only my mother could love me for me (2/2)

Она отвернулась от него и с головой накрылась одеялом.

— Ты сюда приехала лежать и умирать? Романтично, но как-то… блёкло и серо для такой умной женщины, как ты. Банально, я бы сказал. Марию ты выписала как обслуживающий персонал? Подай-принеси? А сама будешь лежать и смаковать свои несчастья? Нравится, когда с тобой носятся?

Катя не пошевелилась.

— Может, и хорошо, что я увидел тебя вот такой. Жалеющей себя и не жалеющей ничьи нервные клетки, кроме своих собственных. Посмотрю, разочаруюсь и перестану на тебе фиксироваться. Я обсуждал свою влюблённость с психологом — так она сказала, что я просто устал от женщин и выбрал заведомо недоступный объект для чувства, чтобы отдохнуть. Наверное, так оно и есть. Вылезай, я на тебя ещё раз гляну и совсем отсохну. Выглядишь-то ты откровенно хреново.

Он стянул с неё одеяло, но она лишь продолжила безучастно лежать.

— Окей, выбрана опция «по-плохому».

Тригорин достал из своей сумки видеокамеру, раскрыл её и начал съёмку.

— Увлекательное кино для Сани Воропаева, по чьей просьбе я прибыл в сей уездный городок. Пусть посмотрит, до какого состояния довела себя его Катя, и как следует понервничает. Кате, конечно, до этого дела нет, но, может, хоть расстроится, что её запечатлели в таком виде…

Он обошёл кровать, чтобы в кадр попало Катино лицо.

— Так, какой саундтрек подобрать? Вот! Вспомнил! Ми-и-ир без люби-и-имого… — очень музыкально пропел он.

Катя поняла, что он не шутит, и мгновенно села.

— Прекрати, — хрипло потребовала она.

— А ларчик просто открывался, — процитировал Крылова Пётр и поставил съёмку на паузу. — Кино пока удалять не буду, не обессудь. Оставлю в качестве мотивации.

— Тебя правда… Саша послал?

— Пока не послал, но если вернусь без результатов — точно пошлёт.

Катя глубоко вздохнула, зарылась пальцами в волосы и спрятала лицо в коленях.

— Мне Воропаев сказал, что пока вы не можете быть вместе. Ключевое слово здесь вроде бы «пока». Неплохо бы тебе сосредоточиться на нём.

Она подняла на него глаза.

— Я очень жалкая, да?

— Как половинка червяка после дождя.

Катя улыбнулась вопреки своей воле.

— Я вчерашний день совсем не помню. Помню только, что видела… его. Сашу. Потом что-то выпила, кажется, и он исчез.

— Обычная горячка.

— Плохо, что он узнал. Ему тоже непросто, а я только вынуждаю его больше нервничать.

— Первая здравая мысль за сутки.

— Петя… Ты правда прилетел сюда ради меня?

— Такой вот я, — развёл руками Тригорин. — У меня есть дочь от первого брака, Настёна. Представь, как я вырасту в её глазах, когда расскажу, что бескорыстно помогал девушке, в которую влюблён. Она наконец-то поймёт, что папа у неё человечище!

Катя смутилась.

— А сколько ей?

— В ноябре восемь исполнится. Скорпиончик. Но сейчас не о ней. Иди-ка ты в ванную, смой с себя всю слабость и начни уже новую жизнь.

— Если бы это было так просто…

— Катя, всё. Ты погоревала, поиграла в немую неподвижную статую, и хватит с тебя.

— Понимаешь, Петя… Это «пока», о котором ты сказал, зависит не только от нас с Сашей. Никто не знает, насколько оно затянется и закончится ли вообще.

— От того, что ты будешь лежать как чурбан, ваш хэппи-энд не приблизится. Давай, Катя, шевели поршнями, не разочаровывай меня.

— Ты же только что хотел разочароваться.

— Я врал. Мне нравится быть влюблённым.

