Часть 9. КАРНАВАЛ. Глава 1 (1/2)

Не знаю, почему я столько прожил,

Не знаю, почему мой век застыл.

Ведь чтобы я с тобой был счастлив тоже,

Придется снова сжечь свои мосты…

Даниэль Морнэ

</p>

Глава 1</p>

— Чего тебе надо?

— Грубиян ты, Данечка. Может, скучаю. Давно не виделись.

— Ничего, если я — нет? Не обидишься?

— Не переживай. Смотри, сердитый какой. Взъерошенный, как воробей.

— Потому что вы задолбали!

— Что ты, Данечка. Считай, что ты блатной.

— Смерть по акции? Приведи друга — получи скидку?

— Не кричи. Любит она тебя. Сам виноват. Больно ты обаятельный. Ты же говорил, что осталось только переспать, помнишь? По крайней мере, поцелуй тебе обеспечен.

— Ну, знаешь! Достали эти ее поцелуи! Пусть уж она или трахнет меня и доведет дело до конца, или оставит в покое!

— Ты серьезно этого хочешь?

— Да!

— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты не знаешь, каково это — умирать.

— Я? Не знаю?!

— Это были не твои смерти. Твоя — другая.

— Плевать! Я устал…

— Падай!

— Diable!

— Нет, Данечка, не обманывай себя. Ты очень хочешь жить…

Совсем рядом прошила воздух автоматная очередь. Одна из пуль ударила в ствол дерева, выбила из него щепку. Танька исчезла из его сознания. Палящее южное солнце жарило спину сквозь ткань камуфляжа. Дан лежал, неловко подвернув ногу, в живот впились какие-то колючки, на левой руке расплывалось кровавое пятно. Да, если бы не сработал рефлекс, бросив его на землю в ответ на резкий окрик, возможно… Дан похолодел, ладони закололо морозом. А ведь Танька ему жизнь спасла. Сколько лет уже Смерть ходит рядом, иногда дружески хлопает его по плечу, и привыкнуть к этому никак не получается.

Снова дробно застучали выстрелы.

— Дан, ты как? — крикнул, пробегая мимо, Леха. Автомат в его руках выглядел живым хищным существом.

— Нормально, — сквозь зубы сказал Дан — раненую руку дергало болью.

— Слева духи, осторо…

Фигура Лешки будто сломалась пополам, перегнувшись в поясе, и тяжело упала на сухую землю. Дан зажмурился, перестал дышать… потом распахнул глаза и резко оглянулся.

Лес молчал. Стихли выстрелы, не было слышно голосов, как будто, кроме Дана и лежащего неподалеку Лехи — того, кто совсем недавно был им, — не осталось никого.

Проводница открыла лязгнувшую дверь.

— Прибыли, солдатики. Вещи не забывайте в вагоне.

Дембеля шумели, подхватывая рюкзаки и сумки. Сыпали прибаутки, перемежаемые крепким словцом.

Дан дождался, пока все выйдут, и пошел по коридору.

Все. Конец службе. Конец ночным караулам, натянутым до предела нервам, смерти в шаговой доступности.

Он дома.

— Папа, ты что, женился? — огорошил он отца вопросом, только выйдя из вагона.

Моросил дождь, и было знобко после южной жары.

— Ты с ума сошел? С чего бы?

— Похудел, помолодел. Прямо ух.

— Какое там «ух», — проворчал отец. — Не с чего толстеть-то. Для кого готовить?

— Ну, теперь ты оторвешься, да? — засмеялся Дан. — Борща хочу.

Оживление и радость от встречи с отцом и домом угасло почти сразу. Комната после казармы показалась маленькой. Было слишком тесно, стены давили, и Дан боялся, что дело дойдет до клаустрофобии.

В первую же ночь он понял, что изрядно раздражавший его прежде фонарь починили. Мелькнуло сожаление. Фонарь был молчаливым свидетелем его переживаний, каждого узла, который он пытался развязать, ломая ногти.

Только фонарь видел гранату, на осколки разбившую его душу после аварии на обледеневшей дороге. Открытый перелом ноги, безжалостный вердикт не только врачей, но и собственной интуиции: ходить сможет наверняка, и даже почти не хромая. Встать на коньки — нет. Серьезно повреждено колено, во время операции из него убрали какую-то важную запчасть, и теперь поднять на руки девушку — ни в коем случае.

Он чувствовал себя предателем.

В больнице его долго не держали — зима, гололед, травмированных много, и на пятый день после операции Дана отправили домой.

Гипс не только якорем приковал его тело к кровати, но и вбил в душу ржавый гвоздь. Вот Дан держит Асю — на вытянутых руках, высоко, почти в небе, — и вдруг разжимает пальцы; расширившимися глазами смотрит, как девушка опрокидывается назад, — еще можно все исправить, подхватить, поймать, но он не делает этого, просто смотрит, как она падает на лед, разбивается фарфоровой куклой… Эта картина преследовала его постоянно, кромсала нервы тупыми лезвиями незаточенных коньков. Наконец он не выдержал и грохнул со всей дури кулаком в стену. Но колючая боль не прогнала видение, только добавила ему режущую остроту. К нему постоянно кто-то заходил: то врач, то соседка, то папа — задавали вопросы, уговаривали поесть, произносили глупые слова утешения с фальшивым до тошноты оптимизмом, и все это крайне раздражало. Не приходила только Ася. Для него это было логичным и означало одно: не хочет видеть. Конечно, и зачем? Он не человек, а ходячее стихийное бедствие. Хотя теперь уже даже не ходячее… Слезы вскипели внутри горячим истеричным всплеском, и Дан с трудом удержал их, уткнувшись лицом в подушку.

Он хотел остаться один. В конце концов парень отвернулся к стене и перестал реагировать на визитеров.

Папа был озабочен вопросом, где достать костыли. Виновато говорил, что из специализированных магазинов они внезапно исчезли из-за каких-то перебоев с поставками, а по знакомым найти пока не получается. Дан сжимал зубы и с трудом удерживался, чтобы не послать отца матом.

Потом пришла Варя. Говорила о чем-то с папой на кухне; долго говорила, и Дан с облегчением подумал, что она не станет заходить в комнату. Но нет, дверь скрипнула, заставив его закусить губу. Он не хотел ей грубить, а разговаривать вежливо не было сил. И вообще желания разговаривать.