Глава первая. "Том и Финн" (1/2)

В аудитории было душно, пыльно и пахло бутербродами с колбасой. Ничего нового – голодные студенты предпочитали есть прямо за партами, чтобы не тратить драгоценный перерыв на путь до столовой.

Сева флегматично откусил от своего немного кривого бутера (делал с утра впопыхах, тупым ножом кроша хлеб, и одновременно застёгивая ремень) и тщательно прожевал. Несколько крошек упали ему на джинсы, и он, не глядя, смахнул их на пол, мгновенно чувствуя, как встрепенулась совесть.

”Стыдобища, Евсей, – процедил внутренний голос, – уборщицы не нанимались подметать за тобой еду…”

Со вздохом отложив бутерброд, Сева нагнулся, салфеткой собирая крошки и выбрасывая в стоящее рядом мусорное ведро. Туда же полетел брошенный кем-то мимо фантик от ”Баунти”. Ну что за люди? Поднять что ли не могли?..

– Севыч, тысяча извинений, опоздал!

Дверь аудитории распахнулась и в нее вместе с запахом сигарет фактически влетел раскрасневшийся после улицы Андрей Шилов, одногруппник Севы, главный активист, любимчик декана, раздолбай и просто неплохой парень. Он вполне оправдывал свою фамилию, потому что мало в ком на четвертом курсе журфака оставалось столько же энергии и желания быть в каждой бочке затычкой. Андрей же веселился не просто за троих, а за весь поток, организовывая, собирая и вытворяя. Сева ему даже по-белому завидовал: у него к четвертому курсу было желание только поспать, наскрести мелочь на энергетик и хоть раз ровно отрезать хлеб, чтобы кинуть на него кусок колбасы. Маленький шаг для человечества, большой – для уставшего студента.

– Блин, Андрюх, ну я же просил пораньше, – Сева кинул пустой контейнер для еды в рюкзак и достал из кофра камеру. – Готов?

– Всегда готов, – кивнул Андрей, скидывая куртку на пустую кафедру, цепляя к воротнику протянутый микрофон-петличку и проводя пальцами по растрепанной светлой шевелюре. – Я кстати подумал над ответом, так что запишем с первого дубля.

– Надеюсь, – кивнул Сева, внимательно настраивая фотоаппарат. Хорошо, что Питер распогодился, и света хватало, чтобы не бежать за кольцевой лампой. – Секундочку…

Прикрутив камеру к штативу и проверив, нормально ли выстроен кадр, Сева нажал на кнопку записи, кивнул Андрею, расслабленно сидящему за партой, и спросил:

– Что для тебя означает ”свобода”?

Шилов не обманул. Отвечал развернуто, стройно, не запинался, как стеснительная рекламистка Танечка двумя днями ранее, улыбался профессионально, как ведущий новостей. Сева показал большой палец. Не зря попросил Андрея, может, проект и не будет таким провалом, как кажется.

– В общем, для меня свобода – это, когда ты просыпаешься, смотришь в окно и думаешь: ”Блин, а не так уж все плохо, а?”, – Шилов развёл ладонями, облокотившись на парту. – Чувствуешь себя весело, хорошо. Свобода – это про то, что мир классный, и ты тоже классный.

Сева снова нажал на кнопку, проверил, что все записалось, и протянул кулак Андрею. Тот стукнул по нему своим, возвращая петличку владельцу.

– Ну что? Не слишком абстрактно? А то я долго думал вчера, даже подкасты какие-то слушал, – Шилов пожал плечами, снова надевая куртку. – Ты, конечно, блин, выбрал тему проекта…

– Не, в самый раз, – соврал Сева. Ответ был хороший, но ничего нового он не услышал. Таких видео с разными спикерами у него набралось уже штук пять, и все начинали за здравие, а заканчивали за упокой, то есть за нечто неосязаемое и эфемерное. – А тема реально жёсткая. На словах оно звучало как-то лучше.

