это ты, просто ты, ты была всегда (2/2)

Он знает, что такие обещания не выполняются, что притяжение стихает, чувства угасают, а яркие звёзды становятся чёрными дырами. Знает и поэтому ничего не обещает. Но с Катей такие максимы, как «навсегда» и «никогда», сочетаются удивительно хорошо. Смотреть бы на неё, таящую под его руками, всегда. Напитываться её восхищённым взглядом, на который он успел подсесть. Слушать её прерывистое дыхание и умоляющее «Саша». Изучать её и понимать, что она раскрывается, становится раскованнее и смелее и точно знает, как на него воздействует. Чувствует, как выгнуться, посмотреть и прикоснуться, чтобы ему снесло башню.

Он удивляется своим реакциям на самые незатейливые действия, отмечает их и запоминает, чтобы отрефлексировать потом, позже. Секс всегда был для него отдыхом от мыслительного процесса, но не в этот раз. В этот раз он фиксирует всё подобно естествоиспытателю. Вспоминает то, что однажды сказал Кате. «Тебе не кажется, что бояться бессмысленно? Даже если чувство заканчивается… Неужели это обесценивает всё, что было?» И сам себе отвечает: да, обесценивает. Если она сейчас отдаётся ему вот так, в каждом взгляде, в каждом самом маленьком жесте, а потом решит, что снова ошиблась, он уже никогда никому не поверит. Это не должно закончиться. Но закончится, как и всё в этом бренном мире.

— Саша?..

Беспокойство в её голосе перекрывает желание и истому, и он включается, фокусируется на её лице. Она смотрит на него сверху вниз и больше не двигается, осторожно гладит по взмокшим волосам.

— Что-то не так?

— Всё так, — торопливо отзывается он и прижимает её к себе, возобновляя движение.

Он лжёт, хотя они друг другу не врут. Лжёт, потому что момент для правды неподходящий. А правда в том, что он впервые в жизни боится потерять женщину. Он был до и будет после, но какой-то другой. Тогда в апреле на его кухне Катя говорила о том же. «Я просто не понимаю… что со мной будет после этого». Он хочет, чтобы она осталась в его жизни навсегда. Чтобы не разуверилась в своих чувствах и возможности совместного будущего, не заболела и не покинула его, как Вера. Он хочет, чтобы всё получилось, но совершенно не представляет, как и что делать. Он никогда не был в отношениях, никогда не делил ни с кем быт, никогда не представлял, что вообще будет желать всего этого. Он слабое звено, не она. У него ничего не получится.

— Саша, да что с тобой?

Он качает головой и нервно смеётся.

— Я слишком много думаю. Я не сексист, но это вроде женская прерогатива… Так я считал. Получается, ошибался.

Она очерчивает дрожащими пальцами контуры его носа, губ, челюсти. Успокаивает. Так хорошо и так до ужаса привычно, хотя всё началось совсем недавно. Андрей, наверное, тоже привык. И верил в то, что это навсегда.

— Давай поговорим, — предлагает Катя как ни в чём не бывало.

— Вот так? — он поднимает бровь. — Когда я всё ещё в тебе? Нет. Я буду не я, если позволю себе испортить момент… Я его уже испортил, но сейчас наверстаем…

— Наверстаем, — соглашается Катя и взвизгивает, когда он скидывает её с себя и аккуратно бросает поперёк кровати.

Саша нечеловеческим усилием отключает непокорный разум и отдаётся инстинктам и ощущениям, проживая момент на полную катушку. Не возвращается к полному контакту, терзая её намеренно нежными прикосновениями губ и рук и ожидая, когда она, наконец, попросит, потому что это сводит с ума. Катя не просит. Он отвлекается буквально на мгновение, чтобы занять более удобное положение, но она успевает встать на четвереньки и придвинуться вплотную к нему. Он тихонько матерится, но ничего не предпринимает — лишь проводит ладонью по выступающим позвонкам.

— Пожалуйста, — сдавленно умоляет Катя, утыкаясь лбом в простынь. — Пожалуйста.

— Пожалуйста? — переспрашивает Саша.

