Часть 1. Поцелуи греха. (1/1)

Это место с самого начала было пропитано болью, ненавистью, презрением, но Лань Сичэнь тогда не воспринимал ту угрозу, витающую в воздухе, как что-то должное его внимания. Цзинь Гуанъяо как-то странно уделял внимание, но целовал достаточно нежно, чтобы спутать мысли и потерять самообладание…

Тогда и только с ними Лань Хуань научился улыбаться так, чтобы улыбка боли напоминала истинную радость… Тогда и только с ними Лань Хуань был уверен, что счастлив.

Его детство — скомканный шар снега. Он катился долго, намеренно сминая все самые острые предметы, пока где-то внутри, под снежным настилом прятался малыш, коего эти самые мечи легко доставали, нарушая такую мягкую броню. Потому братья названные были так необходимы, протянутые руки других кланов оказались крепкими, и тогда этот самый малыш возлег. К сожалению, за поддержку и любовь плата была указана с самого начала, просто он договор прочесть по глазам, полным лжи, не сумел. Что за бред… он и сейчас не сможет отказаться.

Просто руки у Гуанъяо такие нежные, поцелуи только пугающе-холодные, но он умел расположить к себе, а потом на горизонтальной поверхности, хотя Сичэнь помнил о случае и в коридоре, на совете орденов. Просто названному брату так захотелось, просто выбирать ему самому было запрещено.

Сначала это и вправду была дружба. Крепкая, непоколебимая, взаимная. Потом со стороны Яо начались прикосновения слишком откровенные, слишком непривычные, но придавать значения будущий глава ордена Лань даже не стал, становясь ближе к Минцзюе, будто тот защитит. И однажды ночью все стало… сложно.

Свет загашен, прикосновение не по плечу, а от колена и выше. Цзинь смотрел тяжело и сидел близко, уже толком опираясь не на постель, где они втроем с Не расположились, а на самого Ланя. А потом с его губ слетело нечто пугающее и застилающее разум…

— Брат, разделим же нашу любовь не только

душой, но и телом. Позволь разрушить твою

стену правил своим поцелуем…

Какое он имеет право запрещать? Губы щиплет от прикосновений, пока кожу покалывает от рук Минцзюе, что скользили куда-то… Он был так осторожен, но тело дрожит, тело не хочет. Зато хочет разум, разум считает, что чувства, относящиеся к названным братьям, и являются той самой загадочной любовью, потому Сичэнь терпит и старается отвечать на каждый поцелуй, чуть выгибаться от прикосновений к плечам, шее, он уже совсем не уверен, что знает того, чьи руки снимают ханьфу, а того, чьи губы касаются ключиц, не знает никто в этой комнате.

Но их здесь трое. Двое целуют судорожно и мягко. Двое трепетно снимают друг с друга одежду. Двое заставляют третьего лечь на подушки и начинают целовать более рьяно. Тогда мыслей остаётся мало, но остановить не выходит — тело начинает голодать по ласкам, внизу живота скручивается пугающий узел, и Сичэнь не понимает, что это, не понимает, что нужно говорить, потому дрожит сильнее и, стоит Гуанъяо спуститься непростительно низко, прикасаясь своими длинными холодными пальцами к завязкам нижних штанов, резко хватает того за плечи, стараясь отстранить и подняться самому.

Только вот его останавливают.

Чьи-то руки так нежно стягивают лобную ленту, что у мужчины перехватывает дыхание, пока шёлк окутывает запястья… Минцзюе резко дёргает материю вверх, и Лань сдавленно стонет от этой секундной боли, но поддаётся, поднимая руки, дабы тот зафиксировал их у изголовья кровати. Это слишком пугает, и Хуань с ужасом осознаёт, для чего именно использовали его ленту, но говорить не успевает снова. Ему просто не дают: Яо ртом накрывает самую головку естества, заставляя свою жертву едва ли не дугой выгибаться от остроты скрытых от него ранее ощущений.

Кажется, он никогда не привыкнет, потому что руки у них пусть и нежные, но резкие. И тело отказывается чувствовать то самое удовольствие, о котором вторили братья. Масло не помогает, но всем как-то плевать, они затыкают Хуаня поцелуями и не позволяют нарушать тишину.

Тогда он начинает бояться, что новые и новые прикосновения будут раз за разом причинять боль, пока Яо под руководством Минцзюе не находит нужную точку, попадая по ней с таким напором, что ГуСуланьца выгибает под собственный громкий стон, глаза сами собой закатываются и под очередной толчок тот вскрикивает, пачкая живот, грудь и простыни белесой смазкой. Изрядно краснеет, дергает руками, и его отпускают, позволяя стыдливо прикрываться, пока шеи вновь касаются поцелуями.

Хуань тогда думает, что так и должно быть: больно очень, но в конце накрывает с головой. И в итоге ему нравится та эйфория, не смотря на кровь и пощипывание сзади. Так, значит, подобает любить… Но ему не позволят отдавать любовь, только принимать. В себя. Всегда и постоянно, не заботясь о семени, стекающем после по бедрам… Будто ума лишенный, Яо резко вздергивал ноги парня и устраивал на подушках так, чтобы видеть, как вытекает и стекает вязкость, как при этом он закусывает губы, краснеет, но все так же не может пошевелить руками.

Такие ночи, кажется, он решает считать правильными.