, чтобы напрочь выгнать из головы тот дом и тоску по нему, кутается в махровый халат и замирает, уткнувшись в зеркало. Каштановые волосы выглядят отвратительно, оттенок вымылся и на корнях виднеется родной цвет. Вздохнув, Эрика тянется к коробочке с линзами. Носить очки она так и не привыкла, зрение знатно подсело после больницы, а офтальмолог только развел руками на просьбу о лазерной коррекции.

Зато она теперь каждый месяц меняет цвет глаз, потому что обычные линзы бесят до невозможности, а с цветными есть хоть какая-то интрига.

В апреле Эрика чарующе зеленоглаза, как говорит Шэрон Картер.

Стопка тарелок в кухонной раковине напоминает о проблеме с посудомойкой, заплесневелый хлеб и два одиноких яйца в холодильнике вкупе со скисшим молоком — о том, что пора бы наведаться в супермаркет.

Смирившись, что завтракать придется по дороге на работу едой из какой-нибудь забегаловки, Эрика надевает деловой костюм. Кто придумал вообще офисный дресс-код? Дурацкий узкий пиджак, липнущая к ногам — ох уж эти капроновые колготки! — подкладка юбки и отвратительная блузка из искусственного шелка.

Но спасать мир она может только в наряде второсортной учительницы из сельской школы.

И неважно на самом деле, что сидя в офисе на неудобном стуле, нельзя спасти мир по-настоящему, Эрика — аналитик, она разгребает бумажки, читает отчеты агентов и всячески пытается верить, что делает очень важную работу для ЩИТа. Получается отвратительно, а если начистоту, то и вовсе не получается.

Но у списанных со счетов неудачниц, таких как она, нет другого выхода.

Фил Колсон ясно дал понять, что продолжать службу она может только так: за компьютером и без надежды на полевую работу. Директор Фьюри дважды отказал в приеме. Рапорт о переводе затерялся между отделами три года назад.

Больше она не пыталась.

— Ты действительно хочешь это перечитать за день? — Шэрон Картер подходит к ее столу, держа кружку с кофе обеими руками. — Милая, еще только девять утра, не самое лучшее время для подвигов.

Стопка папок на завязках — какая древность! — вызывает у Эрики желание безостановочно чихать.

— Починили аппарат? — только кивает она с интересом на кружку.

Шэрон хитро улыбается:

— Сходила в техподдержку, там такая кофемашина стоит… — Она практически щурится от удовольствия. — А запах! Вот бы и нам такую.

— Любимое начальство скажет «обойдетесь».

— А еще любимое начальство скажет вам начать работу и совершить минимум десяток трудовых подвигов за сегодня, дамы, — с улыбкой говорит Фил Колсон. — Шэрон, тебя ждут в тире, экзамен через две недели.

Эрика сглатывает горький комок, подкативший к горлу.

***

На закате бегать по парку одно удовольствие: людей меньше, воздух прохладнее. Редкие прохожие не обращают на нее никакого внимания, а Эрике только это и надо.

Ей совершенно не хочется ни на кого смотреть.

Шэрон не сказала, что собирается стать оперативником. И не обязана была, но… Едкая обида проходится раскаленным утюгом по нервам. Шэрон — разрешили, дали допуск и подарили шанс, которого лишили Эрику.

Следующая встреча с терапевтом в пятницу, а сегодня только вторник, напоминает она себе, начиная пятый круг, браслет на запястье отсчитал четыре мили.

Бесспорно, все не так уж и плохо, мир сложное и страшное место, но Эрике кажется, что ее где-то обманули и она не справляется. А тех, кто не справляется, в ЩИТе не держат.

В наушниках бубнит радио, транслируя какую-то скучную передачу, в которой она изредка выхватывает отдельные слова, собственные мысли глушат ведущего начисто.

Но прошедший обучение мозг все равно улавливает обстановку: тени вокруг, лай собак вдалеке, смех компании, расположившейся на траве. Слева — автомобильный сигнал, кто-то опять не поделил дорогу, чуть впереди — девушка гуляет с собачкой декоративной породы.

Пахнет нагретой за день под солнцем травой и немного городской пылью.

На шестой миле она вздрагивает и останавливается, вертит головой по сторонам и натыкается на взгляд сидящего на лавке мужчины. Убавляет радио.

Плечи широкие, сам немаленький, одет неброско и в кепке. Военный? Голова наклонена вперед, лица не разглядеть.

— Вы что-то сказали? — хмурится Эрика.

— Вам показалось, мэм.

Голос спокойный, опасности она не чувствует, поэтому, пожав плечами, заканчивает пробежку. Оставшиеся семьсот ярдов не может сообразить, что именно показалось.

***

Среду она встречает гордо и без всякой зависти. Ей не пятнадцать, а на десяток больше. Самое время смириться, что жизнь — сука несправедливая, раздает пончики и гвозди каждому, но в разных пропорциях.

Эрике достались десять фунтов гвоздей и один пончик, покрытый глазурной плесенью.

Но с Шэрон они в этот день не разговаривают. И дело даже не в избегании, просто работы много, стопка отчетов угрожающе клонится вбок, даже кофе выпить некогда, не то что сплетничать с подружкой за сандвичем в столовой.

Эрика успокаивает себя этим, когда разбирает очередную операцию в затерянной на карте стране. Какого черта дядя Сэм сует нос на территорию другого государства ей неизвестно, но внутренняя безопасность США, знает Эрика, напрямую зависит от внешней политики. Даже если политика эта с пометкой «пленных не признавать».

У ЩИТа острые грани и сотни операций в год: от крупных и попавших на страницы даркнета, до таких — пять страниц да пара фотографий. Перелет агентов туда-обратно обошелся куда дороже фактической пользы от перевозки какой-то древней хтонической статуэтки в хранилище головастиков. Что там ученые только будут искать в потрескавшейся за тысячелетия глине. Лучше бы лекарство от рака искали, думает Эрика.

К вечеру она закостенела настолько, что всерьез озадачилась необходимостью выпросить у хозяйственников новое кресло. Желательно ортопедическое и с динамической поддержкой спины.

— Жаль, что Старк не делает мебель. — Потягивается, разминая затекшие плечи.

— Я передам твое пожелание, Эрика, — отвечает Фил, входя в кабинет.

Будто караулил, когда она вынырнет из рабочего угара.

— И хозобеспечению передай, пожалуйста, чтобы закупили сразу. Отдашь мне. Буду испытывать, — улыбается Эрика, — я, чтоб ты знал, всегда мечтала быть тестировщицей.