и мы лежим раскалённые в темноте (1/2)

«Кто придумал, скажи, эти пробки?» Катя вспоминала песню Земфиры, пока они ползли от «Башни-2000» до Триумфальной площади. На жалких десять километров они потратили целых сорок минут драгоценного времени. В вынужденной паузе, впрочем, была своя прелесть. Катя позвонила маме, обсудила с ней последние новости и с удовольствием отключила мобильный, чтобы ближайшие часы целиком и полностью принадлежали Саше. Ей хотелось до мельчайших деталей запомнить атмосферу этого вечера и возвращаться в него снова и снова. Всё казалось волшебным и наделённым особым смыслом, даже полумрак весенних сумерек и тихая музыка, лившаяся из магнитолы. А музыка и правда соответствовала их настроению — Саша объяснил, что поставил диск с подборкой песен для таких моментов.

— И часто ты достаёшь этот диск? — полюбопытствовала Катя.

— Это первый раз. Я записал его и забыл, а сейчас вспомнил.

Она улыбнулась. Значит, он записывал его для них, сам того не зная. Будущее было непостижимым и непредставимым, разворачиваясь перед ними каждую секунду. Катя некстати вспомнила сон, увиденный накануне возвращения в «Зималетто». На мгновение магия исчезла, уступив место тревоге, но Саша взял её за руку, и все лишние мысли испарились. Он поглаживал её ладонь большим пальцем, и даже от этой простой ласки по коже распространялся жар.

— Ты так мило дрожишь, — ухмыльнулся он. — И пульс как у землеройки.

Она поднесла его руку к губам и покрыла лёгкими поцелуями. Он бросил на неё удивлённый взгляд.

— Что? — Катя не удержалась от улыбки. — Неужели я первая это делаю?

— Как ни странно, да. Пожалуйста, не спрашивай о Вере, — добавил он, прочитав немой вопрос в её глазах. — Давай не будем о ней вспоминать. Хотя бы сегодня.

— Хорошо, — согласилась она и прижалась щекой к тыльной стороне его ладони. — Только ты и я. Только вот зачем ты, ирод, поставил этот диск?.. Как будто мы недостаточно наэлектризованы.

— Страховка, — пожал плечами Саша. — Пока мы доплетёмся до Садового кольца, ты можешь протрезветь и передумать.

— Саша… — с укоризной произнесла Катя. — Я не передумаю. И двести коньяка здесь ни при чём.

Всё плыло перед её глазами, пока они поднимались на пятый этаж дореволюционного дома, в котором она снимала квартиру; пока она негнущимися от волнения пальцами открывала дверь, долго борясь с ключами, которые плохо проворачивались в старом замке; пока суетилась, запирая в гостиной хозяйскую кошку — беспородную трёхцветную хулиганку по имени Фрося.

— У тебя ведь нет аллергии на животных? — с беспокойством спросила Катя.

Он не ответил — накрыл её губы медленным, тягучим поцелуем в темноте прихожей, прижал к себе так, словно хотел стать с ней одним целым, и время остановилось. Она зарывалась пальцами в его взъерошенные волосы, подавалась навстречу и почти не верила, что всё это происходит на самом деле и что сейчас она находится в полной его власти.

— Пойдём, я покажу тебе спальню, — тихо сказала Катя, когда он оторвался от её губ и переключился на линию челюсти.

— Сейчас ты скажешь, что тебе нужно в ванную, — проворчал Саша, оставляя дорожку влажных следов от уха до подбородка.

— Пять минут, — прошептала она.

Он вздохнул и последовал за ней. Катя быстро прижалась губами к его шее и убежала в ванную, а он упал на кровать, достал из внутреннего кармана пиджака «Нокию» и с удовольствием её выключил. Он не хотел думать о мире за границами этой комнаты и помнить о том, что через несколько часов ему придётся отсюда уехать, чтобы собирать чемодан и отправляться в «Шереметьево». Он не хотел никого и ничего, кроме Кати.

