04 (1/2)

Звонок в дверь.

Ино открывает, а рядом уже стоит Сакура — поддерживает свое тело, облокотившись о стену. Запах вишни смешивается с алкоголем и каким-то травяным парфюмом — сочетание не из лучших. На ее блузке добавилось пятно, вид растрепанный.

Хидан смаргивает вопрос, точно ли они только пили, и бесконтрольно морщится от запаха.

— Давай забирай ее быстрее, ко мне сейчас еще гости должны прийти. — Подруга берет Сакуру под руку, подводит к двери и вручает ее Хидану.

— Приве-е-т, — тянет Сакура, вешаясь на него, и прижимается телом.

Хидан стойко выдерживает нападение, сопротивляясь желанию взять ее в охапку, украсть и никогда не отрезвлять. Ему всегда нравилась подвыпившая Сакура — тогда она была рядом и по своей инициативе.

— Вечер добрый, малыха, совсем без меня не скучаешь. — Он со смешком прижимает ее к себе еще ближе, вытягивая за дверь.

— Скучаю, — жалобно отвечает куда-то ему в шею.

Ее дыхание ударяет, как ожогом первой степени.

Нужно сердце Сасори приложить для охлаждения или пусть сразу все тело обожжет к хренам. Будет только рад подставиться.

Со вселенским разочарованием отстраняет ее от себя, ставя в более-менее устойчивое положение. Сакура по привычке цепляется за локоть, расплываясь в улыбке, и щекой жмется к руке.

Приятно. До чего же, блядь, приятно.

— Чтобы утром она была целая и невредимая, отпишись мне потом. — Ино двумя пальцами указывает на свои глаза, а потом тычет в сторону Хидана, и так несколько раз. — Я слежу за тобой.

Не дожидаясь ответа, хлопает дверью.

— Да, мам, — отскакивает от закрытой доски, не долетая внутрь квартиры.

У Сакуры безостановочно полыхают щеки. Прикладывает свои руки, чтобы остудить, но они еще горячее, и меняет их на руки Хидана. Неуклюже цепляется за его пальцы, притягивая ладони к лицу. Прикоснувшись, расплывается в улыбке от приятной прохлады.

А Хидан чувствует себя лежащим на рельсах — поезд приближается, чтобы выжить, нужно встать, дернуться, совершить действие, но картинка надвигающейся смерти завораживающая, и он не двигается.

Понимание, что ее лицо в его ладонях, а он стоит, не смея что-либо сделать, проходится железными колесами по плоти — пополам, со скрежетом и вспышкой фар.

Моргает, чтобы не слепнуть.

Картинка не рассеивается. Она застыла перед ним, наслаждаясь его холодным прикосновением. Хидан шумно сглатывает и сам начинает гореть.

— Пусть тебе и жарковато, но байку накинь. Там на улице уже ночь, прохладно.

Самому нужно выйти скорее и остыть.

Отлипает от нее со страдальческим вздохом и, вернув ее ладошку на законное место — сгиб в локте, выводит на улицу. Сакура ныряет в его бесформенную байку и, кажется, медленно начинает трезветь. Атмосфера неловкости сгущается, на ней стыдливый румянец за свое состояние.

До этого могла валяться на полу и плакаться ему в плечо без дискомфорта, а сейчас стесняется даже взгляд поднять.

Хидан щурится от света фонарей, зачем-то рассматривает столб с объявлениями о пропаже собак, кошек и думает, что в случае его исчезновения листовку с ним тоже можно повесить вместе с животными.

Он же верный друг, та еще псина. Бросается на защиту хозяйки, что глотку готов порвать, и скулит, когда нет внимания.

От отвращения хочется закурить. Медленно шагая под такт Сакуры, вспоминает о сигаретах в байке.

— Можешь сижки подкинуть, они в правом кармане.

Сакура шарится и достает вместе с зажигалкой. Вытягивает одну сигарету из пачки, зажимает губами и, кинув на него взгляд, спрашивает:

— Можно я тоже возьму?

— Можно.

Хидан не удивлен. У нее есть мания курить, когда выпьет.

Она чиркает зажигалкой и затягивается. Хидан старается не пялиться завороженно на то, как из ее рта вырывается струйка дыма, и прочищает горло с намеком, что пачка до него так и не дошла. Сакура со вскриком «а, ой» отдает ему.

Даже в пьяном растрепанном виде она сама эстетика.

