Часть 17. Оплата счета (1/2)

Зоя оглядела свежеотремонтированный кабинет: стекло было заменено, кусок пола отреставрирован, стулья ошкурены и покрашены. Ничего, кроме чуть более темного цвета стульев, не напоминало о недавнем случае. Уверив себя, что нужно двигаться дальше и не обращать внимания на мелкие неурядицы, Зоя решила дождаться Аси, которая явно должна была скоро прийти, и решить один из последних вопросов.

Ася и вправду пришла вскоре.

— Что вам сказать, ma chère amie, если не знать, какой участок пола заделывали, и не догадаешься, — произнесла молодая женщина. — А стулья смотрятся, будто те выбросили и купили новые.

— Какие-то слишком темные, но не столь важно, лишь бы сидеть можно было, — ответила Зоя.

Начальница дождалась, пока Ася сядет и сказала:

— Агнесса Викторовна, напишите записку Марии Гусельниковой, что стекло, пол и стулья с нее. Приблизительный расчет вот здесь, — Зоя протянула подруге лист бумаги. — Конечно, с точностью до копейки не высчитывала, округлила — рабочие еще и в другом месте пол заделали, раз все равно приходили, но, как говорится, это за моральный ущерб.

— Хорошо, Зойка, напишу все, — ответила Ася.

Зоя вздохнула и продолжила:

— Вчера сюда приходила Завьялова. Спрашивала меня про юную террористку — Мария, как я поняла, уже к ним в гимназию приходила и просила взять дочь. Я сказала правду. Геллер тоже рассказала всю-всю правду и предложила завалить на вступительном экзамене. Гусельниковой в той гимназии не учиться, они ее без труда завалят.

— И к чему мне этот рассказ? — уточнила Ася.

— Намекни Марии, что начальница может взять ее террористку обратно, — ответила Зоя. — Предложи попробовать. Чисто формально, я ее исключала за нежелание учиться, а то, что произошло потом, укладывается в рамки цивилистики [1]. А в рамках цивилистики пусть ущерб возмещают.

— Ты бы не спешила, Зойка… — вздохнула Ася. — Вчера такое произошло… Скандал был большой в жандармерии. Мне Севастьян рассказывал.

Севастьян вернулся домой чуть раньше обычного и с явным желанием что-то рассказать.

— Агнесса, — начал молодой человек. — Аглая же отчислена из Зойкиной богадельни? Или это временное отчисление, которое так любят практиковать в гимназиях?

— По документам отчислена, но кто знает, что взбредет Зойке в голову завтра? — ответила Ася.

— Эта… Эта безмозглая дура того, которого считает отцом, прирезать хотела, — продолжил Севастьян. — Идиотка! Здесь же в чем вся соль: захотели бы отомстить — дело бы вывернули как сугубо уголовное. Убийство родителей, вечная каторга без возможности перейти в разряд раскаявшихся. С учетом малолетства, конечно, не вечная, а где-то лет двенадцать. И стали бы утверждать, что место службы отца не имеет никакого значения. И никакого резонанса на суде, никакого уважения на каторге, никакого политического барака. Не знаю, конечно, как бы доказывали родственные связи, но на выходе была бы обычная уголовница-малолетка. А так вашей Гусельниковой, можно сказать, повезло. Димка побоялся, что всплывет его внебрачная дочь, избил посетительницу, да так, что еще и виноватым остался. На губе [2] сейчас. Десять суток, достаточно гуманно.

— А что Глашка сделать успела? — спросила Ася.

— Прийти, произнести громкую речь, якобы изобличающую все пороки Дмитрия, достать нож и замахнуться, — ответил Севастьян. — После чего нож был выбит, а Гусельникова избита.

— Не одобряю, конечно, но уж лучше так, чем на каторгу поехать, — сказала Ася.

— Возможно, до каторги бы дело не дошло — тут и от судьи же все зависит, — предположил Севастьян. — Да и сделать ничего не успела. Но в тюрьму бы точно отправили.

— А я тут причем? — неожиданно уточнила Ася.

— Да ни при чем, ты можешь выдохнуть с облегчением, что на момент всего этого барышня уже была не гимназисткой, — ответил Севастьян. — А то бы пришли к вам точно. Хотя, кто знает, может, еще и придут.

Ася посмотрела на Зою и добавила:

— Это, Зойка, достаточно крупный скандал. Хоть и замятый.

— Но ведь замятый же, — подчеркнула Зоя.

— Я не понимаю, ты почему так хочешь эту Глашку обратно вернуть? — спросила Ася. — Она с тобой ругалась, нервы трепала.

— Ее поступок не слишком разумен, но достоин уважения, — ответила Зоя. — Кроме того, я же еще раз говорю: за аморальщину не отчисляю, за политику не отчисляю, а желание учиться, возможно, у барышни уже появилось.

— Не буду ничего указывать начальству, сама решай, — отмахнулась Ася. — Если быть точным, я была против этого первого отчисления.

Машунька, получив записку из гимназии, протянула второй лист Глаше:

— Все это отрабатывать тебе, когда станет легче. А я пока пойду платить за твои художества.

Подумав, что не стоит быть столь категоричной, женщина сменила тон на более мягкий и спросила:

— Как себя чувствуешь? Хоть немного полистать книжки да поготовиться к вступительному сможешь?

— Жить буду, — отмахнулась Глаша. — Мама, купи яблочек. Хочется чего-нибудь вкусненького…

— В тюрьме бы сейчас точно без яблочек сидела, — выругалась Машунька. — Я иду за твои выходки платить, а ты про яблочки говоришь. Хорошо еще, что заначки хватило, а то сидели бы с тобой на хлебе да воде!