Глава 12: Не убежать, как ни старайся (1/2)

Жан замер посреди гостиной, впирая взгляд в сторону окна. Он думал. Думал, что ничего не стыкуется: происходящее сумбурно цепляется за волосы и, словно сорняк, назойливо завладевает разумом.

«И зачем я приехал? — он страдальчески поднял глаза на потолок, рассматривая матовые плафоны на люстре. — Чтобы старуха покрутила пальцем у виска? Не надо было…»

— Ты к полу приклеился? — внутреннее самобичевания прервала нетерпеливо закусывающая губу Ханджи.

— А? — Кирштейн запоздало моргнул, возвращаясь мыслями в окружающую обстановку. — А… нет.

— Значит садись.

Раздался тихий скрип пружин. Опустившись на диван и сделав ещё более кислую мину, Жан принялся крутить наручные часы и хрустеть пальцами.

Зое оценивающе оглядела друга и только потом вспомнила про наблюдающего за этим из дверного проёма в спальню Моблита. Разлившийся по его лицу стыд призывал ни то рассмеяться, ни то сопереживать.

— Ох, ну чего уставился, Моблит? — Ханджи прекрасно понимала чувства своего избранника. Он ещё минуту назад находился на стадии возрастающего возбуждения и ослепления страстью, но был, так же, как и она, внезапно прерван обстоятельствами. Теперь только и оставалось сжимать вокруг талии простынь, прикрывая эрекцию. — Иди в душ, видишь же, продолжения не намечается.

В ответ Бёрнер лишь кратко кивнул и направился в сторону санузла. По пути он только больше раскраснелся, стоило постучать в память совсем недавним, ощущаемым почти физически сейчас прикосновениям тёплых ладоней: они порывисто трогали его щеки и плечи, затем медленно ускользая вниз и с коротким вжиканьем ширинки обнажая не только разгорячённое тело, но самые тончайшие струны восприятия.

Так хотелось вернуться на мгновение назад. Снова стаскивать её нижнее бельё, оглаживать упругую грудь, обводить языком ореолы сосков, невзначай слегка прикусывая зубами, и слышать в ответ требовательные вздохи – Ханджи всегда имела склонность не медлить. Снова припадать к жаждущей внимания смуглой шее, пока её рука с искусным умением проводит по изнывающему члену, несильно сжимая у основания. До звона в ушах. До дрожи. Снова с жадностью вдыхать изысканный, наполненный дерзкими нотками аромат любимого парфюма женщины, столь прекрасной и желанной во всех проявлениях этого слова. Его женщины.

Моблит судорожно вздохнул, бросая взгляд на их ночного гостя. Жан выглядел, мягко говоря, неважно, поэтому дурманящие мысли отступили. Подумав, что они с Ханджи всегда успеют насладиться друг другом, он скрылся за дверью в ванную. Холодный душ должен помочь справиться с возникшим неудобством.

Проницательность Зое всегда была чем-то само собой разумеющимся. Она ещё раз посмотрела на загруженного друга. Тут же напросился единственный вывод, поэтому Ханджи, шлёпая по полу босыми ногами, высвободила из кухонного ящика припрятанное вино и достала бокалы. С быстротой молнии всё оказалось на журнальном столике, а она плюхнулась рядом с Жаном. Ещё через секунду выпивка была передана Кирштейну в руки.

— Ну? — Ханджи столкнулась с вопросительным взглядом, когда он наконец соизволил поднять глаза. — Так и будешь молчать? Что случилось? Ты проиграл тачку в казино? Выглядишь примерно на такие новости. Рассказывай.

— Да не знаю я, с чего начать, старая, — Жан слегка улыбнулся от тычка в плечо, но это быстро схлынуло. — Короче, сначала я… Я облапал дилера.

«Боже, будто услышала что-то новое», — мелькнуло у неё в голове.

Вместо этого Ханджи спросила скорее риторически:

— Так, понятно, ты опять захотел поразвлечься. И что такого? Надо было звать её на продолжение.