Шилов хмыкнул, указывая на часы, висящие над дверью:

– На полчаса опаздываем. Сыч нас не пустит.

Сева досадливо поморщился. ”Сыч” или Сычёва Римма Андреевна, преподаватель философии, была классной, но очень ответственной в плане дисциплины. Опаздывать на её пары можно было только если ты умер, или если ты был бессмертным. Сева себя не ощущал ни в одной из этих категорий, поэтому, прикинув все ”за” и ”против”, он махнул рукой и ответил:

– Я тогда домой. У меня всё равно промежуточно ”автомат” выходит.

– Точно? Сегодня ж пятница, Севыч, – Андрей игриво приподнял и опустил брови. – Тут недалеко бар открылся. Там томатное пиво есть, прикинь? Да и девочки с нами вроде собрались. Пошли?

Сева почти физически ощутил, как воет его кошелёк. До стипендии оставалось ещё полмесяца, а дома дела были, мягко говоря, не очень. Катастрофа ещё не произошла, но томатное пиво явно проигрывало коммуналке и продуктам в приоритетности. Досада липким клубком свернулась в груди, но Сева только дёрнул губами в намеке на улыбку и покачал головой:

– Не, Андрюх, я в следующий раз. Устал.

– Забились тогда, – беззаботно усмехнулся Шилов. – До завтра.

Сева немного задержался, наблюдая за одногруппником, выходящим из аудитории, и, закинув на плечо рюкзак, закрыл дверь, сжимая в ладони ключ. Покурить бы… Но сигареты кончились ещё три дня назад, а тратить деньги на дурацкую привычку, приобретённую в стенах альма-матер, желания не было. Даже если и хотелось устало затянуться, выдыхая вместе с дымом хотя бы часть проблем. Но нет. Сева вернул ключ сонному охраннику, расписываясь в ведомости, и вышел на улицу.

Весенний Петербург был промозглым, влажным, но март уже вступил в свои права, превращая сугробы и гололёд в грязную кашу. Сева обошёл большую лужу перед входом в корпус, и вдруг отчётливо понял, что желания возвращаться домой у него нет. Он, конечно, мог написать Андрею и попросить кинуть адрес бара, но в долг просить не хотелось, да и шумная компания вызвала бы только головную боль. Набережная отметалась тоже, – ветер с Невы дул холодный и мокрый, а простужаться было нельзя. Оставался вариант пошататься по давно изученному и родному Васильевскому острову, сходить на Стрелку, прогуляться по Среднему проспекту…

”Молодец, Климов, – язвительно подумал Сева, – план просто шикарный. Бродить по городу, пока не отморозишь пальцы на ногах”.

Однако это все еще было лучше, чем возвращение в квартиру, которая находилась в двадцати минутах ходьбы от корпуса университета. Севе вообще в этом плане капитально повезло: он почти не тратился на проезд, а до центра доезжал на метро за десять минут. Этим его семья была обязана прабабушке, которая железной хваткой советской женщины заполучила двухкомнатную квартиру с высокими потолками и крепким паркетом. И каким-то чудом умудрилась сохранить её во время исторических перипетий, блокады Ленинграда и делёжки имущества между пятью сыновьями. Сева, видевший прабабушку только на старых фотографиях, не мог не восхищаться этой женщиной с суровым взглядом из-под густых чёрных бровей. И каждый раз, опаздывая с утра на пары, он мысленно благодарил ”прародительницу” за отличное расположение семейной недвижимости. Многие однокурсники Севы, жившие в общежитии, душу бы продали за шанс не ездить до университета час и больше, а Климов, – вот же мажор! – предпочитал пинать ногами подтаявшие ледышки, а не бежать домой к тёплому чаю и мягкой кровати.