…Вечером он вытащил её на прогулку. Париж Кате по-прежнему был безразличен, но в компании Пети казался чуть более выносимым, хотя бы потому что Тригорин не давал ей застревать в грустных мыслях и отвлекал бесконечной болтовнёй. Потом он начал напевать «Ночной каприз» группы «Моральный кодекс», мастерски подражая низкому голосу Сергея Мазаева. Прохожие оборачивались и показывали ему большие пальцы.

— Эх, жаль, что хорошая песня испорчена неправильным ударением, — сокрушался он. — А́брис — немецкое слово, а они, наверное, решили, что французское.

— Петя, — Катя взяла его под руку, — а ты правда уже трижды развёлся?

— Чистая правда.

— А зачем женился?

— Это, Катя, своего рода принцип домино. Сначала по глупости женился в первый раз — ну, юный был, показалось, что полюбил до гробовой доски. А потом со всеми остальными женщинами неизбежно вставал вопрос… Ну, знаешь: «На ней ты, значит, женился, а на мне не хочешь?» Иногда после этого вопроса я отмораживался, иногда — заканчивал отношения, и дважды всё-таки пошёл на поводу у прекрасных дам.

Они остановились посреди набережной и молча смотрели на Сену.

— И как ты думаешь, женишься ещё раз? — полюбопытствовала Катя.

Петя ухмыльнулся.

— Знаешь, в четвёртый раз хочется жениться уже с концами. Вот на тебе женился бы! У меня ощущение, что после естественного окончания моей влюблённости мы с тобой всё равно смогли бы классно жить вместе. Как друзья. Но увы! Увы, судя по этому кольцу на твоём пальце, меня опередили.

— На твой взгляд, нам с Сашей стоит жениться?

— Однозначно. Я что — я ветреный шалопай. Воропаев — человек основательный, ты тоже вдумчивая мадемуазель… У вас… У вас что-то большое и серьёзное. Судьба, фатум, как угодно назови. Конечно, женитесь. Даю вам своё благословение.

— Спасибо, — Катя улыбнулась. — Слушай, ты правда в меня влюбился и всерьёз тогда обращался ко мне со сцены? Я просто не понимаю, почему. Это не кокетство. Просто я… совершенно обычная.

— Совершенно обычная, но завоевавшее сердце аж целого Александра Воропаева? — Тригорин покачал головой. — Нет, Катя. Обычного в тебе ничего нет. Да, я в тебя влюбился. Увидел твои фото в скромных шмотках, потом — в дизайнерских, и тупо запал. Меня дико заинтересовало то, что в кардигане и шерстяной юбке ты смотрелась лучше, чем во всяких сложносочинённых образах. Это, кстати, крутая особенность. Получается, что ты больше, чем все эти вещи, и по сути они тебе не нужны. Они годятся безликим моделям, шагающим по подиуму, а ты обойдёшься и без них. Тебя одной достаточно. Таких людей не так уж много, женщин — тем более. Женщины любят прятаться за макияжем, аксессуарами и одеждой, а ты не прячешься. Ты просто есть. Неидеальная, но зато штучная. И тебе стоит об этом помнить.

Катя ничего не отвечала — переваривала услышанное.

— Петя, спасибо, — наконец сказала она. — За то, что приехал, и за эти слова. Ты первый мужчина в моей жизни, которому я понравилась просто так, с первого взгляда. И это, оказывается, приятно и ценно.

— Пожалуйста, — легко отмахнулся он. — Главное, чтобы всё это было не зря. Завтра, надеюсь, ты соберёшься с силами.

— Соберусь. Другого выхода у меня нет.

Они обнялись.

— Поехали поужинаем, — предложил Петя. — Причём поужинаем, а не будем скорбно смотреть в тарелки, окей?

— Окей, — засмеявшись сквозь слёзы, согласилась Катя.

