Сцена номер два (2/2)
— Прошу прощения? — ледяным тоном осведомляется он у низенького парнишки с носом столь выдающимся, что впечатление от него не могут затмить даже обтягивающие полный зад лосины ярко-малинового цвета.
Обычно такие интонации действуют на окружающих примерно как электрошок: заставляют дернуться и застыть на месте. Но на сей раз экземпляр попался особенно непрошибаемый: он утыкает руки в боки и пытается сделать шаг вперед, заставив вожатого отступить. Лонли-Локли, впрочем, подобные психологические приемы до лампочки: мало ли он видел в своей жизни задир, считающих, что биолог и физическая сила — вещи несовместимые. Что ж, ошибки помогают постигать истину. Поэтому Шурф не сдвигается ни на миллиметр, только смотрит на парня сверху вниз и совершенно спокойно интересуется:
— С кем. Имею. Честь?
Носатый, которому явно не нравится задирать голову, наконец отодвигается на полметра и все же отвечает, отчаянно гнусавя и грассируя одновременно:
— Рулен Багдасыс, из тех самых Багдасысов! — он потрясает пальцем в воздухе, видимо, не в силах внятно объяснить, из каких именно.
Шурфу фамилия не говорит ровным счетом ничего, а наглый парень сам по себе не вызывает теплых чувств. Он просматривает список свободных комнат и останавливает взгляд на той, что расположена у туалетов.
— Первая комната, — объявляет он.
— Я всегда жил в седьмой! — Рулен делает паузу, явно давая вожатому время передумать, но убедившись, что тот не собирается менять решение, продолжает. — Да вы знаете, кто мои родители! Если я расскажу им, что живу с сортиром за стенкой, они позвонят кому надо... или даже приедут и наведут тут шороху! И будет беда, большая, — он особенно выделяет это слово, — беда!
— Первая комната, — невозмутимо повторяет Лонли-Локли. — Или, может быть, мне имеет смысл самому позвонить вашим родителям и побеседовать с ними об условиях вашего проживания?
И отворачивается от шумного наглеца, оглядывая оставшихся подопечных и мысленно прикидывая, как их расселить.
За спиной слышится шумное сопение, потом Рулен выхватывает из кучи сумок свою, набитую так плотно, что кажется, она вот-вот треснет, доволакивает ее до комнаты и громко хлопает дверью.
Шурф едва заметно морщится и ставит напротив его фамилии цифру «один».
Это будет долгая, очень долгая смена.