Глава третья. А + А + Т (2/2)

Марк бросил на Севу хитрый взгляд голубых глаз, снова отворачиваясь к двойным дверям. А затем произнёс, словно подводя итог под всему сказанному:

– А студентам каждый третий напиток бесплатно…

Его голос потонул в рёве прибывшего на станцию поезда, но Сева всё же не выдержал, легко пихая бариста в плечо, когда они сели на сиденья:

– Ты разоришь свою кофейню, и твой босс тебя сожрёт.

Марк на это только рассмеялся, но не ответил: поезд шумел слишком сильно. А Евсей закатил глаза, снова делая глоток какао. Так настойчиво его в кофейни ещё не зазывали. А ведь он жил в Санкт-Петербурге, северной столице предложений попробовать чай на Невском.

Они успели проехать всего три станции, прежде чем Марк указал на выход, вытягивая Севу из толпы за рукав парки. Неловко извинившись перед женщиной, которой наступил на сапог, Климов выскочил за бариста, слыша, как захлопнулись за его спиной двери, чуть не прищемив капюшон.

– Нам долго? – поинтересовался Евсей, когда они вышли из метро. Пустой стаканчик он выбросил в ближайшую урну, подавив глупое желание его сохранить. – Может, нужно что-то купить? К столу.

– Не долго и не нужно, – Марк легко хлопнул его по плечу. – Налево и прямо. И расслабься, а то у меня ощущение, будто я тебя похитил.

– Ты обещал, что ты не маньяк, – угловато пошутил Климов. – И я тебе даже поверил.

– О, нет, как же так! – театрально вздохнул бариста, прижимая ладонь к груди. – Получается, всё, что между нами было, – это ложь.

Сева рассмеялся. Под их подошвами хрустнула лужа, покрытая тонкой корочкой льда.

– Между прочим, ты обо мне знаешь куда больше, чем я о тебе, – озвучил одну из своих тревог Евсей, выуживая из кармана пачку сигарет. – Это нечестно.

– Нечестно – это когда сын на соседа похож, – парировал бариста. – А ты просто можешь спросить. Ну, знаешь. ”Эй, Марк, какой у тебя любимый цвет?”

– Эй, Марк, какой у тебя любимый цвет? – дразня, повторил Сева.

– Зелёный.

– Невероятно.

Марк расхохотался.

– Ладно, давай обмен. Три неожиданных факта о себе. Сначала ты, потом я.

Сева задумчиво прикусил губу. Светофор на пешеходном переходе, где они остановились, загорелся жёлтым. С громким гудком мимо промчалась иномарка.

– Я не люблю замкнутые пространства. Меня назвали в честь деда, который сидел дольше, чем был на свободе, и… – Климов хитро усмехнулся, делая затяжку от прикуренной чуть ранее сигареты. – И мои родители сегодня официально развелись. Твоя очередь.

Марк на последней фразе, сказанной слишком радостным тоном, слегка завис, отгоняя от себя взмахом ладони дым, но комментировать не стал.

– Так, – он легко потянул Евсея за рукав, слегка меняя их маршрут. – Моя фамилия – Солнцев. Как-то раз я два месяца жил в машине. И я абсолютный… – бариста остановился, внимательно и глубоко посмотрев Севе в глаза. Климов едва не забыл выдохнуть дым, но взгляд не отвел. – Стопроцентный. Давно определившийся в своих вкусах… Мясоед.

Сева от неожиданности даже забыл рассмеяться. Зато Марку было весело, он подмигнул, снова начиная шагать по улице.

– Какого хрена ты работаешь в вегетарианской кофейне, если ешь мясо? – спустя пару минут всё же поинтересовался Сева, выбрасывая бычок в урну.

– А вот тебе четвёртый факт, – Марк нажал на домофоне комбинацию цифр, открывая калитку и пропуская Климова в тёмный двор-колодец. – Я там не работаю. Я и есть владелец.

– Поверю на слово. Но ты всё ещё мясоед. Звучит неэтично, – легко подколол Сева и тут же чуть не навернулся, споткнувшись о какой-то булыжник. Марк удержал его от падения, помогая обойти препятствие. – Спасибо.

– Не за что. А насчет этичности… – Солнцев задумчиво хмыкнул. Они подошли ко двери в парадную. – Во-первых, в ”Томе и Финне” ни разу не было и кусочка мяса, внутри я его не ем. А во-вторых, – голос Марка приобрел какие-то горькие нотки, но он снова улыбнулся, сдувая зелёную челку с глаз, – капитализм, бессердечная он с…

– Марковочка!..

Имя Севы довольно часто сокращали, гнули и выкручивали во все стороны, поэтому он ещё в детстве привык быть Севушкой, Евсейкой (привет бабушке), Севулей, Севычем… Ничто из этого не смущало и не вызывало дискомфорт. Но имя Марка казалось каким-то неприкосновенным. И убийственное сокращение до ”Марковочки” (акцент, сделанный на первой ”а” не оставлял сомнений, что отсылка была именно на оранжевый корнеплод) почти заставило Климова выдать какое-то неприличное выражение.

Но Марк, казалось, и не заметил. Он буквально засветился от радости, оборачиваясь на звонкий женский голос, позвавший его, и в два шага преодолевая расстояние до девушки. В полумраке разглядеть её было сложно, но Сева успел заметить светлые волосы, красный берет и чёрное длинное пальто, прежде чем Марк приподнял незнакомку над землёй, покрутив вокруг себя под её радостный визг.