Однако прежде, чем с её губ слетел разочарованный и одновременно раздосадованный выдох, Кирштейн продолжил:

— Это было недели три назад. Потом я просто наблюдал за этим самым дилером со стороны, а сегодня… Наоборот, защитил от такого же случая, — хмуря брови, он осушил половину бокала разом.

— С чего это вдруг ты героя включить решил? — удивлённая Ханджи тоже решила пригубить своего любимого красного полусухого.

— Без понятия. Мне хотелось, чтобы тот хмырь перестал это делать и свалил, — он тяжело сглотнул. — Мне стало стыдно за то, что я поступал точно так же с человеком, который абсолютно не заслуживает к себе такого отношения.

— Да ты меня всё больше удивляешь сегодня.

— А после, — Жан заметил, как вид у Зое становится ещё ошеломлённее. — Я посмотрел в те глаза и… Понимаешь, не могу объяснить это чувство. Они такого цвета, просто…

— Погоди, — на лице Ханджи заиграли претенциозные нотки, но где-то под ними таки крылась толика иронии, — то есть ты правда хочешь сказать, что лишил меня возможности потрахаться!..

Из ванной раздался голос Бёрнера:

— Ханджи! Тогда хотя бы «заняться любовью»!

— А ты хрен ли уши развесил? — крикнула она в ответ, ухмыляясь. — Мойся давай!

Сдержать смех Жану не удалось. Вот уж на что он был готов смотреть вечно, так точно не на огонь или воду. Гораздо охотнее каждый раз наблюдать контраст, когда Моблит с присущей ему обходительностью пытается сгладить углы в разговоре, даже будучи не в комнате, в то время, пока Ханджи с откровенным безразличием сидит в одной криво застёгнутой рубашке, которая при ходьбе едва закрывает голую задницу. Идеальное сочетание.

Зое вырвала друга из его секундного улучшения настроения, договаривая:

— То есть наша возможность «заняться любовью», — она язвительно выплюнула словосочетание погромче, повернув голову в сторону ванной, — покатилась к чертям на ужин, чтобы ты мне тут посреди ночи сказал, что втюрился? Можно было и до утра потерпеть, мать твою.

— Не-е-ет, — Жан чуть ли не подавился вином, когда к нему снизошло простое, но одновременно страшное осознание. — Какое ещё «втюрился»? Хрень всё это…

— Мне нужно срочно позвонить в «Таймс», — Ханджи изобразила рукой трубку телефона. — Алло?..

— Чего? — он прищурился.

— Просто так и вижу новость в заголовках: «Жан Кирштейн ведёт себя, как глупый влюблённый школьник, и даже не понимает этого», — теперь она всё же рассмеялась.

Жан только недовольно цокнул.

— Да какая влюблённость? Это же бред, меня всегда устраивало «потрахались и разбежались».

— Честно, не пойму, в чём проблема-то? Ты позиции сдал и уже не в состоянии к девчонке подкатить? Не смеши!

— Вот в чём вся засада, — Кирштейн зарылся рукой в растрепавшиеся волосы, ещё больше сгорбившись. Невольно проскочившая мысль, что со стороны он, должно быть, выглядит очень жалко, с силой уколола и так подбитое эго. — Это не девчонка.

— Оу.

Такой реакции Жану хватило, чтобы уже мысленно подготовиться к неизбежному факту – его поднимут на смех, поданный под соусом примерно таких же высказываний, что постоянно выкидывал Захариус. Зубы скрипнули от растущего в мышцах напряжения.

«Ну всё, щас начнётся».

Вразрез с ожиданиями, Ханджи молчала. Её ногти несколько раз отбили незамысловатый ритм по стенке бокала, пока сама Зое сидела с поразительно спокойным выражением на лице.

— И что? — после паузы было произнесено так, словно ей рассказали прогноз погоды на завтра. Никакого удивления, никакого смеха в голосе и, главное, никакого порицания.

— В смысле «и что»? — глаза Кирштейна стали похожи на те огромные фишки из казино – чуть ли не навыкат. — А где же: «Ха-ха, так я и знала» ну или что-то такое? Это – всё, что ты скажешь?

— Чего ещё себе надумаешь? — Зое ободряюще улыбнулась. — Да, это всё. Ничего особенного же не произошло.