…Разговор Андрея с отцом получился тяжёлым и никакой пользы не принёс. Отец внимательно выслушал сына и выдал исчерпывающий спич:

— Андрей, не кажется ли тебе, что ты пытаешься отказаться от своей ответственности за происходящее и переложить её на старшее поколение? Ты совершил слишком много неоднозначных поступков — выражаясь мягко. И, как выяснилось, был настолько недальновиден и нечистоплотен, что вступил в отношения с девушкой, являвшейся невестой богатого влиятельного человека. На сто порядков более богатого и влиятельного, чем ты или я. Объясни мне, чем ты руководствовался? Неужели сдержаться было невозможно? Что бы ты ни ответил, я не поверю в твоё большое и светлое чувство к Инне. Я хорошо тебя знаю и понимаю, что причиной этого романа был прозаический зуд в штанах. Прости мне эту скабрезность, но ты уже большой мальчик. Большой, Андрей. И решать эту проблему будешь самостоятельно. Я отдал «Зималетто» и тебе всё, что только мог, и ни в коей мере не чувствую себя должным.

Андрей смотрел на него так, словно осознал, что совсем не был знаком с родным отцом.

— Я не понимаю, па… — у него даже голос задрожал от совершенно детской обиды. — Тебе абсолютно безразлично, что твоего единственного сына шантажируют, что его вынудили эмигрировать и оказаться не у дел? ТЕБЕ ЭТО ВООБЩЕ ДО ПОТОЛКА, ДА?!

— Нет. Но, как говорят англичане, you’ve made your bed, now lie in it. Или, как доходчиво объяснила печка в советском мультике про Вовку, сам сварил — сам и кушай. Я тебя больше не задерживаю.

Отец отошёл к единственному окну и повернулся к сыну спиной, спрятав руки в карманы. Андрей выбежал из кабинета, от души хлопнув дверью, и сразу же напоролся на маму.

— Сынок, успокойся, — сочувственно прошептала она. — Он оттает, это просто первая реакция. Он ведь тоже устал, понимаешь, да и виной явно мучается — знает ведь, что это он подсунул вам этого Красинского.

— Ты что, подслушивала?

— А что мне остаётся делать? Вы же убеждены, что ваши дела исключительно мужские, любите всё сами решать! — мама возвела глаза к потолку. — И вот что у вас выходит, полюбуйтесь. Ну, ничего, Андрюша, мы ещё повоюем. И папа обязательно тебе поможет. Поможет, вот увидишь!

— Не знаю, ма, — разочарованно процедил Андрей. — Мне было очень важно получить его поддержку, а не отповедь. Но вот опять получается, что я его подвёл… А я и так чувствую себя виноватым. И не исключаю, что всё дело может быть именно в нашем с Инной романе… Чёрт!..

Он снял очки и яростно потёр переносицу, прикрыв глаза. Голову разрывало от тупой боли и сотен вопросов. Он не понимал, с чего начать. И вдруг в сознании загорелся ответ. Всего лишь один, но это уже было что-то.

— Мне нужно встретиться с Инной.

— Андрюша, ты не боишься?..

— А я устал бояться.

…Саша пожелал остаться один. Утром воскресенья сёстры вернулись в Москву, а он попросил водителя приехать за ним в шесть утра и ждал вестей от Тригорина. Он мог позвонить Кате на новый номер, но боялся её голоса, в котором наверняка услышит, насколько она сломлена. Не в этом он сейчас нуждался, и поэтому злился. Им не стоило созваниваться — он не выдержит и рявкнет на неё в своей манере.

Он физически чувствовал, как со всё увеличивающейся скоростью начинал рассыпаться выстроенный им за последние месяцы Александр Воропаев. Прошло всего лишь два дня, и оригинальная версия с заводскими настройками постепенно проступала в полумраке, готовясь выйти на сцену. Могла ли Катя действительно любить его таким, каким он был всегда и каким в глубине души остался? Являлись ли произошедшие в нём перемены естественным следствием того, что он примирился со своим прошлым и принял Катину любовь, или он скорее подстраивался и шёл на компромиссы, чтобы не лишиться того, к чему успел быстро привыкнуть?

Если он и подстраивался, сознательно меняя что-то в себе, то давалось ему это с удивительной лёгкостью. Это даже радовало, но вопрос оставался висеть в черепной коробке: что будет, если он станет чуть более жёстким? чуть менее ласковым? чуть менее терпеливым? Если не оставит без ответа ни одну неуместную ремарку Валерия Сергеевича, которые усердно пропускал мимо ушей, чтобы не расстраивать Катю? Если признается ей и себе, что ему вообще-то не очень нравятся её бесконечные нежности с Андреем? Если честно обозначит, что не фанат женсовета и не хочет, чтобы Катя обсуждала с ними их отношения?

