Сцена номер пять (2/2)
В его голосе такая уверенность, что Шурф не решается переспрашивать.
Они доходят до кромки моря, где вода подбирается к самым ногам. Макс скидывает обувь и по щиколотку заходит в прибой, потом оборачивается — невнятная футболка, в темноте кажущаяся серо-коричневой, извечная бандана с золотыми спиралями, выбившиеся из-под нее пряди уже успевших выгореть на солнце волос. И улыбка — из тех, что не радость, а одно только ее предчувствие, зато совершенно безусловное.
— Почему Лойсо зовет тебя Рыбником? — вдруг спрашивает он, и Шурф внутренне морщится.
— Потому что плохо учил биологию в школе, — спокойно отвечает он.
Макс кивает, словно бы ему все стало ясно.
— Он вообще занятный, — говорит он, загребая носком ноги песок вместе с набегающей волной. — Слегка тронутый, конечно, но умный, в физике разбирается на каком-то космическом уровне. Джуффин говорит, он лучший из своего выпуска. Правда я не уверен, что если он создаст какую-нибудь новую бомбу, то не решит тут же испытать ее на себе же.
— В моем представлении умные люди ведут себя несколько иначе.
— Ай брось, — отмахивается Макс. — Все гении вечно в чем-нибудь да ненормальные, ты вот тоже не очень-то похож на обычного человека.
И, пока Шурф пытается понять, что нужно сделать — поблагодарить за комплимент или рассердиться на оскорбление, Макс выходит из воды и усаживается на песок. Находит на ощупь какую-то ракушку и принимается вертеть ее в руках, потом вдруг приглашающе хлопает по земле рядом с собой.
— Не присядешь?
Лонли-Локли выразительно смотрит на свою белоснежную одежду, думая вдруг, что в темноте он, наверное, выглядит как нелепое долговязое привидение. Но Макса такое соседство, кажется, нисколько не смущает: он понимающе кивает, стягивает футболку, бросает ее на песок и кивает на нее Шурфу.
— Прости, надо было подумать заранее и взять хотя бы полотенце. Но у меня не слишком хорошо выходит думать наперед. Зато я обычно довольно неплохо ориентируюсь в процессе.
— Об этом стоило подумать мне самому, — говорит Лонли-Локли, все-таки усаживаясь рядом. — Спасибо.
— Это же я тебя сюда притащил, — Макс улыбается и шутливо пихает его плечом в плечо. — Я вообще уже несколько дней хотел так сделать, но застать тебя врасплох — та еще задачка.
— Зачем?
— Зачем врасплох? Это как раз редкий случай коварного планирования в моем исполнении. Мне было нужно, чтобы ты растерялся и от неожиданности пошел со мной. Я подозреваю, что в обычном этом своем собранном и серьезном настроении ты бы и слушать меня не стал, сразу отвел в комнату, запер замок, а на окна навесил решетки, и в туалет я ходил бы строго по расписанию под конвоем до самого конца смены, а еду мне, так уж и быть, приносили бы дежурные.
Шурф долго молчит, наблюдая за тем, как то накатывает на песок, то с шелестом убегает вода.
— Вот, значит, как это выглядит со стороны, — негромко говорит он.
— Что? Да нет, на самом деле все не так уж плохо, просто... — Макс осекается, мотает головой. — Снова я что-то не то говорю. На самом деле я просто хотел увести тебя куда-нибудь, где спокойно и никто не прыгает по голове, а потом предложить: давай дружить? Сам понимаю, что это звучит в лучшем случае как в старшей группе детского сада, но мне кажется — зачем усложнять?
Шурф чиркает зажигалкой, затягивается до самой глубины легких, проглатывая не столько дым, сколько готовые уже вырваться слова о том, что ему никто не предлагал дружбу так открыто даже в детском саду, не говоря уж о всей последующей жизни. Наконец выдыхает и едва заметно кивает.
— Предложение принято.
Макс улыбается так широко, что кажется, он сейчас кинется обниматься, но ему все же удается удержать себя в руках. Ну, почти удается: он только издает слегка приглушенный ликующий вопль и несильно хлопает Шурфа по спине. А потом сразу требовательно протягивает ладонь — и Лонли-Локли понятливо вкладывает в нее почти опустевшую пачку.