— Но…

— Слушай, Жан, у тебя конечно в голове часто самое настоящее желе, — лёгкое прикосновение к плечу позволило ему угомониться, — но тебе уже двадцать пять. Должен же понимать, что выбор в твоих руках. Если так случилось – и пусть. Расскажи лучше поподробнее, что там было! Глядишь, я смогу сказать больше.

Ещё глоток вина, жадный и быстрый, для успокоения, и Жан выложил всё, как на духу. Начиная с дня рождения, где он увидел симпатичную девушку с короткой стрижкой. Рассказал своё удивление после слов Майка и Нанабы о том, что объект его симпатии на самом деле совсем молодой парень, ярко выразившись: «Я тогда знатно ахуел!». Поведал и о последних неделях. О задевших его словах дилера и множестве мыслей об этом. «Мне никогда не говорили такого прямо в лоб!» — пролетел негодующий комментарий. Закончилось повествование сегодняшним вечером и разговором в тёмной кладовке.

Ханджи заинтересованно кивала почти на каждое предложение, переживая все эмоции вместе с другом. Слушал и Моблит, который к тому времени вернулся из душа в мягком халате и теперь сидел рядом с ней.

— …А потом я приехал сюда, — растянувшись на спинке дивана, Кирштейн в раздумьях кусал внутренние стороны щёк. Казалось, если он продолжит с таким же усердием, там не останется живого места. — Видите, изначально я просто хотел выиграть спор. Затащить его в постель, а потом спокойненько махнуть рукой и сказать, что было весело!

— Но не затащил же, — понимая, что Жан окончательно запутался, Ханджи решила внести ясность. Хватит этой неопределённости, которую друг, похоже, в упор пытается не развеивать. — Вы были вдвоём сегодня. Чего тебе хотелось дальше? Переспать?

— Нет… — он несколько раз мотнул головой. Во рту почувствовался солоноватый привкус – кажется, он всё-таки прокусил щёку. — Нет.

— А чего тогда?

— Мне… Мне хотелось поговорить. Узнать побольше о том, как давно он работает в казино или сколько ему лет. И кто научил его говорить по-немецки, — внутри что-то с трепетом зашевелилось и захотелось взвыть от понимания, к чему приведут эти слова. Похоже, Жан разобрался в себе. Ханджи, чёрт бы её побрал, говорит верно, но признавать этого не было никакого желания. — Неужели я и правда… Нет-нет-нет, стойте, у меня же не пропало желание перепихона, значит, всё нормально!

— Это ведь и есть любовь, — до сего момента молчавший Моблит так не вовремя решил вставить своё слово, разбивая вдребезги последний аргумент Жана на несерьёзность собственных ощущений. — Когда тебе нравится в твоём человеке абсолютно всё. Поэтому, находить партнёра сексуальным более, чем нормально, — незаметно он положил руку поверх руки Ханджи. Она смотрела в сторону друга, делая вид, что ничего не произошло, однако поддалась жесту Бёрнера и растопырила пальцы, чтобы переплести с его.

— Моблит, ну ты-то куда! — запричитал Кирштейн. — Я не могу. Не, не так… Я не хочу! Можно как-нибудь, ну, всё убрать?

Чужеродные чувства пугали и пьянили одновременно. По одну сторону баррикад стояла острая потребность просто отречься от всего, выдрать из себя с корнем странное наваждение и жить как раньше: без обременения небезразличием к кому-либо, кроме друзей или родных. Но, вопреки всему, тому желанию в затылок угрожающе дышало другое, ещё более сильное – вновь оказаться в тёмной комнате, продлевая диалог всеми возможными способами. Побыть там хоть на крупицу подольше. И заглянуть в лицо, ясное и невинное, как у снизошедшего с небес ангела. Да он даже выглядел так!