Сам Сева, конечно, поспорил бы с каждым, кто хоть словом упомянул бы, какая классная у него квартира. Старый фонд при всей своей аутентичности всё ещё был старым фондом. Романтика изысканной архитектуры города на Неве меркла по сравнению с причудами дома, в котором фактически родился, а затем и вырос Сева. Древний водопровод, кажется, заставший ещё дедушку Ленина, подкидывал работу сантехникам, на убитую годами проводку светлячками слетались все местные электрики. Лифт, вмонтированный значительно позже строительства дома, представлял собой темную коробку метр на метр, которая ездила между этажами, взвизгивая, подпрыгивая и останавливаясь, пугая Севу до коликов с детства (пробежки на пятый этаж стали его основной физической нагрузкой ещё в первом классе). И контрольным выстрелом он мог с точностью до месяца предсказать, когда высокие белые потолки в гостиной квартиры начинали покрываться уродливыми жёлтыми пятнами – спутниками протекающей крыши. Она, по мнению Севиной мамы, ужасно напоминала людей: осенью и весной стабильно случались казусы и обострения. Оставалось бережно замазывать штукатуркой и краской, надеясь, что кусок побелки не прилетит прямо по макушке.

Сева пнул небольшой комок грязного снега, кутаясь в вязаный желтый шарф. Март агрессивно растапливал лужи, а значит совсем скоро крыша ”заболеет”, и они с братом полезут в кладовку за стремянкой и инструментами. Отец как-то раз, лет семь назад, предлагал сделать натяжные потолки, но мать категорически встала в позу.

– Паша, ты не понимаешь! – у Евгении Александровны голос был высокий и немного сиплый (влияние ментоловых сигарет, которые она курила с юных лет). – Натяжные потолки совершенно не подойдут этой квартире! Она же буквально произведение искусства, памятник архитектуры, страница истории…

– Рухлядь, – злобно перебивал Павел Борисович, нервно потирая темную щетину на подбородке и, хлопая дверью, уходил курить в парадную.

Сева усмехнулся, окидывая взглядом Ростральные колонны, вспарывающие тяжелое серое небо. Он знал их, кажется, наизусть: каждое украшение, каждый нос корабля, все тридцать два метра. В детстве ему больше всего нравились именно эти памятники. Возможно, дело было в гиперфиксации на пиратах, которая произошла, когда Севе исполнилось пять, а его старшему брату Вите восемь. Весь их дом тогда превратился в бушующие волны, ковры – в таинственные необитаемые острова, искусный дубовый гарнитурный ансамбль из чайного столика и стульев – в опасные скалы с сиренами и русалками, а кухня – в загадочный грот, полный сокровищ и богатств. Виктор, на правах старшего, всегда вёл их ”судёнышко” (наволочка обычно наматывалась на швабру, создавая видимость паруса) по верному курсу, а Сева, крепко прижимая нарисованную карту сокровищ к груди, восторженно кричал:

– Сцилла по правому борту! Харибо по левому!

– ”Харибо” – это мармелад, мелкий, – поправлял его Витя, щёлкая по лбу. – А чудовище – Харибда.

– Харибда по левому! – абсолютно не обижаясь, кричал в ответ младший, а Витя ускорялся, с хохотом сворачивая в коридор, и таща брата за руку.

Сева пару раз рассеянно моргнул, отгоняя сладко-грустную ностальгию по детству, и отвернулся от колонн, пряча окоченевшие пальцы в карманы. Всё равно вышел на набережную, хотя и не планировал, а теперь попытки хоть немного спрятаться от ледяного ветра проваливались одна за одной. Следующий же порыв швырнул кудрявую тёмно-русую чёлку Севе в лицо, и он зажмурился, прикрывая ладонью глаза. Нет, никуда не годится. Такие прогулки означали для него почти стопроцентную ангину, температуру и постельный режим в квартире, куда он абсолютно не стремился возвращаться.

Сева выдохнул, чувствуя, как уже знакомая тоска заворочалась где-то в груди. Снова захотелось закурить.

– Да соберись ты, – шепнул он сам себе, шмыгая покрасневшим на холоде носом. – Королева драмы.

