Часть 3. КРЫШИ. Глава 1 (1/2)
На скале с утра сидел ветер.
Он один на всем пустом свете.
Он всю ночь летал, смеясь звездам,
И не знал, что улетать — поздно.
И, как будто легкий взмах света,
Улыбнулась вдруг звезда где-то.
Ночью вихрем он взлетел в небо —
Первый раз, как никогда не был.
Он смеялся, с рук стряхнув искры,
Но не смог к ней подлететь близко.
Кто-то свистнул, как взмахнул плетью,
И разбился о скалу ветер…
Даниэль Морнэ. Ветер</p>
Папа проснулся без пяти восемь. В квартире было тихо. Либо сын уже собрался и ушел, либо снова проспал. Нагрузки, конечно, у него серьезные, но уроков-то это не отменяет…
Последнее время успеваемость и в самом деле барахталась на уровне «спасайся, кто может». А в конце года экзамены. И папа, до этого не особо обращавший внимания на двойки и пятерки, стал заглядывать в Данькин дневник гораздо чаще. И все больше переживать. Он даже звонил Ксении Викторовне. Услышал о сыне много нового, хотел тут же, по горячим следам, устроить разбор полетов, да в это воскресенье Данька был такой расслабленный и счастливый от внезапно образовавшегося выходного, что у отца не повернулся язык заговорить с ним об учебе. Потом случилась эта трагедия с его одноклассницей, похороны — и сын был сам не свой… Видимо, на него это сильно подействовало. К тому же на последнее родительское собрание — а Александр Сергеевич не пропускал ни одного — пришла инспектор по делам несовершеннолетних и почти час рассказывала о том, что участились случаи подросткового суицида и распространения в школах наркотиков, что, несомненно, не может не вызвать опасений в адекватности криминогенной обстановки в районе. Она так и выразилась: опасения в адекватности криминогенной обстановки.
Папа понял только, что надо проводить с сыном-подростком профилактические воспитательные беседы и следить за состоянием его зрачков. Вообще большую часть времени она рассказывала о внешних признаках употребления разных видов наркотиков, а в конце как раз затронула тему подросткового суицида.
И тут эта спрыгнувшая с крыши Таня…
Слухи ходили самые разные — от воздействия секты на неокрепшую детскую психику до преднамеренного и хладнокровно спланированного убийства.
Врач-невролог, который долго и не один раз общался с Данькой после гибели матери, предупреждал потом Александра Сергеевича, что в переходном возрасте у ребенка, пережившего подобный слом психики, возможны всякие неприятные и, главное, неожиданные выверты. Поэтому папа очень боялся всякого рода моментов, которые могли бы эти самые «выверты» спровоцировать. Ситуации, связанные со смертью, и сами по себе действовали на сына неоднозначно; а тут еще и погибшая — одноклассница, девочка, которую он хорошо знал, и возможно, даже дружил.
Папа заглянул в комнату. Данька бессовестно спал.
— Данила! Уже восемь!
Сын махнул рукой, не открывая глаз.
— Вставай сейчас же! Ты тренировку пропустил! И уроки через полчаса начинаются.
Данька с трудом открыл глаза и тут же закрыл снова.
— Не пойду никуда. Голова болит очень.
— Заболел?
Папа положил ладонь на Данькин затылок, потому что до лба было не добраться.
— Температуры нет. Вставай. Опоздаешь.
— Я уже опоздал, папа. Дай поспать, а…
— Совести у тебя нет! Знаешь, что Ксения Викторовна про тебя говорит? — рассердился папа.
— Знаю. Чего только не говорит. Слушай ее больше…
— Лентяй! Как тебе не стыдно! Поднимайся немедленно! Ко второму уроку успеешь.
— Лентяй. Ни фига себе…
Данька вспомнил прошедший месяц — тренировки, тренировки, уроки, тренировки… вынеси мусор, посуду вымой, хлеб кончился, а, соли тоже нет, сходи еще раз, Данечка, тренировки снова, до одурения… Стало обидно.
— Я устал, папа, — сказал Данька и уткнулся лицом в подушку.
И прошедшая ночь… он в самом деле на крышу ходил? С Танькой? Или это был адский, невыносимый сон? Он дернул рукой — ужасно потянуло взглянуть на пальцы. Черт…
— Значит, бросай свои коньки! — рявкнул отец. — Учеба важнее!
Данька сжал зубы, чтобы не послать его подальше. Этот психологический ход, найденный папой не так давно, бесил его до жути. В любой ситуации — стоило ему сказать, что устал или не успевает что-то сделать, тут же звучало «бросай каток».
Он сел и запустил руки в волосы. Если снять скальп, например, тупая ноющая боль сменится резкой — хоть какое-то разнообразие. А если папа перестанет так кричать… Лучше в самом деле в школу уйти, там можно сбежать на репетицию к Варе — петь все-таки приятнее, чем на уроках сидеть.
— Папа… иди, пожалуйста. Я сейчас встану.
Александр Сергеевич наградил сына возмущенным взглядом, проворчал что-то себе под нос и пошел ставить чайник.
За квартал до школы Данька встретил Лиду. Она брела по краю тротуара, не обращая внимания на подтаявший снег, собравшийся в небольшие лужи. Брызги летели на сапоги, колготки, сумку, которую она несла в опущенной руке. Слякотная липецкая весна настроения не поднимала. То ли дело Марсель… Там в это время вовсю цвели деревья и над городом плыл тонкий, почти невесомый аромат; и воздух казался цветным и мягким.
Но сейчас навстречу шла девочка с мокрыми почти до колен ногами.
— Ты чего, Лебедева? — спросил Данька, когда она чуть не воткнулась в него лбом. — Случилось что?
Она остановилась, но подняла глаза не сразу. Взгляд был совершенно больной.
— Отпустили… голова болит.
Лида всегда говорила негромко, но сейчас Дан вообще еле разбирал ее слова.
— У тебя тоже? О, может, мне и не ходить? Слушай, Лидка, а давай я тебя провожу.
Она кивнула и снова опустила голову.