«Спасибо Вам за помощь», — вновь звучало высеченным на барабанной перепонке мягким, полным неловкости голосом Армина. Словно проклятие – о нет, не иначе, чем дар! – перед глазами мерцала его улыбка. Таким явным сейчас было тепло при проносящихся мыслях, что Жан удивился, как мог быть так слеп практически месяц. Тогда, в начале, хотелось подурачиться, не заботясь о постороннем мнении на этот счёт. А сейчас хотелось взять блокнотный лист и запечатлеть на нём каждую характерную черту чужого лица. И впоследствии любоваться наброском, тихо лелея мечты о новой встрече. Так просто. Так глупо.

— Убрать что? — вмешалась Ханджи. — Не будь идиотом, Жан! — и всплеснула свободной рукой. Моблит состроил максимально солидарный с ней вид. — Заканчивай пускать слюни, отрицая очевидное. Прими этот факт и сделай что-нибудь!

«Может я и правда втюрился. Чёрт возьми. Или всё-таки нет», — противоречивые мнения смешались в голове Жана, заставляя ещё больше погрузиться в этот клубок неразберихи.

Заприметив хмурое лицо Кирштейна, Зое тоже задумалась. По крайней мере, перед началом отношений ей самой осознать чувства было не так просто, как Моблиту, который носился за ней со старшей школы.

— А может тебя просто так сильно тянет перепихнуться? Ну, знаешь, раньше же с мужиками у тебя пару раз было. В нашей голове есть такой гормон, — Ханджи передала бокал Моблиту, чтобы руками показать обе части мозга. — Наш мозг хранит информацию о людях намного дольше, чем ты думаешь. А от того, что ты любишь принять чего повеселее, твои рецепторы обостряются в дюжину раз, — она указала пальцем на Жана, пересаживаясь поудобнее. — Может, ты просто ищешь в людях кого-то из тех партнёров, а он лучше всех подошёл.

Бёрнер устало вздохнул, наблюдая за умозаключенем возлюбленной. Его солидарность вмиг сменилась на рассуждения. Только путём логичных аргументов он мог поменять мнение Зое и Кирштейна, которого она привела в ещё большее замешательство.

— Но ты же не ищешь во мне своих бывших партнёров, — Моблит поставил её бокал на кофейный столик, замечая, что Ханджи начал настигать градус вина.

— Верно, — Зое снова потянулась за фужером.

— Потому что я отличаюсь от них и имею собственную уникальность, — Бёрнер вздёрнул бровь, строя серьёзный вид. — Ты ведь сначала просто увидел его? Или сразу решил познакомиться? — он перевёл взгляд на Жана.

— Вроде того, — Кирштейн всё ещё отказывался принимать реальность. — Нет, познакомился потом. Первый раз увидел его только боком и со спины.

— Хм, — Моблит на секунду поднял голову вверх и засмотрелся на потолок. — Что ты подумал, когда впервые увидел его? Почувствовал ли ты что-то приятное?

Ханджи мгновенно заворожила эта картина: маленькая капля стекала по шее Бёрнера к ключице, его плечевые мышцы только наполовину скрывал домашний халат. А когда он поднял голову и рефлекторно сглотнул слюну, отчего его кадык дёрнулся, Зое запрокинула одну ногу на другую и сжала их покрепче, чтобы не накинуться на него прямо сейчас.

Внизу её живота начинало тянуть каждый раз, когда он сосредоточенно думал, а о чём – Ханджи было не так уж и важно.

— Я был не уверен, — ответил Кирштейн и тут же получил два недоумевающих взгляда в ответ. Они знали на все сто, что ему уж точно уверенности не занимать. — Ну, или… Короче, я думал, что это девушка! У неё… Твою мать, у него! У него такая задница, что я думал трахнуть его и дело с концом! — теперь Жан осушил бокал до дна и снова показал руками округлые формы, как и когда объяснял это Майку с Нанабой.

— Подожди, подожди, — остановила его Зое. — Ты же не сбежал, как только узнал, что это не девчонка из борделя?

— Нет, но я заключил пари, что просто пересплю с ним, — Кирштейн прислонил ладонь к горячему лбу, на секунду прикрывая глаза. — Он столько раз меня отшил, а теперь вроде нет… Я даже не знаю что делать.