Сева привычным движением поправил шарф, накинул на голову капюшон чёрной парки, и свернул на Биржевой проезд. Бледно-жёлтое здание дома купцов Елисеевых спрятало его от ветра, и Климов немного расслабил плечи, продолжая шагать вперед по знакомым с детства улицам. Он, наверное, мог ходить по Ваське и с закрытыми глазами, безошибочно определяя направление по внутренней карте. Пока некоторые его знакомые с упорством профессиональных спортсменов рвались в Европу или Америку, Сева тоскливо осознавал, что роднее монохромного города на Неве для него ничего нет и не будет. Он любил свой дом. Ему нравился кондитерский магазин “Белочка” на углу Среднего проспекта и 7-ой Линии, куда отец водил их с братом после школы. Сева с тех пор терпеть не мог сладкое, но, будучи ребенком, готов был продать душу за шоколадно-карамельные конфеты с кислой начинкой. Евсей обожал район, где раньше располагалась гостиница “Прибалтийская”, – однажды там был залив, который позже засыпали, но теплые воспоминания это не стёрло. А ещё Климов был бесконечно предан Кавголовскому озеру, где он с чистым детским хохотом цеплялся за мамины плечи, пока она плавала, а отец жарил шашлыки на берегу.

– Товарищ, поддержи малый бизнес монетой?

Евсей почти споткнулся, резко выпадая из своей меланхолии, и фокусируясь на мужчине неопрятного вида перед ним. Старая куртка в пятнах неизвестного происхождения, запущенная клочковатая борода, красный нос, синяк под левым глазом. Одним словом – персонаж.

– Какой малый бизнес? – настроения на общение с бродягами у Климова совершенно не было, и он предпринял попытку обойти “бизнесмена”. – Я студент, денег нет. Всего хорошего.

– Студе-е-е-нт, – уважительно протянул мужчина, поскреб бороду грязными пальцами в расплывшихся наколках и дыхнул мощным перегаром Севе прямо в лицо. – Учись, товарищ! Учение – свет, неучение – тьма, м-м-ать её…

Климов кивнул, спешно удаляясь по переулку.

Возможно, не всё в Петербурге ему нравилось. Иногда цитирующие Владимира Ильича бомжи напоминали об этом достаточно прямолинейно, заставляя на некоторое время забыть о детской “Белочке”, и вспомнить, у кого “белочка” всегда была под рукой.

Ноги в старых ботинках, на носах которых расползались белые разводы ядовитой уличной соли, начинали коченеть. Это прошлым летом, узнав новости, слегка перевернувшие его жизнь, Сева смог почти перестать появляться дома, подружившись с местными руферами. Он даже пару раз успел подработать гидом для туристов, устраивая им прогулки по крышам во время белых ночей. Чуть позже, правда, всё накрылось: контора, водившая экскурсии, вскрыла не ту крышу и попала на крупный штраф. Климов тогда чудом избежал встречи с полицией, но адреса “безопасных” парадных сохранил, ночуя иногда под светлым небом Питера. Не то чтобы хоть кто-то из родных обратил внимание на его редкие появления в квартире. Номер отца Евсей заблокировал почти сразу после легендарного разговора, брат был занят очередным гениальным, по его мнению, бизнес-планом, а мама… Маме тоже было не до него. И Евсей очень старался её не винить. Уж в этом Сева преуспел за долгие месяцы смирения с тем, во что превратился его маленький уютный мирок. В этом и во многом другом.

Единственное, в чём он проваливался, – это в дурацком студенческом проекте, который взял, чтобы занять себя хоть чем-то.

– Что такое “свобода”, – тихо буркнул Климов в шарф, ускоряясь и безрезультатно пытаясь согреться. – Оборжаться можно.

Смеяться, правда, не хотелось. Преподаватель, курировавший проект Евсея, кажется, избрал тактику “тяни-толкай”, упорно не отвечая на вопросы по проекту, но требуя промежуточные результаты каждую неделю. И по закону подлости, они ему, конечно, не нравились.