— Не мучай меня, а?..

Неизвестно, кто из них мучается больше. От картины перед глазами зрение теряет остроту — наверное, чтобы он сумел сдержаться. Он исполняет её просьбу и замирает, крепко схватив её за талию и не давая двигаться.

— Хочешь, чтобы я окончательно сошла с ума?

Он никогда не слышал её голос таким — настолько срывающимся и хриплым.

— Пожалуйста…

В глазах темнеет, и его больше ничто не останавливает — даже он сам.

…Им не спится. В начале шестого они лежат и молчат — как будто умиротворённые, но воздух для обоих звенит от напряжения. Первой не выдерживает Катя — резко садится и задаёт прямой вопрос:

— Саша, что происходит?

Огонь в камине погас, и несколько едва тлеющих угольков созвучны их общему настроению. Она напряжена, боится даже — показательное спокойствие, исходящее от него сейчас, ощущается как затишье перед бурей. Может, она вообще зря приехала? Хотя что могло быть не так? Всё было прекрасно, вот только что. Она чувствовала каждой клеточкой, что ему было хорошо. К себе столь банальное слово она применить не могла — её так размазало от эмоций, что она не могла сравнить этот опыт ни с чем, что было до.

— Не молчи, пожалуйста.

Она уже злится. На его молчание, на тяжесть вдыхаемого кислорода, на то, что абсолютно волшебная для неё ночь оборачивается этим серым утром. Логики никакой. Будь у их жизни сценарист, она поставила бы ему неуд.

— Тебе кажется, — он пожимает плечами и пробегается пальцами по её спине.

— Ночью ты сказал, что слишком много думаешь. О чём? — отсев подальше, в недосягаемость, напирает она.

— О том, куда это всё меня приведёт, — нехотя отвечает он. — И да, я знаю, что это тоже скорее из женского репертуара.

— Да нет. Женщина склонна гадать, что будет «с нами». А ты думаешь о себе. И что надумал?

Катя разворачивается к нему и садится по-турецки, поплотнее укутываясь в одеяло. Одеяло сейчас — её единственный союзник, тёплый кокон, укрывающий от удушливой атмосферы.

— Это довольно непросто облечь в слова, — мягко поясняет Саша. — Тем более так, чтобы ты поняла.

— А ты попробуй, Саш. Ты же считаешь меня очень умной.

— Да я и сам неглупый, но с трудом нахожу нужные определения… — он морщится словно от боли и скрещивает руки на груди. Глубоко задумывается и смотрит ей в глаза — впервые как будто несмело, не так, как обычно. — Скажем так… Ставки слишком высоки. Ты говоришь: «Никогда не сравнивай себя с ним». А я не могу не сравнивать. Сравнивать — это вообще любимое занятие нашего мозга, мы все это знаем. Базовая настройка… И я сравниваю.

— Я не могу поверить, что мы вообще это обсуждаем… То есть нас здесь было трое? — Катя прячет лицо в ладонях и растирает пальцами виски.

— Нет, — твёрдо возражает он. — Нет. Не трое. Я всё видел, всё чувствовал… Всё было… — он улыбается. — Короче, цензурных слов я не найду. Но загвоздка в том, что примерно то же самое у тебя было с Андреем. И не так уж давно. Буквально в январе, если я правильно помню из его писанины… И ещё в феврале, улетая, ты наверняка свято верила, что любишь его.

— Не только. Вечером того дня, когда я отдала права на «Никамоду» тебе, мы с Андреем встретились…

— И что ты испытывала в ту ночь? Любовь?

— Не знаю… Не знаю. Это было похоже на опьянение, и очень быстро пришло похмелье. Чуть ли не сразу после… Утром и он, и я уже понимали, что больше не можем быть вместе. Разговор не клеился… Прямо как сейчас, — усмехается Катя.

— Сейчас всё клеится, не выдумывай. Просто… — он вздыхает. — Всё это для меня — терра инкогнита. Я вступаю на территорию, где я вообще новичок, ничто. Никакого опыта у меня нет, хоть мне уже почти тридцать. А ты… Ты, не отгоревав одни отношения, вступаешь в другие.

