моё счастье там, где живёт она (1/2)

Утром следующего дня Павел Олегович Жданов попросил водителя доставить его в имение Красинских — туда, где совсем недавно они прекрасно проводили время большой компанией. Жену он с собой не взял. Ему было необходимо поговорить с Михаилом один на один и в последний раз посмотреть ему в глаза. Увидеть в них, что именно он убил его ближайших друзей, и столкнуться лицом к лицу с собственной ответственностью за произошедшее, от которой он больше не открещивался.

Михаил Красинский, покинувший Россию в девяносто втором году, ещё был нормальным человеком. Пусть непростым и не самым надёжным. Пусть даже после его эмиграции им с Юрием пришлось решать вопросы с теми самыми бандитами, разъярёнными исчезновением должника. Они уладили конфликт с помощью приятелей с боевым опытом и благополучно забыли об однокласснике, которого называли, но никогда не считали другом. Эта скверная история напоминала биографию Питера Петтигрю из третьего романа о Гарри Поттере. Жданов-старший его читал, но не провёл параллель между сюжетом книги и собственной жизнью, а теперь вот она то и дело приходила на ум.

Красинский сегодняшний сидел в своей шикарной гостиной и спокойно пил виски, несмотря на ранний час. Ничто не выдавало в нём человека, взволнованного перспективой отправиться за решётку; разве что тихая задумчивость контрастировала с обычной привлекающей внимание энергичностью.

— Доброе утро, Паша, — кивнул Михаил гостю. — Присаживайся, если хочешь.

— Доброе ли?.. — хмыкнул Жданов, занимая место напротив на белом угловом диване.

— Для тебя — конечно. Для меня… Всё относительно — в такие моменты понимаешь это как никогда. Рыпаться я не могу, иначе Лану оставят ни с чем. Я хорошо знаю, как эти господа работают, да и осведомлён о том, кого именно вы привлекли к этому делу. Моя песенка спета, старина. Как там написал Бродский?.. «Моя песнь была лишена мотива, но зато её хором не спеть». В том стихотворении ещё строки есть, дай бог памяти… «Я был счастлив здесь, и уже не буду». Хотелось бы сказать, что это обо мне, но — нет! — он театрально развёл руками, расплескав немного виски на безупречно белую обивку дивана. — Я здесь не был счастлив ни дня. В городе этом, в этой стране… Королевство, мать его! Сказочное! Как бы не так… Где были все их хвалёные европейские ценности, их развеликий гуманизм, когда моя Полина умирала?! Я, конечно, взял всё, что только мог взять от этого государства. И никаких мук совести не испытывал! И вот финал… Поверишь ли ты мне, друг мой Пашка, если я скажу, что мне вообще не жаль этих денег, которые растащат по карманам ещё более беспринципные и мерзкие существа, чем я? Вообще не жаль! — он раскатисто хохотнул. — Они не принесли мне ни секунды подлинной радости, а сколько я ради них вытерпел! О, тебе с твоими капиталами эти тёмные воды незнакомы. И бога благодари, что оно так. Сколько задниц я целовал, каким отборным чертям жал руки… От кого получал щедрые подачки… И хвостом бы вилял, если бы он у меня был! В благодарность за очередной транш. Зачем мне это было нужно?.. Не понимаю. Жаль мне времени и сил, жаль самоуважения… Но не денег, нет. Пусть забирают. Пусть подавятся.

— А друзей… — Павел кашлянул, прочищая горло, в котором назревал предательский комок. — Друзей тебе не жаль?

— Друзей? — Красинский вскинул брови. — Это ты о Воропаевых? Так ты уточни, что ты о своих друзьях. Мне-то они никто. Нет, Паша, не жаль. Я и волчонка этого не пожалел бы. Видел я, сколько там гонора. Как он на мою дочь смотрел, как на мусор! А она, дура, с шести лет по нему вздыхала. Мечтала, что он её разглядит, что предложение сделает… Бабы, конечно, даже если умные, всё равно удивительные идиотки. А она у меня умная, да… Не чета твоему Кюхельбекеру, страдальцу ссыльному! Не чета всем вам, простофилям, которых только помани жирным чеком и углом в десяток квадратных метров в Лондоне. И меня хорошо знает. Знает, что ей я отказать не могу. Как отказать, когда на меня будто молодое лицо Полины смотрит? На коленях ползала, просила не трогать двух этих лбов, особенно Сашеньку драгоценного… Ну, я и пошёл на поводу. И напрасно… Напрасно я всё это затеял, конечно. А может, и нет… Может, и хорошо, что мне кранты, что я возвращаюсь в Россию… Хоть помру на родине, а не здесь, на болотах этих туманных. Ты зачем приехал-то, Жданов? Насладиться картиной, когда эти коршуны слетятся?

