Глава 2 (1/2)

Отношения с одноклассниками в новой школе сложились не очень. Нет, все было бы не так плохо: Данька на мировое лидерство не претендовал, да и класс существовал вполне себе стандартно — со своими отличниками, хулиганами и не такими уж частыми ссорами между теми и другими. Однако за неделю до его прихода появился еще один новенький, Станислав, и сразу начал устанавливать законы «по понятиям». Тут же возникли слухи, что прежним местом его пребывания был специнтернат. За несколько дней Казанцев выстроил класс по ранжиру — свое место нашлось каждому. (Лыжа, кстати, оказался одной из шестерок предводителя.)

Только француз Даниэль Морнэ в этот расклад не вписывался совсем. Появление вежливого, аккуратного, да к тому же говорящего с акцентом новичка не могло не вызвать нездорового ажиотажа в Стасовой компании. Однако на подколы по поводу акцента Дан не реагировал, да и дней через десять тот исчез без следа; а вежливость незаметно трансформировалась в неприкрытое ехидство, вызывавшее у парней чесотку в сжатых кулаках. Дан говорил немного, но его чувство юмора закалилось в спорах с безбашенным кузеном, поэтому почти каждую фразу класс встречал смехом, а боссовы шестерки — злыми взглядами. Обстановка накалялась.

Правда, место изгоя было уже занято. Парни с удовольствием занялись травлей тихой Лиды Лебедевой. Но! где один, там и двое… Однако на немногословном французе кодла неожиданно споткнулась. Дан не понимал, почему Стаса надо бояться, и с какой стати он должен подчиняться этому качку, не понимал тоже. В Марселе ничего подобного не было. Друзей, кроме брата, он там так и не завел, от одноклассников держался в стороне. Сначала ему предлагали и дружбу, и вместе сгонять, например, на футбол — пробраться под трибуну, когда играет марсельский «Олимпик»; но Дан всегда отказывался, а после короткой фразы Анри: «Не трогайте человека, у него мама разбилась», — оставили в покое. Подобный расклад Дана более чем устраивал.

Так же и здесь — хотелось, чтобы его просто не трогали.

В новой школе он в полной мере осознал недостижимость идеалов. К новенькому какое-то время присматривались, затем режим наблюдения перешел в активную фазу.

Веселье началось перед четвертым уроком, когда проходящий мимо Данькиного стола Лыжа сбросил на пол его учебник по физике. Ход не блистал оригинальностью. Данька молча поднял книгу. На задней парте хмыкнули. Лыжа сделал круг почета по классу и начал второй раунд. Правда, в этот раз выверенный алгоритм дал сбой. Лыжа протянул руку, но брать оказалось нечего. Данька переложил учебник на другую сторону стола, и бедный Лыжа растерянно завис. Пальцы его замерли на месте, словно манипуляторы у робота со сбившейся программой. Тянуться через весь стол было как-то не по-пацански. Лыжа посмотрел на Стаса взглядом раненого шакала Табаки.

— Погоди, — процедили сзади, — попомнишь.

От немедленного начала разборок спас звонок.

«Драться придется, — подумал Данька. — Черт, вот не вовремя. На каток бы успеть…»

Он был фигуристом. Сегодня предстояла первая встреча с новым тренером, и опаздывать не хотелось. Еще домой надо забежать за сумкой… Короче, Данька решил исчезнуть как можно незаметнее. Подумают, что струсил… а, плевать, завтра разберемся.

А на следующий день пришлось встать в пять утра. Встреча с тренером прошла вполне на уровне, заодно он узнал расписание, которое, как и ожидалось, убило наповал. Четыре раза в неделю (один из них — воскресенье) утренний лед начинался в шесть часов. В остальные дни, слава всем богам, утренних тренировок не было, только днем и вечером. Не то чтобы Данька не был к этому готов — он катался с пяти лет, — просто терпеть не мог рано вставать. По шкале от жаворонка до совы какие-нибудь неясыти немедленно выдали бы ему клюв и перья.

Единственным свободным днем оставалась суббота. Но особенно убивала необходимость подниматься в пять часов в воскресенье. Зверство какое-то, ей-богу.

Одним словом, умотанный уже с утра, он абсолютно забыл о Стасе и его компании. К несчастью, оппонент на склероз не жаловался. Дана встретили на спортплощадке за школой, и веселая шайка очень обрадовалась.

— Что, француз? Борзеешь?

— Борзею, — согласился Данька.

Страшно не было. Только тоскливо. Очень хотелось в Марсель.

Стас прищурился и цыкнул на сунувшегося вперед Лыжу.

— Сам справлюсь.

Свита осталась на месте.

Но драки как таковой не вышло. Данька был стремительней в движениях. Да и попробуй погоняй на льду, когда вокруг человек тридцать носятся с оголтелым фанатизмом весенних стрижей. Уходить от столкновений на большой скорости он умел с шести лет, но драться не любил, поэтому бить сам не стал.

Конфликт остановила проходившая мимо завуч.

— …Слышь, Дан… Дан! Хорош спать. Пошли бухать. За дембель.

— А… да. Сейчас приду. Наливай.

В покое его, конечно, не оставили. Правда, открыто не задевали после того, как он нарисовал красивый фингал Витьке Смагину — еще одному адъютанту Стаса. Витька прицепился к Лиде Лебедевой — взял ее тетрадку по биологии и стал листать, комментируя написанное самым пошлейшим образом. А Данька стоял рядом — ну, и вмазал ему с разворота. Мишель, отец Анри и Камиллы, не раз говорил, что слабого обижает только слабый; а уж оскорбить девочку, а тем более ударить — вообще ни в какие ворота. Поэтому первое время Даньку удивляло, что пацаны цепляются к Лиде, потом стало раздражать.