— Тогда в чём твоя проблема? Позови его куда-нибудь или своди в ресторан, пообщайся. Тебе ведь понравилось говорить с ним, так? — снова спросила Ханджи, а после показала Моблиту на пустые бокалы, без слов прося, чтобы он наполнил их.

Жан кивнул, фиксируя взгляд на выключенном экране телевизора.

— И если он тебе и правда нравится, не как бабочка-однодневка, то ты захочешь узнать о нём абсолютно всё, — добавил Бёрнер после вопроса Зое и принялся разливать вино.

— Да, только смотри не пережми, — Ханджи снова обратилась к другу, отпивая из бокала, — А то ты мастер купидоновых дел только в отношении к другим, но не к себе.

— Что ты имеешь в виду, старая? — Кирштейн недовольно нахмурил брови. — Хочешь сказать, я не профи?

— Хочу сказать, что вас друг от друга тошнить будет за милю, если ты ему на мозги капать будешь каждый день, — она нарочно нахмурила брови в ответ. — Заставь его заинтересоваться тобой тоже. Создай интригу «тёмного всадника без головы», который не всегда придёт на помощь, а только когда захочет сам.

— Предлагаешь поиграть с ним? Ну, в смысле, «создать интригу»?

В своей голове Жан уже начертил тысячу планов о том, как можно привлечь внимание не только с помощью внешнего вида и пары комплиментов.

— А ты, оказывается, не такой тупой, — Зое скептично окинула его глазами. — Только не переусердствуй.

***</p>

— Конни, там неровно висит!

— Да где? Я не вижу!

Всегда ловко управляющийся с любой порученной работой Конни превосходно водил машину и знал каждый закуток склада с нумерацией продукции, как свои пять пальцев. Но едва дело доходило до украшения дома к Рождеству – того, кто справляется более неуклюже, ещё необходимо было поискать. Саша уже успела выучить простое правило, согласно которому нужно пристально следить за его самодеятельностью с развешиванием гирлянд или установкой свечей. Он в этом совершенно не смыслил.

Она приблизилась к задумчиво щурящемуся парню, взгляд которого безуспешно шарил по стене в поисках оплошности, обняла его одной рукой, а другой с лёгкостью поправила топорщащуюся драпировку над камином.

— Вот здесь, — Саша мягко улыбнулась, поворачиваясь к нему, и чмокнула в щёку.

— Моя булочка такая внимательная, — засюсюкал Конни, шутливо потрепав её за щёки.

Та начала хохотать и вырываться. Ну что за ребячество, прошло столько лет, а он до сих пор так делает!

— Мистер Спрингер, если у меня подгорит печенье, то это будет на Вашей совести! — опять раздался звонкий смех. Сегодня они разгрузили партию раньше, вернулись домой, соответсвенно, тоже. «Почему бы не порадовать всех?» – решила для себя Саша. Теперь имбирные звёзды запекались в духовке, а аромат разносился по всему дому.

Его жесты стали ласковее и аккуратнее. Он прижал её к себе и коснулся губами виска, пробормотав: «Как скажешь, булочка».

Теплота атмосферы их первого настоящего дома – дома Эрвина, обволакивала с головы до ног, вызывая приятные воспоминания. Конечно, они оба несказанно удивились, когда в их съемной квартире зазвонил телефон и на том конце провода раздался непривычно угрюмый голос Смита, который предложил им недолго пожить у него. Однако допытывать расспросами что Саша, что Конни, не стали и охотно согласились. Им всегда за радость провести время с семьёй.

Теперь пара уже несколько дней занимала гостевую комнату, а до сочельника оставалась без мáлого неделя.

Эрвин всё это время приходил с работы гораздо позже них, какой-то смурнóй и иногда донельзя уставший. Но выражение его лица стремительно менялось, наполняя душу тихим умиротворением, когда он с порога видел скользивший по полу свет из столовой. Его ждали.

Там обычно сидела одна Саша, реже – вдвоём с Конни. Тот слишком любил погрузиться в дрёму на диване от шума телевизора на фоне или после непродолжительного чтения уже потрёпанной фэнтезийной книжки: он, ещё будучи пятнадцатилетним подростком, заприметил новенькую «Игру Эндера»<span class="footnote" id="fn_29412688_0"></span> на одной из полок в библиотеке Смита и с того момента перечитал её раз, кажется, десять.