Пять минут неминуемо растянулись до пятнадцати, и он закрыл глаза, быстро провалившись в сладкую дрёму, но так же быстро проснулся, когда Катя села рядом, завёрнутая в пушистое полотенце. Она смыла косметику и наверняка сняла линзы, поэтому слегка щурилась, рассматривая его. Нет, не рассматривая — любуясь. Он купался в нежности её взгляда, физически чувствовал силу исходящего от неё желания принадлежать ему, и возбуждение зашкаливало. Это было не то привычное возбуждение исключительно физического происхождения, которое он ощущал несколько раз в день; нет, в этот раз душевное впервые перекрывало телесное и усиливало его во сто крат. Ни к одной женщине он ещё не шёл так долго, и то, что она наконец-то забралась на него и неторопливо раздевала, забавно смущаясь и пробуя на вкус каждый миллиметр открывавшейся кожи, воспринималось как победа — закономерная, ожидаемая, но всё-таки победа. Он плавился, таял под её прикосновениями, не узнавая самого себя. Зрение давало сбой от дикого накала эмоций, заставляя то и дело проваливаться в темноту, но он всё видел — душой ли, сердцем ли, он не знал. Потом привык и перестал слепнуть — как раз тогда, когда она избавилась от проклятого полотенца и осмелилась посмотреть ему прямо в глаза, отринув смущение.

Саша не мог бездействовать бесконечно — уже освобождённый от всей одежды, он поменялся местами с Катей, чтобы изучать и познавать, считывать её реакции и никуда не торопиться. Это было удивительно, но он нашёл силы на то, чтобы не спешить, хотя несколько месяцев по-настоящему хотел только одного. Он впервые в жизни забыл о собственных нуждах, потому что где-то в глубине сознания жила уверенность в том, что ему будет чертовски хорошо. А ещё он впервые прочувствовал, что Катя никуда не денется — для того и нужен был этот момент, эта степень близости. Она постоянно боролась с ним и с собой, отталкивала, ставила условия и ускользала, а сейчас наконец-то подарила им обоим свободу.

— Я больше не могу, — выдохнула Катя, пока он языком выписывал неведомые узоры на её животе. — Ты мне нужен.

— А я так хотел не торопиться, — он прикусил выступ пупка, не собираясь ей поддаваться.

Катя с неожиданной силой притянула его к себе и обхватила руками и ногами. Он довольно охнул.

— Признайся, в тебе всю жизнь дремала доминантка?

— Саша, — она выгнулась ему навстречу, пронзая умоляющим взглядом. — Пожалуйста…

Он поцеловал её в последний раз, прежде чем оказаться в ней. Поймал губами её стон и понял, что больше не хочет медлить.

…Они лежали мокрые и раскалённые и почти слышали быстрое сердцебиение друг друга. Ощущали его кожей, потому что сплелись намертво и наслаждались тяжёлой как зимнее одеяло негой и спокойствием, которое пришло на смену буре. Он касался носом нежной кожи плеча, испытывая концентрированную эйфорию и такое сильное расслабление, что совершенно ни о чём не думал — в чистой белизне сознания не рождалась ни одна мысль, и это было прекрасно.

Катя не нарушала тишину первой, как все женщины, с которыми он был, и он сделал это за неё:

— Ужасно хочу пить.

— Придётся вырваться из плена, — она сладко вздохнула и повернулась к нему. — Моя бы воля, лежала бы так до скончания веков.

Катя ласково коснулась его лица, потёрлась щекой о подбородок и всё-таки выскользнула из объятий. Накинула на себя его рубашку и ушла на кухню за холодным чаем с лимоном.

— Домашний? — осведомился Саша, принимая из её рук высокий запотевший стакан.

— Да, — улыбнулась Катя. — Один из немногих покорившихся мне рецептов.

Пока он жадно пил, она блуждала по комнате, пытаясь привыкнуть к новой реальности и осознать, что это не красочный сон или полуденная грёза. На подоконнике пылился музыкальный центр, на который она прежде не обращала внимания. Перебрав внушительную коллекцию хозяйских дисков, она поставила пластинку «Би-2» и включила любимую песню — босса нову, почему-то называвшуюся «Фламенко».