— В глаза тебе посмотреть, Михаил.

— Зачем? — искренне удивился Красинский. — Раскаяние разглядеть хочешь? Напрасно тратишь время.

— В таком случае я просто скажу тебе на прощание, что мне жаль. Тебе — нет, я это понял, а мне жаль… — разочарованно проговорил Павел. — Мне жаль, что тогда мы с Юрой тебя подвели. Мне жаль, что твоя жена заболела и умерла. Мне жаль, что всё это превратило тебя в самого настоящего монстра. Надеюсь, наши дети извлекут уроки из этой истории. За твоей дочерью мы все присмотрим и без защиты не оставим. Она ни в чём не виновата, хотя успела наделать глупостей… А вот ты… Тебе прощения нет и не будет. Ни здесь, ни там. Чем бы это «там» ни было. Прощай, Миша.

На заднем сиденье своего автомобиля Павел Олегович тихо заплакал, освобождаясь от всех тяжёлых эмоций последних месяцев. Ему вдруг остро захотелось встретить Новый год в России, с женой и сыном.

Тем же вечером все новостные порталы трубили о задержании британскими властями российского миллиардера Михаила Красинского, которого обвиняли в многочисленных преступлениях. Катя посмотрела репортаж по французскому телевидению и переключилась на местное MTV, где певица Dido исполняла её любимую песню. Она вздохнула и набрала до боли знакомый номер — старый. Тот самый, который Коля передал ей, когда Катя ещё работала в Египте. Саша не ответил. Спустя несколько минут от него пришло sms:

«Прости, малыш, я занят. Скоро закончу все дела и прилечу. Люблю».

Она была счастлива, но и огорчена тоже. Всё-таки ей достался человек-кремень. Она ведь мечтала услышать его голос… Не зная, чем себя занять в свободный вечер пятницы, Катя отправила Саше сообщение и позвонила Жданову-старшему. Звучал он так безжизненно и тоскливо и так отчаянно пытался казаться бодрым, что на душе у неё заскребли кошки. Она попрощалась с Павлом Олеговичем, оделась и отправилась в отель, где остановился Андрей.

— Ты что, пешком пришла? — удивился он, увидев её на пороге своего номера, запыхавшуюся и раскрасневшуюся.

— Прибежала. Андрюш, я сейчас говорила с твоим отцом… И я очень прошу тебя забыть свою обиду и просто ему позвонить. Пригласи его провести праздники вместе. Ему, возможно, сейчас хуже, чем кому бы то ни было.

Андрей помрачнел.

— Он-то не особо переживал, когда мне было хреново.

Катя даже ногой топнула в раздражении.

— Андрей, включи голову, пожалуйста! Пал Олегыч немолод. И мы достаточно истрепали ему нервы. Прояви великодушие, а? Я благодаря Саше хорошо знаю, сколько сожалений остаётся, когда родители умирают. Цени отца, пока он здесь, с тобой. Пожалуйста.

— Ладно… — сдался Андрей. — Сейчас позвоню. Подожди меня в гостиной, хорошо? Потом сходим куда-нибудь.

Через полчаса они шли по украшенному к Рождеству городу. Настроение у обоих было прекрасное. Катя взяла его под руку, и Андрей покосился на неё с улыбкой.

— Папа догадался, что это ты надоумила меня его набрать. Я, конечно, сделал вид, что допёр сам.

— Правильно сделал. Вы помирились?

— Да. Договорились встретить Новый год в России. Он мечтает об оливье и мандаринах, уже билеты на самолёт купил.

— Я тоже вернусь домой. Правда, только в конце декабря, потому что в сочельник у нас важная вечеринка, и Доминик не поймёт, если я её пропущу.

— Тогда полетим вместе. Сашка будет ждать тебя в Москве?