“Климов, ну почему у вас спикеры “бекают” и “мекают” в кадре? Переделайте!”

“Евсей, что вы за интервьюер такой, если не можете направить говорящего на нужную тему? Переделайте!”

“Я не могу точно сказать, что не так, но вы лучше переделайте”.

Дмитрий Сергеевич не щадил своего студента, а Сева после пятой такой претензии даже перестал возмущаться. Переделывал, брал других спикеров, менял формулировку вопроса (как будто бы это могло спасти проект). И ждал конца года, когда со спокойной душой получит свое “удовлетворительно”, защитит диплом, сдаст госэкзамены и сможет выдохнуть. Правда, совсем ненадолго: нужно было определиться с магистратурой.

Спустя сорок минут спонтанной прогулки у Севы отвратительно замёрзли руки. Хотелось горячего чая и какой-нибудь сэндвич с колбасой. К тому же необходимо было написать конспект к семинару по зарубежной литературе, и прочитать несколько параграфов учебника по психологии. Сева остановился на углу Большого проспекта и Волжского переулка и достал почти разрядившийся от холода телефон. По экрану тянулась тонкая трещина, к счастью, сильно не вредившая работе устройства, но теперь к целям еще и присоединилась необходимость зарядить батарею. Климов быстро проверил сообщения (ничего важного, флуд в чате группы, пара подписок в соцсетях), негнущимися пальцами смахнул уведомление о низком проценте аккумулятора, и огляделся. Машины ехали по проспекту, разбрызгивая грязь из-под колес, пешеходы спешили к метро, весенний Петербург пах выхлопными газами, сыростью и выпечкой из ближайшей кофейни. Сева посмотрел на красивые десерты, выставленные на витрине ближайшего заведения, и мысленно скривился. От тортов с кремовыми розочками начинало ощутимо мутить. Вздохнув, он снова разблокировал телефон, нажал на номер брата, но ответа дождаться не успел. Гаджет издал тихий сигнал и показал тёмный экран.

– Да ладно, – Сева несколько раз нажал на кнопку включения, как будто это могло помочь, а затем выдохнул, направляясь в сторону 6-ой Линии. – К чёрту.

Тратить деньги в его временно безработном положении действительно было нецелесообразно, но дома вряд ли появилось хоть что-то съедобное кроме гречки и куска старого сыра, которые Евсей видел с утра. А в магазине он потратил бы куда больше, чем в любой мелкой кафешке. Кофе вообще можно было перехватить в корнере “Всё по 150 рублей”. Плюс, Сева знал, где рядом с метро “Василеостровская” продавалась неплохая шаверма. С тех пор как мама перестала готовить, Климов попробовал уже несчетное количество всевозможного стрит-фуда. В первые разы, по незнанию и из-за ранее тепличных условий воспитания, где еда всегда была исключительно домашней, Сева сваливался с отравлением. Потом научился, нашел паблик “Лучшая шаверма СПб” и приобщился к культуре уличных блюд. Впору было гордиться собой: вырос и научился разбираться в том, какой чебурек мяукал с утра, а какой гавкал. Андрюха Шилов шутил, что Сева фактически стал “стрит-фуд сомелье” в Петербурге. Климов смеялся в ответ, а сам думал: “Вынужденно”.

6-ая Линия была по большей части туристическим местом. Поздней весной и летом здесь шумел фонтан, цвели клумбы и пестрел зеленью газон, на котором периодически кто-то выгуливал собак. По обеим сторонам улицы тянулись бесконечные кафешки, магазины, табачные киоски, а на памятнике Василию Корчмину всегда сидели голуби, осыпая плечи и грудь монумента своими “денежными дарами”. Усатый бронзовый инженер Петра I, восседающий на пушечном стволе, по мнению Евсея, больше напоминал барона Мюнхгаузена, чем великого полководца, но вид 6-ой и 7-ой Линий освежал совершенно справедливо. Вроде бы не самый центр города, но, поглядите-ка, и у нас памятник есть, фотографируйтесь, не отвертеться.