Хидан затягивается до першения в горле, чтобы подавить скулеж. Он же не такой изящный, только картину портит, как вмятина на холсте, — трудно замаскировать. Если Сакура оригинал, то он ее репродукция сомнительного качества.

Она идет рядом под локоть, трется плечом, вызывая мурашки по телу. И такая теплая.

Как же приятно.

В такие моменты телесной близости легко забыть, что не дотягиваешь до оригинала. Она ломает рамки и одновременно загоняет в них, натирая до блеска.

Считаешь себя тем еще говнюком, прогоревший весельчак, вмятина, а рядом с ней хочется меняться.

Ебаные качели.

Сколько раз они вот так гуляли под ручку. Хидан будто живет этими моментами прогулок, без них цели на день отсутствуют, как и он в принципе.

Они не спеша доходят до дома Хидана, по пути поддерживая легкий разговор. Сакура стала менее зажата, больше смеялась с тупых шуток, запрокидывая голову к небу, а он любовался, восхищался и этим реставрировал свои повреждения.

Домофон противно пищит, впуская их внутрь. Сакура отрывает от Хидана свою руку, поднимаясь по лестнице.

Становится неприятно и холодно.

Лифт сломан, от ее мелких каблуков отскакивает тусклое эхо по этажам. Хидан плетется следом, пыхтя громче, чем стук эха.

Сакура приходит первой к его квартире и ждет, облокотившись о стену.

— Тебе надо меньше курить. — Сама запыхалась, но в меньшей степени.

— Брошу, когда не смогу с легкостью преодолеть два пролета, — Хидан подходит к двери, тяжело дыша, рукой ищет ключи в кармане, — а пока что я почти спокойно прошел четыре.

Даже щелчок замка звучит не так одиноко, потому что она рядом.

Он пропускает ее первой и заходит следом. Сакура нелепо разувается и проходит на кухню за водой. Под шум сильного напора из крана Хидан плюхается в кресло. Хмуро наблюдает, как Сакура выходит со стаканом воды и направляется к нему.

Она не вписывается в атмосферу этой одинокой квартиры — кажется чем-то лишним в этих изгибах, ломаных линиях, бардаке. Ее плавность срезает углы. Сколько бы ни появлялась здесь, видеть ее каждый раз непривычно, но так необходимо. Хочется думать, что ее присутствие правильно, что все на своих местах, но нет.

Слишком хороша. Слишком не его.

Сакура протягивает стакан, хотя он не просил, но берет и делает пару глотков. Сухое горло приятно обволакивает влагой.

Хидан чувствует себя комфортно на своей территории. Сакура обычно тоже не терзается смущением, но сейчас по ней видно, что немного не по себе — взглядом по комнате прыгает, внимание на нем не заостряет. От нее сквозит робостью. Хидан подходит к окну, чтобы закрыть, и надеется, что в комнату успел залететь ветер перемен.

Странность остаётся с ними, как третье существо — невидимое, без оболочки, но присутствие точно ощущается. У Сакуры поведение, словно готовится к катастрофе.

— Спим, как всегда, бочком к бочку? — Хидан возвращается к кровати и начинает расстилать, подушку помягче бросает на ее половину. — Твои футболка и шорты лежат где обычно.

Точнее его футболка, которую он одолжил ей, видимо, навсегда. Мысль, что какая-то часть Сакуры хотя бы в виде вещей есть у него дома, немного согревает. Еще бы стакан с зубными щетками разделить с ней.

— Спасибо, пойду переоденусь. — Шмыгает в ванную, по пути схватив вещи.

Хидан, не переодевшись, устало заваливается в кровать, будто отпахал грузчиком, когда за день тяжелее кружки кофе ничего не поднимал.

Сакура у него дома, такое уже было, ничего нового. Только немного тоскливо, что присутствие временное, выпускать ее нет желания, а насильно не оставишь.

Она вливается в комнату тихим шагом, как Иисус по воде, — невесомо. Откладывает свою одежду и очень осторожно, мягко ложится рядом на кровать. Удобно устраивает голову у него на плече и обвивает руку.

Хидан лежит частично придавленный, шумно сглатывает, слышит удары своего сердца вместо тиканья часов и молится, чтобы это не заканчивалось. В жизни никому не молился, но в моменты близости с ней поверит во что угодно, лишь бы продлить часы. И заплатить готов чем угодно.