— Нет, собрался сюда, как закончит дела. Слушай, а как у тебя с Инной? Я думаю, она была бы рада романтическим выходным в твоей компании.

— Возможно, — пожал плечами Андрей. — Но мы договорились, что встретимся в следующем году. У неё сейчас слишком много проблем, ещё и журналисты донимают. Ей предстоит развестись, устроить жизнь брата уже в новых условиях… К тому же она намерена сохранить отношения с Ланой и пока побыть рядом с ней. У меня на всё это, если честно, нет сил. Хочу встретить Новый год со своими людьми, да и по наглой морде Малиновского я здорово соскучился.

— Это дорогого стоит! — засмеялась Катя. — Он сейчас расцвёл бы как мак. Ты выбрал его, а не красивую женщину. Настоящая дружба!

— Я его ревную, чтобы ты знала. Они там с Сашкой вовсю спелись в моё отсутствие. А я привык в жизни Ромы занимать уверенное первое место.

— Только не вызывай моего любимого мужчину на дуэль, пожалуйста. Решите вопрос цивилизованно!

— Постараюсь, но не обещаю.

Они ещё долго разговаривали и шутили и так загулялись, что очутились на левом берегу Сены. Проголодались и зашли в ресторан, где Катя впервые за все эти месяцы поела с неподдельным аппетитом. Выйдя из заведения, они срезали несколько сотен метров и пошли через плохо освещённый переулок — хотели посмотреть на симпатичную пешеходную улочку Юшет в Латинском квартале. Захмелевшая Катя вдруг услышала, как позади них переговариваются по-французски двое мужчин, и сначала подумала, что ослышалась. Потом сообразила и крикнула:

— Андрей, сзади!

Он продемонстрировал прекрасную реакцию: резко повернулся и как следует врезал одному из нападавших — тому, что был значительно крупнее. Второй заметался — видимо, решал, кем лучше заняться. Выбор его пал на Катю. Она вспомнила всё, чему училась на боксе, и оказала обидчику неожиданно уверенное сопротивление. Он, впрочем, всё равно выхватил у неё сумочку и убежал прочь; Андрей в это время отбивался от его крепкого и цепкого напарника, и Кате пришлось ему помочь. Вырвав Жданова из лап громилы, она потащила его за собой на улицу Юшет.

— Катюш, отпусти меня, я его отпинаю! — немного пьяно орал Андрей.

Вскоре они оказались в оживлённом потоке людей, отошли к стене ближайшего дома и, посмотрев друг на друга, расхохотались. Произошедшее нисколько не испортило их волшебный вечер — даже, пожалуй, сделало его ещё лучше.

— Чёрт! — отсмеявшись, воскликнул Андрей. — Знаешь, почему я не втащил этому здоровяку как следует? Отвлёкся на тебя! Ты так сражалась, что я засмотрелся и завис. Ты где так прокачала свои бойцовские навыки?

— Я с начала сентября занимаюсь боксом, — объяснила Катя. — И, доложу я тебе, это намного более приятное занятие, чем готовка, которую я тоже осваиваю.

Андрей снова засмеялся и тут же скривился — парочку ударов по рёбрам он всё-таки пропустил.

— Кать, у тебя же сумочку забрали. Пойдём в ближайшее отделение полиции.

— Ерунда, — отмахнулась она. — Там были только копии документов и немного наличных. Лучше я поймаю такси и довезу тебя до отеля.

А потом Андрей улетел — его позвал Саша по делам «Зималетто», которые всё никак не желали заканчиваться. Катя прозябала в своей парижской тоске, лишь обострившейся сильнее прежнего в предпраздничном городе, плывущем в тысячах золотых огней. Спасали вечерние посиделки с Машей, которая тоже мечтала поскорее оказаться в Москве, и разговоры с мамой. Работы было немного — французы жили предвкушением выходных и всё, что могли, отложили на январь.

Наступило двадцать четвёртое декабря — Рождественский сочельник. В этом году он приходился на субботу, но ежегодную вечеринку Дюбуа никто не отменял, и Катя с Машей приехали в офис к шести часам. Маша заставила подругу как следует прихорошиться: обновить стрижку, сделать красивый макияж («Стрелки и красная помада, шик!» — восклицала она), надеть по-настоящему праздничное платье (маленькое чёрное на тончайших бретелях, с пайетками). Сама Маша блистала в серебристом комбинезоне по фигуре, но без декольте — Катя следила за её моральным обликом и не позволяла никаким французским маркетологам заглядываться на Федину невесту.

