Часть 5. Слезы? Это не признак слабости. (2/2)
Вспоминается его кровавый кашель, и Цзян особо не думает, просто снимает собственную меховую накидку, тут же вздрагивая от холода, и накидывает на плечи этому бедолаге. Просто ему не повезло пить с тем, кого не всегда умудряется перепивать Усянь.
Слава предкам, этот перестаёт дрожать, как осиновый лист и остаётся одна проблема: нога. Но это не то чтобы проблема… Нужно отвлечь да резко вправить сустав, только как.
— Здесь молился мой отец, — сам себя отвлекает Сичэнь, и Ваньянь радуется, что эту обязанность с него снимают, — Нам подобает молиться в храме предков, но он всегда после общей молитвы шёл сюда… В детстве я никогда не понимал этого, но тайком следовал, желая разузнать тайну. Он молился вслух, как у нас запрещено, разговаривал с духами и иногда… Плакал. Слезы сильных людей выглядят как нечто запретное для них самих же.
А-Чэн уже желает прервать эту исповедь, будто слушать подобное ему было противно, но, на самом деле, — страшно. Это нечто сокровенное, нужное Хуаню, как воздух, и он делится с ним этой тайной, так глупо и боязно, точно боится получить дисциплинарным кнутом, но не получает, оттого продолжает говорить, пока Цзян осторожно поглаживает чужую раненную ногу, не решаясь секундной болью прервать слова того, пропустить хоть крупицу этой мантры боли и надежды выговориться.
— Когда я был маленьким, отец всё же реже сюда ходил, уделяя время мне, но потом появился Ванцзи, и его уходы стали более частыми. А я всё так же ходил следом, нарушал правила о преследовании и границах, желая слушать и смотреть. Мне казалось, что если один день я пропущу и не пойду — отец не вернётся… Когда умерла мама… Он первый и последний раз привёл меня сюда сам. Усадил так же, на месте, где сидишь ты, и сказал, что впервые увидел здесь её, впервые осознал чувства и потому… Это место стало его алтарём души… Здесь он взял с меня клятву защищать брата, а теперь я умираю и… А!
Умение прервать? Десять из десяти, Цзян Ваньинь, вправивший ногу и плотно фиксирующий её палкой и мокрой тканью сичэнева ханьфу. К чёрту, слуги отстирают и выгладят.
— Не бойся, не помрёшь. Тебя брат не отпустит, да и я, тем более, я же говорил, что мои лекари и мёртвого на ноги поставят? Не говорил? Ну, значит, говорю. А теперь затих, не вырываешься и, лучше, заснул, не хватало ещё уронить.
Приходится застыть: в янтарных бездонных глазах плещутся слезы и… И покидают свою клетку, бегут по щекам, путаются на губах, но мочат ханьфу, не позволяя оторвать или хоть немного отвести взгляд. Это пугает ровно на столько, на сколько завораживает.
Ваньинь тянется ближе, проводит большим пальцем по щеке, стирает крупные капли и вдруг резко, совсем несвойственно для самого себя прижимает мужчину к себе, желая утешить хоть так.
«Слезы не признак слабости… Тебе не нужно быть слабым, чтобы тебя утешили.» — застревает в этом маленьком раю…
Но всё же то, с какой грубостью и заботой одновременно звучали слова, заставляло подрагивать в неком ознобе, но спорить ни у кого не получалось, оставалось только покоряться и взаправду оплести шею спасителя руками, позволяя поднять себя на руки. Усилий приложено больше, чем нужно: Сичэнь едва ли мог похвастаться нормальным весом из-за этой болезни, потому было легко, спокойно. И он правда засыпает, позволяя всё, что с ним делают. Позволяя…
*****</p>
— Возможно, наши лекари знают, что это за недуг. Меридианы почти разрушены, но если они умудрялись лечить вечно болеющую Янли, то и этого осилят.
Цзян Чэн оборачивается на кровать, где уже около часа мирно спал Глава Гу Су, вопреки нормам, свернувшись калачиком даже под двумя вполне тёплыми одеялами. Ничего, вылечат. Почему-то после того озера мужчине в фиолетовом стало плевать на то, что Хуань со своей смертью смирился. Он не позволит, никогда.