– Пусти! – смех девушки был заливистый и нежный, но интонация оказалась требовательной. – Марк, ну же, кончай валять дурака.

Солнцев опустил свою ношу на землю, поднял руки, будто бы капитулируя, и снова отошел к Севе. На улице становилось ощутимо прохладно, но Климов не показывал, как начинает замерзать.

– Анечка, знакомься, это Сева, – бариста указал на Климова. – Сева, знакомься, это Анечка. Свет моей души и солнце моей жизни.

– И кулинарная заноза в твоей заднице, – фыркнула девушка, набирая код и перехватывая шоппер, в котором что-то подозрительно звякнуло. – Проходите. Геля уже, наверное, переживает. Сев, ты чего такой смущённый? Марковка тебя совсем запугал?

Климов уже было открыл рот, чтобы возразить, но внутреннее желание повеселиться оказалось сильнее, поэтому он трагично сообщил:

– Совсем. Когда приглашал, шутил про маньяков.

– Не переживай, мы в Питере, эти шутки неполноценные.

О, боги, Сева, кажется, действительно был в восторге от этой девушки, хотя знал её всего пару минут.

Дальнейший вечер начал сливаться для Климова в бесконечный калейдоскоп людей и событий, как только он перешагнул порог уютной светлой квартиры. Как выяснилось чуть позже, жили в ней подруги Марка – та самая светловолосая Аня и Ангелина с таким пронзительным взглядом карих глаз, что Севе стало немного не по себе. Но затем это ощущение пропало. Потому что обе девушки оказались невероятно общительными и приятными. Аня была фотографом, и у них с Севой вышел довольно плодотворный разговор о видах плёнки. И ко всему прочему, именно Аня являлась той самой загадочной ”А” на коробке с тортом-убийцей и его создателем.

А Ангелина оказалась керамисткой (из чашек именно её авторства Сева пил чай в ”Томе и Финне”), любительницей бойзбендов и, в прошлом, – кандидаткой в мастера спорта по художественной гимнастике. Она долго присматривалась к Севе, медленно потягивающему своё пиво, а затем произнесла короткое, но дружелюбное:

– Ты прикольный.

Аня, закинувшая руку на талию подруги, громко рассмеялась:

– Марковка умеет выбирать друзей!

Сева на это только улыбнулся. Он чувствовал себя неплохо, но немного не в своей тарелке. Как и говорил Марк, в квартире девушек собралась некая ”творческая интеллигенция” в количестве около пятнадцати человек. Керамисты, художники, поэты (или считающие себя таковыми). Но неизменным оставалось одно: с какой бы высокопарной темы не начинались разговоры, заканчивалось всё всегда либо новостями, либо сексом, либо шутками про то, про что в приличном обществе шутить было не очень прилично.

– Я хотел бы прочесть вам свой стих!

Сева вздрогнул, выпадая из своих мыслей и переводя взгляд на высокого парня, стоящего в центре комнаты. На нём был длинный кирпично-красный вязаный кардиган и широкополая шляпа. В руках декламатор держал мятый листок бумаги.

– Смотри внимательно, – шёпот раздался прямо у Климова над ухом, но узнать Марка оказалось совсем несложно. – Его зовут Вася Домный. Хотя на мой взгляд, – Солнцев тихо хмыкнул, – куда больше подошёл бы ”Ваня Бездомный”, потому что его стихи – не самая красивая вещь, что я слышал.

– И ему позволяют читать то, что не нравится другим? – так же тихо поинтересовался Сева.

– Свобода слова, – Марк больно ткнул Климова подбородком в плечо. – Не забывай.

Сева поджал губы. Действительно, как легко ему удалось забыть о свободе слова, обучаясь на журфаке.

– Я шагаю по Питеру, словно бетонный завод! Хо-ро-вод! – вдруг закричал Вася. Никто не рассмеялся. – Я шагаю по городу, словно мёртвый поэт! Где-же-свет!..

Никто не перебивал, не насмехался, и Сева неожиданно понял, что вообще-то стих ему нравился. Было в этом что-то от Маяковского. Наверное. Если бы Вася не топал ногой по пушистому разноцветному ковру так, будто тот лично в чем-то перед ним провинился.

– Я шагаю по Питеру, будто бы гибну в огне! – поэт сделал долгую паузу, осматривая свою аудиторию, а затем закончил: – Я шагаю по Питеру! Питер. Шагает. Во мне.

Люди захлопали, и даже Сева искренне восхитился мощным финалом. А Марк вдруг наклонился к уху Климова и снова шепнул:

– Вот видишь, я сказал тебе, что его стихи не очень, и ты уже захотел, чтобы он замолчал. Но стоило тебе услышать их и почувствовать, как ты больше не думал о том, почему ему позволяют читать, – Солнцев протянул Севе открытую бутылку пива, забирая из рук пустую, и снова ткнулся подбородком в чужое плечо. Но на этот раз совсем легко. – Вот она свобода. Видишь?..

И Сева действительно увидел. Увидел цвета, оттенки, улыбки, глиттер на полусомкнутых веках, услышал смех, тихую музыку и запах чьих-то тяжелых духов и сигарет.

Молодость и свобода искрили в этот вечер, отражаясь от нескольких керамических тарелок, висевших на стене.

А плечо Севы немножко болело от острого подбородка Марка, но с этим вполне можно было жить.

Как и с горчащим на языке пивом.

Да, жить хотелось. Сильно и несмотря ни на что.