Часть 2. ТАНЬКА. Глава 1 (1/2)
…Нам мало видеть сны,
мы еще должны с ними жить?
Элизабет Бишоп.
Вопросы путешественника</p>
Глава 1</p>
На новогодние каникулы Данька улетел в Марсель. Это были очень светлые две недели. На Средиземноморском побережье солнечно даже зимой; только в нечастые пасмурные дни ветер трепал темно-зеленые кипарисы, заставляя их метаться на фоне серого, словно рваного неба. Потом снова выглядывало солнце, заливало город прохладным, но ярким светом. Данька, Анри и Камилла поднимались к Нотр-Дам-де-ла-Гард. Город сверху был как на ладони. Ветер носился по улицам, ерошил волосы, спутывал челку Камиллы, чем крайне ее раздражал.
Но куда бы они ни шли, все равно в конце концов выходили к морю. Солнце стреляло в глаза бликами, отражаясь от морской синевы. Резали воздух чайки, вскрикивали, презрительно поглядывая на сгрудившихся у берега уток и лебедей. Камилла всегда брала из дома хлеб и скармливала его птицам. Потом сажала Даньку на парапет спиной к морю и доставала альбом и карандаш. Она училась в художественной школе, и на каникулы им дали задание нарисовать портрет в графике. Позировать, разумеется, пришлось Даниэлю, поскольку «как ты себе представляешь Анри, сидящего спокойно хотя бы десять минут?»
На фоне пронзительной небесно-морской синевы Данька смотрелся сбежавшим с фрегата юнгой. Его карие глаза, казавшиеся совсем темными среди солнечных пятен, словно отражали память этих древних вод с богатейшей историей. Анри рядом с ним выглядел отпетым типом с пиратского корабля — взлохмаченный, с неизменной парой царапин, ссадиной на ноге и особенно с бесшабашной ухмылкой отпрыска одноногого боцмана.
Однажды его привел домой кюре Максимэн, настоятель расположенной неподалеку церквушки. Духовный наставник извлек сорванца из собственного сада, куда тот забрался с совершенно непонятной целью: фруктов и ягод зимой не было, и что могло понадобиться мальчишке в чужом саду, оставалось только догадываться, ибо сам он молчал, как Гаврош перед жандармом. Немолодой кюре ни за что не догнал бы Анри, но тут пришел на помощь его грозный на вид пес. Кюре знал, что при кажущейся свирепости душа у его волкодава предобрейшая; но об этом не догадывался Анри, поэтому остался стоять, прижавшись спиной к стволу груши и с опаской глядя на лохматого сторожа.
Дома была только Камилла. Настоятель, пряча улыбку, послушал, как она отчитывает брата, одобрил ее серьезный подход к жизни и, напомнив напоследок, что смирение и кротость — наиполезнейшие добродетели, удалился.
Но с портретом Анри все равно ничего не вышло: необходимость сидеть без движения мальчишку раздражала. Да и Камилла не настаивала. Одного позирующего ей вполне хватило. Данька сидел на парапете, поджав ногу, и, пока сестра рисовала, пытался расколоть большой камень, найти в нем трилобита или хотя бы отпечаток древней травинки. Он постоянно закусывал нижнюю губу — всегда так делал, когда был сосредоточен. Камилле это мешало, ей никак не удавался рисунок скул: у Дана они были четкими, как будто в самом деле прорисованными, но на бумаге выходило что-то, отдаленно смахивающее на череп шута Йорика. Или не Йорика... но точно не на живого человека. Девочка хмурилась, вздыхала, потом все же попросила брата хотя бы на пять минут отложить археологические изыскания. Дан послушно выкинул камень, отряхнул руки от палеозойской пыли и скрестил пальцы под подбородком.
— Замри! — тут же велела Камилла.
Он застыл каменным изваянием, но налетел сильный порыв ветра, растрепал ему волосы, заставил схватиться за край парапета, чтобы не упасть. Данька засмеялся от неожиданности и таким и вышел на рисунке: серьезный взгляд из-под темных ресниц, а в уголках рта прячется улыбка... Скрещенные длинные пальцы и над ними — ямочка на подбородке.