— Что? — задыхается она. — Что?! Это ты сейчас говоришь, ты, сделавший всё, чтобы я на это решилась?

— Ты имеешь все права возмущаться. Я и не спорю с тем, что тот ещё мудак. Я не осознавал… масштаба, что ли. Не мог представить, что после первой же ночи, как по щелчку буду воспринимать всё так, будто это всё было всегда. Понимаешь? Вот рождается ребёнок, и родителям кажется, что он был всегда, потому что жизнь без него уже непредставима. Так и здесь… Я ни черта не понимаю, Катя. Ни себя, ни тем более тебя. Ты не Саманта Джонс, ты из тех, для кого секс тесно связан с чувствами и без них вообще невозможен. Но ты переключилась с одного на другого… как будто слишком быстро. Слишком… второпях… А я ведь видел вас обоих тогда… В каморке, когда вы орали друг на друга. Я видел, что это настоящее. Я видел твои глаза. А теперь, зная тебя, тем более хорошо понимаю, что ты с твоим воспитанием никогда не пошла бы на эту аферу, если бы Андрей не был для тебя самым важным человеком. Ты ради него буквально предала саму себя.

— Мне что, нужно проделать тот же трюк для тебя, чтобы ты во мне не сомневался? — прерывает его Катя.

— Нет. Ничего не нужно. Я просто пытаюсь понять, как настолько глубокие перемены происходят так быстро. Мне Андрей сказал интересную вещь… Что женщины клюют на меня из-за образа Печорина. Так он это назвал. Мол, я мрачный, холодный, язвительный, и девушек это впечатляет. Я никогда об этом не думал… А теперь вот задумался. И невольно пришёл к мысли, что тебя могло привлечь то же самое. — он усмехается. — Контраст с солнечным Ждановым, который тебе улыбался, а сам предавал. А тут вдруг я, полная его противоположность, и тебе захотелось разгадать головоломку. Вопрос в том, что будет, когда разгадаешь. Что будет через полгода? Я боюсь привыкнуть, я уже привык, потому что к хорошему привыкают быстро. Хочешь правду? Мне в жизни очень недоставало тепла. По многим причинам, это разговор отдельный. Особенно в последние два года… И ночь, которая была только что, как компенсация за эти два года. Как будто я подключился прямо к солнцу и получил какой-то бесконечный заряд тепла. Это… это невероятно, правда. Я никогда не думал, что способен почувствовать такое. Так проникнуться другим человеком, подпустить к себе так близко. Ты спросишь про Веру. Потому что ты наверняка тоже сравниваешь себя с ней, не зная о ней, по сути, ничего. Так вот с ней я сам блокировал этот поток, просто не готов был к такому. Смотрел, но не видел. А если видел, отводил глаза. С тобой… С тобой я позволил себе расслабиться. И я не знаю, что будет, если через полгода ты поймёшь, что это было лишь помутнение рассудка на фоне расставания. Как после этого хоть во что-то верить? Я максималист. Всегда им был и буду, и это не проходит с годами, а только усиливается. Всё или ничего. Я не то что хочу, я считаю, что вправе требовать от тебя честности и полного понимания себя. Уверенности в происходящем. И в то же время понимаю, что тебе только двадцать четыре. В этом возрасте сложно понять себя, свои желания, и это нормально. Даже мозг окончательно формируется только к двадцати пяти, так что ты будешь ещё чуточку умнее, — он ухмыляется. — Твоя префронтальная кора ещё не созрела, а она-то и отвечает за выбор, например. За разделение конфликтующих мыслей, за эмоции. Понимаешь?

— Нет, — потерянно говорит Катя. — Ты прав, понять вот это всё невозможно. Мне что, ждать, пока созреет префронтальная кора? У тебя, Саша, горе от ума, ей-богу.