Хотелось танцевать, и она танцевала, хотя совсем не умела. Знала, что Саше понравится всё равно, что с ним можно было оставаться собой и не поддаваться комплексам и сомнениям. Она смущённо ловила его взгляд, и сердце её замирало в волнении и восторге, потому что она читала этот взгляд и чувствовала, что он ждёт, когда она вернётся в постель.

— Иди сюда, — не выдержал Саша. — Ты напрасно теряешь время, известного балеруна Воропаева тебе не впечатлить.

Катя хихикнула и с удовольствием упала на кровать.

— Не дождёшься от тебя доброго слова, — притворно надулась она.

— А я не разговаривать не хочу… — он озвучил очевидное и, хитро улыбнувшись, наклонился к её лицу.

Их хватило ещё на два раунда, и после тоже было не до разговоров — Саша попросил разбудить его в полчетвёртого и провалился в сон, а Катя достала из тумбочки дневник и ручку и села рядом, мягко привалившись спиной к его животу. Он почувствовал это прикосновение, придвинулся ближе, и она вдруг резко ощутила, что совсем не знала счастья — до этой ночи. Любые прежние его формы забылись, растворились в прошлом, стали просто строчкой биографии.

Никакие слова к ней не шли, и перьевая ручка словно сама по себе делала набросок его полупрофиля — рука двигалась свободно, почти летала по большому в клетку листу. Катя никогда не училась рисованию, но с детства демонстрировала неплохие способности, разрисовывая тетрадки во время особенно скучных уроков или на переменках, которые всегда коротала в одиночестве. И вот теперь она фиксировала момент как умела, чтобы крошечная частичка волшебства осталась на бумаге.

Он проснулся сам и сгрёб её в охапку — дневник и ручка полетели на пол.

— Ещё десять минут, — пробормотал он ей в шею и тут же задремал.

Десять минут пролетели как одна, а потом время ускорилось кратно: Саша вышел из душа слишком быстро, эспрессо выпил в один глоток, оделся тоже молниеносно. Рубашку пришлось вернуть — странно было бы просить его ехать домой в пиджаке на голое тело. Катю пожирали ощущение оставленности и такая глубокая тоска, словно он уезжал в ссылку. Она сидела на краю кровати в нелепой пижаме с динозаврами (подарок Зорькина) и как загипнотизированная следила за каждым Сашиным движением. Он раздражённо цокнул языком, подошёл к ней и взял за подбородок.

— Так, диплодок, у тебя такой вид, будто я Колчак, а ты Тимирёва.

— А почему диплодок? — спросила Катя, умудряясь поцеловать его большой палец.

— А у тебя сейчас такая же печальная осанка, — усмехнулся Саша. Катины губы под его пальцем были слишком мягкими и податливыми, и он поскорее его убрал, чтобы не накатила новая волна возбуждения, утолить которое уже не получится. — Это всего лишь две недели. Ты, кстати, остаёшься за главную.

— А почему не Кира и не Рома?

— Потому что им это не надо, почемучка. А тебе как раз очень полезно — не будет времени предаваться сплину.

— Как скажете, господин президент, — вздохнула Катя и обняла его за поясницу, уткнувшись лицом в живот.

— Я напишу из «Хитроу». Звонить при Жданове не буду, а то ещё расстроится.

— Саш… — она нехотя отстранилась и взглянула на него так, что он догадался, о чём пойдёт речь. — Может, вы за эти две недели с Андреем… как бы это сказать… помиритесь?

— А мы и не ссорились, — хмыкнул он.

— Я понимаю. Но я же знаю, что когда-то вы были друзьями, а теперь постоянно на ножах…

— Тебе-то это зачем?

— Не знаю, — пожала плечами Катя. — Не могу объяснить. Просто не люблю конфликты и недомолвки. И не хочу сделать пропасть между вами ещё шире.

Он закатил глаза.