Смагин кинулся за поддержкой к атаману, однако тот велел ему заглохнуть и с обычным своим прищуром посмотрел на Даньку. Взгляд небесной любви не обещал. Но на любовь Казанцева Дану было начихать, а задумываться по поводу возможной мести с его стороны — просто некогда.

Отношения с учителями складывались тоже не всегда гладко. Пожилая учительница русского и литературы Даньку обожала: он неплохо писал сочинения, поскольку много читал, а мнение по поводу прочитанного мог довольно обоснованно аргументировать.

И все-таки общение с Анри не прошло даром. Запасов ехидства хватало на семерых, а притормозить Данька иногда просто не успевал. Проявлялось это обычно на алгебре или геометрии: математичка Ксения Викторовна, классная руководительница девятого «в», даже к доске учеников вызывала на повышенных тонах. Подразумевалось по умолчанию, что она отдала свои лучшие годы и нервную систему обучению неблагодарного подрастающего поколения, и это поколение в своей закостенелой неблагодарности не готово было по достоинству оценить данный подвиг. Данька тоже не был готов. Он не понимал, зачем надо так орать, если слушатели сидят прямо перед тобой. И пару раз удивлялся этому вслух и довольно недвусмысленно. Тогда классная руководительница, то бледнея, то краснея, немедленно отправляла его к директору, крича, что Морнэ сорвал урок и… в общем, как обычно. Раскаяния он при этом не чувствовал ни капли.

Резко не сложились отношения с историком. Молодого педагога по кличке Шевалье угораздило перепутать порядковые номера французских королей, а родословную французского королевского дома Данька знал, как свой карман. И нет бы промолчать… но несносный бес словно дернул его за язык. А может, это была обида за французских монархов?

— Знаете, что произошло с Карлом Пятым? — вопросил как-то Шевалье, постукивая карандашом по столу. — Он сошел с ума. Прямо на охоте.

— Шестой, — вылетело у Даньки прежде, чем он успел подумать.

— Что «шестой»?

— Сошел с ума Карл Шестой. Есть версия, что для его развлечения королева Изабелла придумала колоду карт.

Историк побагровел. Класс замер, скрывая интерес к развитию событий. Все знали, что Шевалье пристрастился к покеру, за что и был руган директрисой. Но Морнэ сплетнями не интересовался — некогда было.

— Так, — сказал историк. — Особо одаренные могут на уроки не ходить.

На следующий день Шевалье вызвал его отвечать и вкатил тройку, хотя тему Данька знал довольно неплохо. Принял он это равнодушно. Его вообще мало беспокоили оценки. Он мог отказаться выходить к доске, заявив: «Не хочу»; и к двойкам в таком случае относился совершенно спокойно. Тему он знал, а что там стоит в журнале — его не беспокоило. Лед волновал гораздо больше: Дан был парником, и ответственность за партнершу мотивировала намного сильнее, чем угроза двойки.

В отличие от самолюбивого историка, другой молодой педагог, англичанин, очень его уважал: Данька по легкому пути не пошел, выбрав в качестве иностранного не французский (что было бы логично), а английский. Он сказал, что французский знает и так, нафига его учить? Английский в Марселе у него был как второй иностранный, совсем недолго, и знал он его, соответственно, плохо; тем не менее, в течение осени одноклассников догнал. Андрей Викторович после тройки за первую четверть вывел ему пятерку за вторую, выразив респект и сказав, что снимает головной убор.

К языкам у Даньки явно были способности. К восьмому классу он уже достаточно свободно говорил на трех, помимо родных французского и русского. Отец Анри и Камиллы был археологом, постоянно копался во внутренностях планеты вокруг Средиземного моря и, бывало, брал детей с собой в экспедиции. Ну, и Даньку, пока он жил с ними. Чаще всего это были Испания, Италия и север Африки. И конечно, испанский, итальянский и арабский языки дети освоили очень быстро. Мишель бросал их в языковую среду, как котят в воду, и весело наблюдал, как они выкручиваются. Например, в Марокко, когда он привез их на сук¹ в Махдии² и стал учить общаться с местными торговцами.

Арабский базар с его немыслимой пестротой, разнообразием и гвалтом детей поначалу оглушил. В лавчонках, на прилавках и просто на расстеленных по земле кошмах торговали шерстью, пряжей, сладостями, тканями, глиняными горшками, лампами, похожими на ту самую, с джинном, — и кучей всего еще; всем вперемешку и без какой-либо системы. Гомон был такой, что, казалось, висел в воздухе туманом. Камиллу заинтересовали чаны для окраски шерсти, а Анри старался разглядеть все сразу.

Глаза Мишеля весело блеснули.

— Хотите что-нибудь купить? — спросил он у детей.

— Да! — загорелся Анри.

Камилла пожала плечами, а Данька только вопросительно посмотрел на дядю.

— Только имейте в виду — тут принято торговаться, — предупредил Мишель. — Иначе вас обдерут, как индюшат перед Рождеством. Цену можно сбить минимум раза в три. А если очень постараться, то в пять.

— Разве им не жалко денег? — удивился Данька, имея в виду торговцев.

— Тут сразу завышают цену до облаков. Покупателей, которые умеют торговаться, они уважают. Держите по двадцать динаров, задача — что-нибудь купить. Чем больше сэкономите, тем больше останется, — подмигнул Мишель, отсчитывая монеты. — Только вместе не ходите. Встречаемся здесь.

Дети переглянулись и растворились в толпе.