— Может, ты и права, — он устало трёт лицо и ненадолго прикрывает глаза. — Я просто боюсь тебя потерять и остаться… опустошённым. Разочарованной в жизни оболочкой, которая надевает костюм, ходит в офис и на тусовки, но не чувствует, что есть какой-то высший смысл. Я раньше так и жил, вот что самое страшное. Делал хорошую мину при плохой игре. Скалился и ухмылялся, козырял образованием, умом, связями, чем угодно… Но это же… это пустопорожнее, вот и всё. Никакой успех не имеет смысла, если его не с кем разделить. Это банально, знаю, у самого челюсти сводит, но это так. Хорошо, что я это понял, хоть и с опозданием. Только вот что делать с этим знанием, если то, что мы оба чувствовали сегодня, вот эта степень близости, когда физическое — просто бледная тень душевного… если это окажется иллюзией?

— Не окажется, — упрямо твердит Катя. — Не окажется.

— Полгода назад ты была уверена, что вы с Андреем будете вместе до гробовой доски. И если бы тогда тебе сказали, что в мае, Кать, через шесть месяцев ты будешь в постели с Воропаевым, тебя пришлось бы госпитализировать в Кащенко. Посмотри правде в глаза.

— Хорошо. Ты ни в чём не уверен. Твои предложения?

— Сделать паузу. Я не собираюсь ни с кем спать, если тебя это беспокоит. Мне это больше неинтересно. Я, прости за прямоту, уже натрахался. И просто обмен жидкостями уже не привлекает. Просто… Давай немного подождём. Прислушаемся к себе.

— Ясно, — отрывисто кивает Катя. Соскакивает с кровати и принимается одеваться. — Ты хочешь терять время — давай.

— Кать, куда ты собралась?

— Не знаю. Обратно в Москву. Я зря прилетела.

— Останься, у нас ещё целый день впереди.

— Да что ты?! Для чего? Ходить по Лондону и притворяться, что мы друзья-туристы? Ты же так любишь думать, вот и надо начать прямо сейчас.

— Кать… — расстроенно выдыхает Саша.

— Нет! — Катя влетает в джинсы и торопливо их застёгивает. — Ничего не говори! Ты мог бы сказать всё это хотя бы завтра утром, перед тем, как я улечу! Мог бы дать нам насладиться одним грёбаным днём вместе без «Зималетто», Андрея, Веры, моих родителей и всего, что нас отвлекает. Но куда там, у Александра Воропаева в программе былое и думы!

Он резко встаёт, наспех надевает домашние брюки и подходит к ней со спины. Пользуется коротким моментом, пока она натягивает пуловер с высоким воротом и ничего не видит. Крепко обхватывает руками и не отпускает.

— Я люблю тебя, — неразборчиво и ворчливо бурчит Катя.

Он со вздохом освобождает её от пуловера и разворачивает к себе, взъерошенную и нахохлившуюся.

— Ты сейчас как воробей на ветке, — с нежностью замечает он и берёт её лицо в свои ладони. — Ты зачем вот это сказала, Пушкарёва?

— Потому что ты и так всё видел и чувствовал. Потому что хочу сказать. И ты не можешь мне это запретить.

Он целует её бережно, медленно, сладко.

— Ты потому и толкнул этот спич, Саша, — шепчет Катя, обнимая его настолько крепко, насколько возможно. — Потому что ты боишься. Не потерять меня боишься, а самого чувства. Вот и всё.

— Может быть. Раздевайся и возвращайся в постель, а? Я хочу проснуться с тобой.

— А как же пауза?

— Она начнётся, когда ты улетишь.

Спорить бесполезно, и это ясно как белый день, уже смотрящий в их окна.

— Я не могу сказать тебе «нет»… — вздыхает Катя и выбирается из одежды.

— Я знаю.

— Андрею могла, если тебя это интересует.

— Я просто хочу, чтобы такие сравнения остались в прошлом. Для нас обоих.

Они ложатся в ещё тёплую постель, и Катя смотрит в Сашины глаза, устроив голову у него на груди.

— Я тебя люблю, — повторяет она. — И ничего ты с этим не сделаешь.

Он не отрывает от неё взгляда, хотя очень хочет. Принимает эти слова, но не позволяет им закрепиться в черепной коробке как непреложной истине. Он знает чуть больше, чем менее зрелая Катя, и не хочет спешить с признаниями.