— Я обещаю попробовать. Всё, прости, оставаться дольше не могу, иначе опоздаю…

В прихожей она поцеловала его нежно и сдержанно, стараясь не вкладывать в этот поцелуй всё то, что пока нельзя было на него обрушить. Когда он ушёл, она легла в кровать и поплотнее закуталась в одеяло — майская ночь была прохладной. Подушка всё ещё пахла его парфюмом, и Катя уснула мгновенно, с улыбкой на губах.

…В бизнес-классе рейса Москва — Лондон Воропаев и Жданов обменивались лишь дежурными фразами. В их неразговорчивости не было враждебности, зато было настороженное любопытство. Оба пока не представляли, как проведут вместе две недели. Остановиться придётся у Ждановых, и противиться этому Саша не мог — не поймут. А ещё придётся поддерживать иллюзию дружбы с Андреем, чтобы не нервировать Павла и Маргариту. Но всё это будет потом, а пока ему достались несколько часов, чтобы осмыслить произошедшее — ночь с Катей Пушкарёвой. Только вот Андрей не давал ему погрузиться в размышления.

— Сашка, ты сегодня странный какой-то, — заметил друг детства. — Не знал бы тебя, сказал бы, что ты светишься. Неужели так рад свалить из Москвы и отдохнуть от президентства?

Саша пробурчал что-то нечленораздельное, но потом вспомнил о своём обещании Кате и скрепя сердце поддержал разговор.

— Ты угадал, — стараясь звучать убедительно, согласился он. — Я и правда рад вырваться из рутины.

— То, как быстро ты поддержал эту версию, говорит о том, что я как раз не угадал, — Андрей в очередной раз проявил проницательность.

— Андрюш, тебя, может, назначить штатным детективом?

— Нет, друг, следопытство — это моё безобидное хобби. Я абсолютно доволен своей новой должностью директора по внешним связям. Признавайся, Катя замолвила словечко? Сам ты до этого не додумался бы.

— Замолвила.

— Катя-Катя… — задумчиво проговорил Жданов. — Самый светлый человечек из всех, кого я встречал.

— Whiskey, please, — сказал Саша как нельзя кстати подошедшей бортпроводнице.

— Завтрак чемпиона? — вскинул брови Андрей.

— Есть возражения?

— Ты знаешь, нет. Наш с тобой медовый полумесяц стоит начать с выпивки.

— Make that two. Thanks, — добавил Саша, и стюардесса улыбнулась.

— За что пьём? — спросил Андрей, поднимая пластиковый стаканчик с виски.

— За старую дружбу, — предложил Саша, мысленно ставя себе плюсик за великодушие.

— Нет, убей меня, ты сегодня какой-то странный, — Андрей всё вглядывался в него, но так и не нашёл ответы на свои вопросы и сделал глоток виски.

— Убивать тебя не собираюсь, у нас сейчас каждый сотрудник на счету.

После виски оба задремали до самой посадки, пропустив завтрак. В «Хитроу» в ожидании багажа Саша отправил сообщение Кате. Ответ был лаконичным: «Спасибо, что написал. Привет Андрею». Ему такое сообщение показалось суховатым, да и передавать привет Жданову он не собирался. Он что, становился мелочным?

— Тебе привет от Пушкарёвой, — выдавил Саша.

Андрей широко улыбнулся и тут же озадачился.

— То есть ты перед ней отчитался, что долетел?

— О-о-о… — протянул Саша. — Лондон, держись, Шерлок Холмс подъехал. Катя осталась исполнять мои обязанности. Как думаешь, как часто мы будем общаться?

— Да ладно, я понял, — Андрей успокаивающе похлопал его по плечу.

Майский Лондон утопал в зелени, а в северных районах продолжала цвести вишня. В парках тут и там желтели нарциссы, мелькали фиолетовые крокусы. Саша смотрел в окно кэба и жалел, что Катя не видит всей этой красоты, но он не смог бы уделять должное внимание делам, будь она рядом; а значит, всё было правильно.