Чашки наскоро наполнялись заваренным чаем. Сердце Эрвина – радостью, что можно хотя бы мимолётно отвлечься от чувства одиночества. Такие банальные вещи, как расспросы о прошедшем дне или простое: «Как ты?» согревали получше шерстяных шарфов.

Сейчас он пришёл гораздо раньше – парочка ещё не успела отстраниться друг от друга, как в прихожей щёлкнула входная дверь и зашуршало пальто. Да и выглядел Эрвин значительно лучше, особенно когда перед ним предстало праздничное убранство дома.

— Ребята, у меня нет слов, — глаза заискрили, на губах поселилась яркая улыбка. — Вы такие молодцы. Уже почти всё украсили, — он принюхался, почуяв знакомый запах. Настроение улучшилось ещё больше – его вновь балуют домашней выпечкой.

— Эрвин, ты вернулся пораньше! — Саша обнаружила, что они со Спрингером так и жмутся друг к другу, кашлянула да метнулась в сторону кухни, суетливо ставя чайник.

Они всё ещё весьма неловко демонстрировали при нём чувства, хоть Эрвин и узнал об отношениях подопечных ещё во времена их шестнадцати. Оба помнили, как он усадил подростков за стол и принялся проводить беседу: с чем не стоит торопиться, как лучше предохраняться и какие могут быть последствия. Конни вместе со своей тогда уже девушкой сидели да наливались краской, как спеющие на солнце помидоры. Тем не менее, были очень признательны отцу за серьёзный, но притом деликатный подход к таким вопросам и за умение объяснить важные вещи. Ведь до него с ребятами никто не поднимал подобные темы.

— Скорее пойдём, будем отпаивать тебя чаем, на улице настоящая холодрыга, — донёсся бодрый девичий голос с кухни.

Погода и впрямь была пренеприятной: ветер больше походил на штормовой и пронизывал до костей, заставляя сильнее кутаться в верхнюю одежду. Шёл холодный дождь, такой сильный, что с пальто, висевшего теперь в прихожей, стекало множество капель прямо на пол – придётся вытирать. И это только лишь из-за одной проходки от автомобиля до дома!

— Посидите со мной? — Смит кивнул Конни, приглашая в столовую.

— Посидим, конечно! — почти одновременно прогремело в ответ.

Духовка уже была выключена. Блаус хлопотала над разложенным рядами печеньем с кондитерским мешком в руках, пока Эрвин с Конни допивали чай. Сначала Саша не хотела делиться хотя бы несколькими звёздочками без финального украшения сахарной глазурью, но после аргумента Смита: «Оно и так великолепное» сжалилась. Но теперь, похоже, придётся заниматься уборкой не только в прихожей – после Спрингера столько крошек, что не оберёшься.

— Может, тебе помочь? — спросил Конни, прожёвывая печенье.

— Конни, не разговаривай с набитым ртом, — заметила Саша, слегка сощурившись, — опять подавишься. Я уже почти закончила!

Эрвин пропустил несколько низких смешков, прикрывая лицо ладонью. Да уж, с этими двумя всегда было не до скуки. Хоть и годы пролетели незаметно, превратив их из запуганных детей в самодостаточных молодых людей, такое умение наслаждаться повседневными, незначительными радостями, до сих пор его поражало.

Как сейчас помнилась их немая благодарность в глазах, когда Смит впервые привёз сюда. «Теперь вы дома», — тогда сказал он. Кто бы мог подумать, что вместе с появлением ребят и самому удастся вспомнить значение этого слова.

Имбирное печенье в форме звёзд – лакомство, которое принёс им Эрвин на следующий день после обретения дома. Саша в тот вечер клятвенно пообещала, что научится готовить точно такое же, и съела где-то полторы дюжины штук. Он уже в тот момент понял, насколько девушка растёт целеустремлённой.