Сева придирчиво осмотрел улицу. Начинало смеркаться, а с неба медленно посыпался коварный мартовский снег, намекая, что календарная весна – это социальный конструкт, придуманный римлянами, у которых явно не было гололёда и метели. Громкий всплеск грязной лужи под правым ботинком окончательно вывел Климова из состояния равновесия. Захотелось совершенно по-детски раскапризничаться и порадовать себя не шавермой, а чем-то нормальным. Хоть раз за последнее время. Наверное, у многих бывало такое состояние “упавшей ложки”, когда вся накопленная усталость обрушивается на плечи из-за какой-то глупой мелочи. И для Севы этой мелочью стала чёртова лужа, из-за которой в ботинке мерзко хлюпнуло, а носок начал быстро намокать. Евсей замер, а затем быстрым шагом направился сначала к ближайшей табачке, чуть позже выходя с пачкой сигарет в кармане, а затем безошибочно выловил глазами яркую вывеску, стрелка на которой указывала в арку:

“Кофейня “Том и Финн” – мы открылись!”

Да хоть “Рон и Гарри”, – Севе было абсолютно наплевать на литературные предпочтения того, кто придумал название для нового кафе. Ему просто хотелось есть, горячего черного чая с молоком, согреться и сделать домашку для семинаров. Конечно, потом он будет очень винить себя, что потратил последние деньги на свои прихоти, но Климов предпочитал иногда действовать по принципу Скарлетт О’Хары. То есть мысленно драматично закатывать глаза и выдыхать: “Я подумаю об этом завтра!” Так и сейчас. Он выбросил недокуренную сигарету в мусорку (какое кощунство!) и нырнул в арку, мгновенно выходя с другой стороны. Крошечный дворик легко освещался лампочной гирляндой над темной дверью, где висела табличка “Том и Финн”, но разглядывать Евсей не стал. Дернул за ручку, проскальзывая внутрь теплого помещения, и огляделся.

Кофейня представляла собой немного вытянутое пространство, где помещалось всего три маленьких столика с парой стульев у каждого, витрина с тортами, сэндвичами и пирожными и стойка, за которой, что-то читая в телефоне, стоял бариста. Темно-зеленые стены заведения украшали открытки, постеры и фотографии, в углу расположилась полка с книгами и меловой табличкой: “Буккроссинг”. Негромко играла музыка, и, прислушавшись, Сева узнал английскую рождественскую песню. Очень сезонное решение, ничего не скажешь…

На стене над головой бариста было расположено кофейное меню, но Сева, к своему стыду, совершенно не разбирался во всем этом многообразии. Знал, наверное, только латте, но с его яркой неприязнью к кофе это было совсем неудивительно.

– Добрый вечер. Уже определились с заказом?

Бариста наконец оторвался от телефона, приветливо улыбаясь и облокачиваясь на стойку. Сева как раз разматывал влажный шарф, поэтому не сразу отреагировал, пытаясь выдернуть вязаное жёлтое недоразумение из молнии куртки так, чтобы не порвать. Парень за стойкой продолжал терпеливо ожидать ответа, а Евсей внезапно растерялся, выдавая негромкое и голодное:

– Здравствуйте. А у вас есть что-то с колбасой?

Наверное, если бы работник “Тома и Финна” рассмеялся, Сева бы вылетел оттуда тут же, но парень за стойкой только моргнул, не выдавая своего удивления, и ответил:

– Не думаю. У нас вегетарианская политика. Могу предложить вам сэндвич с жареным тофу, киноа и вялеными томатами.

Сева судорожно попытался вспомнить, что такое киноа, но мозг упорно не выдавал никакой информации на этот счёт. Соус? Овощ? Крупа?..