Глава 4 (1/2)

— Данила, обедать.

— Не хочу, пап.

— Опять, — проворчал Александр Сергеевич. — И откуда ты силы-то берешь, чтобы обороты свои прыгать? Иди хоть супа съешь половник.

Данька посмотрел на тарелку.

— Ничего так у тебя половники.

— Ты что, в детском саду? Может, тебя покормить? Ложку за папу, ложку за…

— Маму, — ровно закончил Данька и аккуратно положил ложку на стол.

— Данилка…

— Прости, пап. Я правда не хочу есть.

Данька сел на кровать и открыл биологию. Со страницы на него смотрел скелет человека. Симпатичный такой.

Человек состоит из костей, мышечной ткани, крови, прочей ерунды… И нервов. Нервные окончания, нервные связи… Нервные расстройства. Психические отклонения, в конце концов.

Неужели Танька прыгнула сама?

Жизнь каждого человека идет к финальной точке. Мирной кончине во сне или от болезни в старости. К прыжку с крыши. Или… к перевернувшейся машине. Только кто ведет его к этой точке? Какие ангелы берут за руку в последний момент?

В комнату тихонько заглянул папа. Сын сидел на кровати, уставившись в книгу.

— Данил… Не грусти.

Отец сел рядом и обнял его за плечи.

— Папа… А почему ты второй раз не женился?

— А… — растерялся Александр Сергеевич. — Что ты, Даня… На ком?

— Ну, ты спросил. Откуда ж я знаю.

Позвонила Катя.

— Дань, ты на похороны пойдешь?

— О, черт, похороны… Когда?

— Завтра в десять у школы собираемся. Уроков не будет. Так ты пойдешь?

— Пойду, конечно.

— Цветы купи, ладно?

— Куплю. Я зайду за тобой в полдесятого.

Уроки отменили у всей школы. Конечно, на кладбище пришли не все — только девятые классы и старшеклассники, которые с Танькой дружили. Правда, было таких немало.

Данька отдал купленные гвоздики Лиде. Почему-то они все время мешались в руках, хотелось куда-то их положить. Он оглянулся, высматривая Катю, и увидел ее рядом с непривычно хмурым Казанцевым. Звать ее во время речи директора было неудобно, а подходить не хотелось. Поэтому он сунул цветы стоявшей рядом Лебедевой. Она вздрогнула и, кажется, опять тихо заплакала.

Данька дернул ее за рукав и, когда она повернулась к нему, ладонью вытер слезы.

— Замерзнешь, — прошептал он, но Лида смотрела на него отчаянно и почему-то испуганно.

Тогда Данька обнял ее, и дальше она всхлипывала в его плечо, а он смотрел на венок в руках Валентины Владимировны и постепенно переставал слышать, что говорит директор.

На мир словно натягивали плащ-невидимку, только она стирала не изображение, а звуки вокруг.

Было странно. Он видел словно замороженных Таниных родителей, ребят, учителей… и одновременно — то, другое кладбище и серые струйки за плечом Таньки. Смотрел, как к нему идет Катя Кенигсон, а серое облачко меняло форму, вытягиваясь и утекая влево.

Потом ему стало холодно. Он обнаружил, что Катя толкает его.

— Ты чего, эй? Дан!

— Ага, — ответил он и застегнул куртку.

— Что «ага»? Идем!

— Куда?

— Домой. Да что ты в самом деле…

Данька оглянулся. Учителя собирали ребят. Директор, завуч и Ксения Викторовна стояли рядом с родителями Тани.

— Не представляю, что можно им сказать в такой момент, — поежилась Катя. — Слушай, дай руку, а. Неуютно как-то.

Данька сжал ее ладонь и оглянулся.

— А Лидка где?

— Кажется, ее мать забрала. А что?

— Так.

Они вышли из ворот кладбища.

— Смотри, опер, — дернула его руку Катя. — Опять допрашивать будет, что ли? Нашел время.

Но Виктор Александрович подростков трогать не стал, а подошел сразу к учительской верхушке и, сказав что-то Анне Сергеевне, отвел ее в сторону.

— Пойдем, Дань, — жалобно сказала Катя. — Тут холодно и плохо.