Часть 6. Ноги переломаю! (2/2)

Если не поможет это — не спасет ничто.</p>

*****</p>

— Так, значит… А ну, сел ровно! Я дал обещание твоей семье, что ты будешь в порядке, Глава Лань!

Это обращение воздух из лёгких выбивает, заставляя умирать от одних лишь мыслей: его ненавидят… Его… Его… Последний человек, с которым он когда-то думал, что будет общаться, теперь стал так важен и возненавидел… Противно от самого себя, но на приказ поддается, располагаясь в этой непривычно горячей воде, налитой в огромную бочку для купания. Кожа почти горит от температуры, но покидать этот жар не хочется, только окунаться как можно глубже, едва ли не с головой, чтобы вода плотной заслонкой смыкалась над головой, отрезая его от внешнего мира.

— Ноги переломаю, а на тот свет не пущу! Вылечу, даже забудешь, как чихать. А теперь пододвинулся и дай мне наконец промыть волосы!

Хуань жмурится, когда пена от мыла попадает в глаза — Цзян так злостно мыл ему голову после очередного приступа жара, желая сбить температуру, что Сичэнь казалось, что жар уже давно спал, а лицо его пылает от смущения и забавности этой ситуации. Боже, они взрослые люди, Главы Орденов, но отчего-то хохочут, как малые дети, стоит старшему приподнять руку из воды и невольно этим жестом обрызгать Цзяна. Тот что-то говорит, ругает мягко, а после с головой резко толкает под воду, заставляя забыть, как дышать воздухом.

Тут же вылавливает, смывает остатки пены и смотрит в эти красноватые от мыльной воды глаза, на раскрасневшиеся щечки, пальчики, цепляющиеся за его запястья так нежно… почему? Ваньинь неожиданно осознает, что сам держит руки на лице Хуаня, на шее, если быть точнее, чтобы большими пальцами касаться идеальной формы лица.

— Ты, ей-богу, как маленький ребенок, Хуань. Знаешь, как часто они смеются? Смейся чуть больше них… Мне нравится этот шум.

Цзян Чэн куда-то уходит, что-то делает, а Лань и пошевелиться не может, застряв в нежности того момента. Даже когда его «нянька» заматывает длинные темные волосы в полотенце, мужчина едва ли способен отличить реальность от того чувственного восторга.

Его ведут мимо его комнаты.</p>

Заводят в покои Главы, отпускают за ширму, дабы тот переоделся в уже сложенные там его чистые клановые одежды… И меняют на кровати простыни, раскладывают еще подушки, более мягкие, тем самым нарушая строгость данных покоев. А потом приходит Ваньинь. Садится на кровать сам, смотрит на застывшего Сичэня и осознает: ему же ничего не сказали о ночлеге.

— Прости, может тебе это не понравится, но ночевать отныне будешь здесь. Мне еще ночь беготни уже не осилить, ложись.

А он все так же стоит в сторонке, приходится самому подняться, взять за запястье и утянуть на теплую постель, почти сразу кутая в одеяло. У них оно одно на эту ночь: слуги разошлись по кроватям, а девчонка, что заправляла кровать, слишком слабенькая, чтобы самой залезть в прачечную и достать еще теплое одеяло. Ну и ладно, так даже лучше — А-Чэн не просыпаясь сможет контролировать состояние Сичэня. Осталось только уложить это напуганное чудо спать.

Хорошо, уложить не получается с первого раза, уговорить даже лечь не получается и с четвертого, потому решение приходит странное — просто начать расчесывать темные волосы, может это успокоит, заставит расслабиться и все же покориться.

Это и вправду помогает, Сичэнь даже немного прижимается к младшему, прикрывая глаза в этом нежном забытии, но тут происходит нечто приторно противное: край го ночной рубахи, уже развязав завязки, тянут вверх, желая снять, оставить в одних штанах. Почему-то в голове набегом скользят прикосновения Яо, болезненные поцелуи Минцзюе, толчки и постоянную боль. Судорога проходит по позвоночнику, оставляя холодный пот едва ли не каплями. И он сбегает, резко, болезненно, сбегает в самый угол кровати, будто так его оставят, забудут. Хуань половины силы лишился из-за этой «болезни», Хуань совсем не сможет сопротивляться, если чужие намерения будут непоколебимы.

— Вернись. Вернись, сними рубашку и, желательно, ляг. Ну, мне долго ждать? — смотрит так выпытывающе, кивая на свободное место у подушки, около себя. Яо смотрел так же, потом прикасался больно и противно… И теперь, когда он немного доверился, все повторится? Доверять нельзя совсем?

Из града мыслей вырывает тихий звук открывающейся баночки. Масло? Воск? Дрожь снова, холодит совсем, но тут же будто бросает в жар паники. Ему не сбежать?

— А-Хуань, я не хочу, чтобы ночью тебя снова мучал кашель, — поэтому решил разложить здесь? Поэтому хочет причинить ту же боль? Поэтому приближается так стремительно? — Если не хочешь лежа — давай сидя, но повернись спиной ко мне, — сидя? Еще лучше, мужчина уже совсем в уголочек забился, жмурясь и обхватывая колени руками… Но тут касаются его макушки. Гладят осторожно, успокаивая, тянут ближе в некое подобие объятий, — Лекарь дала мазь… Мне нужно намазать тебе спину и грудь, это снимет приступы кашля и даст тебе выспаться, ну и мне тоже. Расслабься и просто позволь, ничего кроме мази, обещаю.

И он позволяет. Ложится, пересиливая напряжение в мышцах, разрешает стянуть рубашку и замирает, когда холодная мазь чуть растекается по горячей от купания коже. А-Чэн виновато прикрывает глаза и как-то оправдывается тем, что лекарь попросила хранить флакон в холодном месте, чтобы не испортилось, но Сичэнь поддается, кивает, потираясь носиком о материю простыни, пока мозг тает в этих нежных и мягкий прикосновениях, наслаждается волшебной смесью трав и особо выделяет мяту. В какой-то момент старший даже проваливается в сон, не чувствует, как оказывается приподнят над кроватью, как эта же мазь скользит по груди, как его рубашку запахивают и вновь позволяют встретиться с подушкой.

— Иди сюда… Эй, давай, пока я добрый, — звучит где-то на подкорке сознания. Хуань не сразу понимает, что Ваньинь хочет поделиться одеялом, чтобы гость завернулся плотнее, оттого по привычке обнимает на подушку, как делал это дома или где-то еще, а хозяина данной комнаты. И засыпает. Приятно, тепло и надежно.

Фырканье Цзян Чэна он уже не слышит,</p>

хотя чувствует, как сильная рука прижимает</p>

плотнее, заключая во взаимные объятья. </p>