Их нездоровый аппетит был понятен: за первый же совместный вечер эти повидавшие все «прелести жизни» дети рассказали ему, как в приюте их частенько наказывали за малейший проступок, оставляя без еды. Поэтому воровать с кухни хлеб или любое другое пропитание стало не просто прихотью, а необходимостью.

Даже когда условия изменились, привычки остались в виде тяжкой ноши. Эрвину не единожды приходилось убеждать Сашу, что она может наедаться вдоволь и никто не отнимет у неё ужин. Не раз он говорил Конни, что резкие движения перед ним больше не приведут к избиениям. Но все усилия были оправданы. Они смогли научиться принимать заботу, находиться в безопасности и получать нормальное образование. Эрвин приложил к этому все усилия. Одно-единственное от чего не получилось их уберечь – неуёмное желание помогать в делах синдиката.

Он долго отговаривал обоих, беспрестанно твердил как это опасно. Но тщетно. Конни и Саша всё для себя решили, поэтому пришлось поручить им склад. Получилось весьма символично, но они были не против.

Собственный приступ ностальгии закончился ровно тогда, когда стал общим. Видимо, Спрингер уловил в поведении Эрвина уже знакомые нотки погружения в воспоминания и внёс свою лепту:

— Интересно, как всё пройдёт в этом году? — точно имелось в виду Рождество.

Празднование Рождества занимало у Смита особую нишу, большую и глубокую, доверху забитую греющими сердце моментами. Совместное празднование со всеми близкими ему людьми доставляло непомерно много счастья.

— Надеюсь, Ханджи не скупит половину винного магазина, — Эрвин рассмеялся. — На пару с Жаном.

— Это она может, — подхватил Конни. — Зато всегда рассказывает чумовые истории!

На фоне захихикала Саша, полностью закончившая с угощениями и присоединившаяся к распитию чая:

— Помнишь, как Жан во второй год празднования с нами втюхивал тебе платок и говорил, что он для полировки лысины? — смех стал громче. — Ой, не могу, умора!

Четыре года назад приход на праздник какого-то незнакомого парня стал для них сюрпризом. И не особо-то приятным: тот без конца плевался неуместными комментариями, и «распускал перья». Помнится, тогда Спрингер с ним нехило повздорил. Кто бы мог подумать, что впоследствии Кирштейн станет пусть и своеобразным, но отличным дополнением в их разношёрстную компанию.

— Этот придурок много выпендривался! — теперь Конни усмехнулся. — Всё равно же потом перестал. И подарил мне все четыре лимитированных выпуска «Возвращения тёмного рыцаря»! Отдать должное – вкус на подарки у него тоже всегда был что надо.

— Да уж, — Саша кивнула, вслед за тем обращаясь к Смиту. — Чуть не забыла спросить! Эрвин, этот жутковатый тип последний месяц без конца мотается на склад. Ты поручил ему почаще стрелять?

— Ты про Леви? — они даже удивились тому, насколько тон Эрвина стал снисходительнее. — Можно сказать и так. Хотя, в большей степени, это – его собственная инициатива.

— Выражение лица у него, конечно, жесть, — поддакнул ей Конни. — Вечно каменная рожа. Хотя… Если подумать, он вроде бы даже стал появляться в настроении. Иногда.

— Рад, что вы тоже так считаете, — Эрвин улыбнулся. — Нам ведь ещё вместе встречать Рождество.

Молчание длинною в секунд десять ясно дало понять, что за ним последует.

— Что?! — одновременно воскликнула парочка. — Он придёт?

— Да, я его пригласил.

— Разве тебе всех нас мало? — ошеломлённая Саша едва не выронила из рук чашку. — Нет, мы конечно не против, просто… Что натолкнуло тебя принять такое решение?

Эрвин вновь прокрутил на плёнке памяти ту фразу, которая давно засела в голове:

«Да вот как-то нет кучи коллег, друзей и семьи, которые закатывают мне вечеринки по случаю дня рождения, знаешь ли! У меня есть только я».

У него был только он: один на один с собой, в вечном одиночестве. Для него наверняка никто не устраивал праздников, не давал насладится той атмосферой волшебства.