Таких «если» было много. Некоторые из них касались самой Кати, потому что он понятия не имел, какой увидит её в следующий раз. Ослабевшей и сдавшейся или, наоборот, обросшей железной бронёй и ожесточившейся. Ни то, ни другое его не устроит. И Кира, конечно, была права. Если они справятся со всем этим, значит, им суждено быть вместе, что бы это ни значило.

Он встречал понедельник — первый рабочий понедельник в новой реальности и третью годовщину смерти Веры, — когда позвонил Тригорин.

— Какие новости? — без предисловий спросил Саша.

— Всё в порядке, она молодец. Пообещала завтра начать новую жизнь.

— Спасибо.

— Ты ей позвонишь?

— Нет. Без веской причины звонить не буду.

— Дело твоё. Я задерживаться здесь не буду, Катя сказала, что справится с эмоциями без посторонней помощи, так что возвращаюсь в Москву.

— Хорошо.

— Знаешь, мне кажется, ей этот опыт будет даже полезен. Получится какая-то новая Катя, ещё интереснее прежней.

Саша промычал нечто утвердительное и торопливо соврал:

— Мне звонят по второй линии, вынужден отключиться. Ещё раз спасибо тебе за всё.

— Не за что, Воропаев.

Он нажал на «отбой» и швырнул мобильный на большой деревянный стол, давным-давно сколоченный рукастым отцом и стоявший с тех пор на веранде. В странном тревожном раздражении вернулся в дом и бродил по второму этажу, нигде не зажигая свет. Зашёл в спальню родителей и всё-таки включил прикроватный торшер. Скользнул взглядом по фотографии, на которой они были запечатлены в один из последних дней рождения отца. Мама смотрела на него такими же любящими глазами, как на фото из их юности. Он отвечал ухмылкой, унаследованной его сыном. И Саша вдруг понял, что ждёт от Кати именно этого. Что искал всю жизнь именно это. Чтобы его любили так же, как мама любила отца и его — а его она любила неоспоримо больше, чем дочерей или, во всяком случае, иначе, взрастив в нём очень высокую самооценку. Ни отцу, ни ему ради этого не приходилось ничего в себе менять. И на меньшее Саша уже не согласится.

Вот почему он ожидал от Кати стойкости и готовности быть сильной, а не лежания в горячке. Кому-то, возможно, такое красноречивое выражение душевной боли от разлуки польстило бы, показалось бы возвышенным и романтичным, но не ему. Ему требовалось послушание там, где оно было необходимо для банального выживания, сохранения себя. Он был вот таким и другим никогда не будет. Он не приехал на Тверскую и оставил её одну, потому что знал, что так будет лучше. И если понадобится, он рявкнет на неё так, что звуковая волна долетит в Париж по воздуху, потому что медленное погружение в болото ни разу в истории человечества не заканчивалось ничем хорошим. В их паре он был главным стержнем, и в этом не было ничего шовинистского. Ему были известны союзы, где женщина, наоборот, играла ведущую роль и принимала ключевые решения, и такие конструкции оказывались очень жизнеспособными. Но это не их с Катей сценарий — произошедшее служило тому прекрасным доказательством. Да и подчинённая позиция не для него. Это Андрей легко расставался с рычагом управления хоть компанией, хоть собственной личной жизнью, передавая все полномочия Кате и Малиновскому. Он же был совсем не таким.

И поэтому Катя должна была стать сильнее ровно в той степени, чтобы остаться его Катей. Эта мысль стала последней в его запутанных размышлениях, прежде чем он заснул на родительской кровати. Приехав утром в компанию, Саша первым делом вызвал к себе Зорькина и Светлану и распорядился не давать никаких поблажек Красинской, которая сегодня должна была начать свою стажировку. С кем он точно не собирался миндальничать, так это с ней — до такой степени, что её, пожалуй, наконец-то отпустит её надуманное чувство.