— Эх, Катька, лишаешь ты меня перспективы гражданства Евросоюза! — делано вздохнула Маша. — Но если серьёзно, я тебе очень благодарна. Без тебя я обязательно вляпалась бы в какую-нибудь историю.

— Зная тебя, даже спорить с этим утверждением не буду, — пробормотала Катя и вдела в уши лаконичные серёжки-капельки.

На вечеринке они держались особняком; обе обросли знакомствами и даже приятелями, но слишком скучали по русской речи и пока всё равно ощущали себя чужими. Они то и дело получали комплименты от коллег обоих полов, причём в интонациях большинства француженок угадывались нотки зависти, тщательно замаскированной снобизмом. Кате и Маше до этого не было никакого дела — они лишь мило улыбались и медленно цедили шампанское.

В середине вечера слово взяла Доминик. Сегодня у неё был немного загадочный вид, и по залу не раз прокатывались шепотки о неких новостях, которые она собиралась сообщить. Кате выражение лица начальницы напомнило Юлиану: Виноградова, подобно фее-крёстной затевавшая очередное волшебство, всегда выглядела точно так же.

Толкнув стандартную речь об окончании очередного года и поблагодарив всех за работу, Доминик перешла к тем самым новостям:

— Приближающийся год начнётся для нас с нового и, я уверена, плодотворного сотрудничества с молодой, но уже очень успешной компанией из России…

Катя и Маша переглянулись и прочитали мысли друг друга.

— …Эта компания доверила нашему семейному холдингу развитие своих магазинов в Европе, и мы их не подведём. Я очень рада началу наших отношений, ведь там работают люди, которых я хорошо знаю и считаю своими друзьями. Представители этой компании прибыли к нам из Москвы, чтобы вместе с нами поднять бокалы и обменяться пожеланиями счастливых праздников! Дамы и господа, прошу вас поприветствовать мсье Воропаева, президента компании «Зималетто», а также мсье Жданова и мсье Малиновского!..

— Я сейчас умру, — пролепетала Катя и больно сжала Машину руку, чтобы ощутить хоть какую-то опору.

— Катюш, бахни шампанского и успокойся, — посоветовала Маша.

Катя бахнула, отдала пустой бокал одному из официантов, а потом увидела его. Три месяца и двадцать один день пытки наконец-то закончились. Саша, одетый в тёмный костюм и серую шёлковую рубашку, говорил на прекрасном французском, но Катя не понимала ни слова — просто смотрела, забыв о необходимости моргать, и не верила, что это происходит на самом деле. В ушах шумело, сердце почти вырывалось из грудной клетки. Скорее бы он договорил, скорее бы…

Через несколько минут он отыскал её в толпе галдящих французов и наградил, наверное, самым невыносимым взглядом из всех возможных — столько всего было в нём намешано, что Катя почти задохнулась от волны какого-то детского восторга, как будто она была ребёнком или свидетелем настоящего рождественского чуда. Она боялась этой встречи, боялась понять, что он от неё отвык или вовсе разлюбил, но он смотрел на неё так, как никогда раньше. Она не смогла бы описать всё, что успела уловить, и умирала от сочетания гордости, желания и нежности, исходивших сейчас от него.

— Ты… — Саша развёл руками. — У меня нет слов. А ты знаешь, что они у меня есть всегда.

Катя прижалась к нему как сумасшедшая, позабыв о всех приличиях, и целовала его лихорадочно, жадно, плача и радуясь, что Маша настояла на водостойкой туши — наверное, что-то знала. Его вкус, запах, руки — наконец-то родные руки, стискивающие её почти до боли, да хоть бы и до боли, всё равно.

— Мы больше никогда, никогда не расстанемся, — шептала она, прижимаясь губами к любимой шее. — Никогда.

— Малыш, — он чмокнул её в висок, — мы всё ещё в обществе. Давай постараемся сдержаться?..

Она заставила себя отстраниться и взглянула ему в глаза. Он пригляделся к её лицу и ухмыльнулся (как она жила без этой ухмылки?):

— Ты без линз.

— Я теперь прекрасно вижу.