— Подумаешь, — сказал Анри, — художница. Я вот его портрет могу настрелять.
Анри очень любил ходить в тир. Его учил стрелять отец, лет в шесть еще, словом, в совсем глубоком детстве. И живой непоседа, глядя в прицел, замирал и мог стоять не шевелясь сколько угодно.
Ужасно не хотелось возвращаться в Липецк. Уж очень там неприветливо зимой — или холодно, с колючим, как кактус, морозом (хотя папа так и не смог заставить Даньку надевать шапку), или в оттепель хмуро, слякотно и грязно. Дошло до того, что Дану с тоски стало сниться марсельское небо и словно акварелью в него вписанные кипарисы.
Примирял с реальностью только каток. Полетели соревнования — одни за другими. Они с Асей выступали довольно средне — сказывалась нескатанность пары. Но на тренировках он изматывал и себя, и ее до полного изнеможения. Наконец-то привык рано вставать…
В школе все оставалось по-прежнему. Стычки со Стасом, правда, не такие кровавые (тот и в самом деле не хотел обратно в специнтернат), уроки, самодеятельность… Организатор внеклассных мероприятий, ураган по имени Варя, разглядела (точнее, расслышала) у него вокальные данные. В скором времени, заметив ее в конце коридора, Данька старался куда-нибудь свернуть. Да он был бы не против петь, только времени не оставалось совсем… Но Варю это не останавливало. Она великодушно забирала его репетировать прямо с уроков.
В феврале Валентина Владимировна объявила сбор на экскурсию. Учительница физики занималась организацией всяких поездок. В этот раз собрались в заповедник неподалеку от города. Из 9 «в» поехали лишь несколько человек — Данька, Катя Кенигсон, Лида и Таня Михайленко.
Ехали весело. В автобусе стоял хохот. Зажигали Танька и девочка из десятого класса — Ника.
Ночью шел снег, и теперь за окном мелькали деревья с бархатными белыми ветками.
— Ой, а помните, вчера Казанцева вызвали текст с английского переводить?
— Ага, — засмеялась Катя Кенигсон, — а у него словарный запас только два слова. «Фак» и «ю».
— Ваш Казанцев — больной, — сказала Ника. — Недавно прицепился к нашему Темке — чего тот ходит как-то странно. А Темка же не виноват, что у него одна нога короче. Ну, наши пацаны подошли и объяснили ему, почему канарейки желтые…
— У вас класс дружный, молодцы, — подтвердила Валентина Владимировна.
Данька бездумно смотрел в окно. Он здорово устал в последнюю неделю, прямо как-то запредельно, до того, что иногда прямо на уроке словно засыпал с открытыми глазами — все, что происходило вокруг, становилось сном. Ручка на двери шкафа с пособиями могла вдруг исчезнуть или отрастить глаза и подмигнуть ему; голоса вокруг он вроде бы слышал, но как через стекло. Это длилось несколько секунд, потом все приходило в норму.
Он не очень хотел ехать; но папа заплатил за экскурсию. Ладно. Побродить по заснеженным дорожкам и посмотреть на всякое редкое зверье всяко лучше, чем сидеть в одном классе с зоопарком Казанцева.
Автобус вдруг тряхнуло. Водитель включил аварийку и съехал на обочину.
— О, — загалдели ребята, — сломались.
— Дальше пешком пойдем.
— Вы че, холодно.
Мелькнул указатель «Каширка». Автобус остановился прямо за ним, на площадке автошколы. Водитель вышел; вернулся через минуту, деловито-хмурый.
— Колесо полетело… Менять надо.
Это было приключение. Школьники оживились.
— А здесь, ребята, родился Пришвин, — сказала Валентина Владимировна.
— А там, наверно, помер, — ответила Танька, и все посмотрели туда, куда она показывала. Через дорогу стояли памятники и кресты.
— Да ну вас, — махнула на них физичка, — ничего святого…
— Валентина Владимировна, а можно на улицу?
— Нет, ребята, дорога. Не дай Бог…
— Ну подышать…
— Пожалуйста…
— Кислороду покурить…
— А вы с нами идите. Сколько это колесо менять будут?