Эрвину захотелось сделать это самому – подарить Леви настоящий праздник. Помочь хоть раз почувствовать себя частью торжества. Не на светском сборище, а в домашней обстановке, со всеми традиционными развлечениями: праздничным ужином, зажиганием огней на ёлке и получением подарков.

К тому же, Смит ещё помнил содержащуюся в личном деле информацию – двадцать пятое декабря знаменовалось не только наступлением Рождества.

— Я подумал, почему бы нет? — наконец, ответил он. — За это время мы много общались и, вроде бы, наладили контакт.

Лишь последнюю неделю каждый был занят своей возникшей проблемой и скрылся за условной стеной, ограждаясь. В остальном, это было чистой правдой. И главное тому подтверждение – их встречи вне отягощения рабочими условностями.

Именно тогда Леви почти становился собой: отбрасывал в сторону приросшую к телу вторую кожу, за которой прятался по привычке или за надобностью.

Эрвин вряд ли смог бы объяснить всю разницу, потому что в поведении Аккермана, на первый взгляд, почти ничего не менялось. Но стоило завести разговор, как всё вставало на свои места. Леви, как стало заметно, был только за их совместное времяпрепровождение, вопреки своему первоначальному настрою. Хоть он никогда не говорил этого вслух, но всё читалось в выражении лица: как если бы погрязшему в унынии, с расколотым сосудом вместо собственного «я» человеку позволили вдохнуть полной грудью, а он ответил: «Да, спасибо, и правда отвлекло». Впрочем, такое сравнение как нельзя лучше отражало истину.

По прошествии полутора месяцев Эрвину удалось узнать о нём достаточно, пусть тот и любил больше слушать, нежели трепать языком.

Например, Леви совершенно не умел юлить. Если думал о чём-то, то, не церемонясь, говорил прямо в лоб. Иногда мнение было чересчур ершистым, так и врезаясь в тебя воображаемыми иголками вкривь и вкось, а со стороны выглядело на грани с нахальством, но Смит видел в таком общении свою изюминку – это было по-настоящему. Все угловатые, просторечные выражения – должно быть, следствие длительного прибывания в ист-эндовской среде – так и искрили пресловутой честностью. Признаться, подкупало. Даже очень.

Также он отметил, что Леви совсем не чужды эмоции, помимо гнева и брезгливости, конечно. Взять хотя бы удивление: каким оно было искренним, когда Эрвин повёл его на открытие Лондонского кинофестиваля.<span class="footnote" id="fn_29412688_1"></span> При виде шикарного зала, украшенного в честь столь знаменательного вечера и большого экрана, на котором показывали премьеру «Колдовского апреля»<span class="footnote" id="fn_29412688_2"></span> глаза, ставшие в темноте кинозала цвета первых сумерок, блеснули каким-то детским востогом, Смит заметил это абсолютно точно. Несмотря на то, что Леви без конца брюзжал на других гостей, окрестив их поведение как: «Пиздёж со всех сторон мешает смотреть фильм» и «Эти свиньи развезли грязищу по всему полу» после увиденных на полу брошенных впопыхах или по невнимательности билетов, он, когда пришла пора разойтись, сказал тихое:

— Спасибо. До этого я никогда не был в таком кинотеатре.

Это заменило Эрвину тысячу наигранных восклицаний. Он тогда тоже ответил словами благодарности за компанию, что ему составили – поперёк всеобщим убеждениям, приятную. И в душе потеплело. Он заставил человека почувствовать радость. Пусть она и выражалась у Леви весьма специфично: тот просто хмурился меньше обычного, а на кромке глазных радужек загорался какой-то тёплый, несвойственный его лицу огонёк. Но это определённо была она.

Финальное наблюдение – за всё время Леви ни разу не улыбнулся, как бы не было заметно его хорошее расположение духа. Будто просто-напросто не умел этого делать. Когда Смит ненавязчиво вбрасывал в диалог шутку, потакая чужому стремлению перемыть кости напыщенному прохожему или, как звучало из уст компаньона, «подпирающему небо носом ослу», Аккерман только согласно хмыкал с такой же серьёзной гримасой – что-то сродни смеху в его интерпретации.