Часть 12. Наём на мануфактуру (1/2)
На следующий день Глаша проснулась ни свет ни заря. Ночь прошла плохо: сперва несколько часов девушка проворочалась в постели, пытаясь найти более-менее удобное положение, а потом проснулась посреди ночи от того, что неожиданно для себя перевернулась на спину. В глубине души выругавшись и попытавшись вспомнить, в какой позе она засыпала, Глаша пару раз нехорошо подумала о начальнице и классной даме.
С тяжелой от недосыпа головой девушка пошла завтракать. Машунька, услышав, что дочь уже встала, решила тоже не залеживаться и, подойдя к ней, сказала:
— Правильно, фабрика уже скоро начнет работать. Иди, пусть на работу берут.
— Не пойду я ни на какую фабрику, — ответила Глаша.
— Я же вчера сказала, что тогда выдеру, — произнесла Машунька, от всей души надеясь, что дочь испугается и не заставит ее воплощать свои слова в жизнь.
— Ни на какую фабрику не пойду, меня мануфактура заждалась, — сказала Глаша.
Машунька ничего не ответила. Женщина представляла в своей голове все примерно так: Глаша приходит на фабрику, ужасается условиям труда и зарплате, просит ее помочь вернуться на учебу, а потом она возвращает дочь куда-нибудь, куда ее будут готовы взять.
«Может, ее и на мануфактуре погонят», — подумала Машунька.
Тем временем, Глаша собралась и пошла к выходу.
— Можешь на обратном пути сходить в гимназию и попросить вернуть тебя, — сказала Машунька.
— Мне на мануфактуре будут столько денег платить, сколько не снилось раньше, — ответила Глаша.
— Глаша, — вдруг позвала Машунька. — Ты же знаешь, сколько мне приходится зарабатывать, чтобы мы жили пристойно. И ты что, всю жизнь хочешь на двадцати пяти рублях сидеть? Самой не позорно будет хлебом и сыром питаться и платья носить по пять лет каждое?
Глаша чуть скривилась: только сейчас девушка поняла, что двадцать пять рублей сейчас и двадцать пять рублей всю жизнь — это слишком разные вещи.
— А потом я мастером стану, — произнесла Глаша.
— Чтобы женщину мастером сделали — такое даже в листовках не пишут, потому что ерунда, — ответила Машунька. — Баб мастерами не делают. Бабский труд на фабриках дешевле мужского оплачивается, а детский — еще дешевле бабского. А за бабу ты не сойдешь, по лицу видно, что девочка.
— Могу никуда не ходить, но в гимназию тоже не пойду, — сказала Глаша, удивившись разговору, который затеяла мать.
— Нет, на фабрику все равно сходи, — произнесла Машунька. — Полезно будет.
Глаша шла в сторону мануфактуры. В голове была хорошая и чуть слезливая легенда: мать родила ее вне брака, родители отвернулись, сколько могла, мать кормила ее из последних сил, но сейчас ей просто совесть не позволяет сидеть на шее матери в свои целых тринадцать лет. Однако небольшое волнение все равно оставалось.
Глаша подошла к зданию мануфактуры. Увидев каких-то людей, девушка обратилась к ним:
— А на работу кто нанимает?
— Вань, поговори с дивчиной, — раздалось в ответ.
Мужчина лет сорока подошел к неожиданной гостье.
— Работу себе ищу, — начала Глаша по заранее заготовленной легенде.
Иван внимательно выслушал историю гостьи, проникся ей, взглянул на грустное и, как ему показалось, чуть изможденное лицо Глаши, а потом сказал:
— Стой здесь. Поговорить еще выше надо.
«Может, повезет, — с некоторой надеждой подумала Глаша. — Будут платить двадцать пять рублей за полдня. А там что-нибудь придумаю».
— Марковна! — позвал Иван. — Я говорил вам, что сироты пойдут. Вот что я должен этой отвечать? Так-то жалко дивчину.
— А кто пришел? — спросила Эльвира Марковна.
— Да дивчина какая-то, говорит, мать родила ее в девках, родители выгнали из дома, а когда пришел возраст, эта дивчина начала искать себе работу, — ответил Иван.
Эльвира Марковна, практически не удивившись от такой истории как некой обыденности, подумала:
«Вот как бы я ни ругала бедного тятьку, а он бы и после второго, да что там второго, пятого байстрючка меня не выгнал бы из дома. Вот же ироды!»
Женщина вышла из помещения будущего цеха и пошла вместе с Иваном. Увидев Глашу, Эльвира Марковна опешила.
«Родня ее? — подумала женщина. — Или просто похожа?»
Глаша, чуть переживая из-за того, что она вот так наговаривает на мать и бабушку с дедушкой, стояла, опустив голову и ковыряя небольшое углубление на столбе забора. Услышав шаги, девушка произнесла:
— Мать родила в девках, ее родители нас выгнали из дома на улицу. Мать кормила меня, не бросила, не отдала в приют, но сейчас я уже просто обязана найти себе место. Говорят, здесь жалование будет больше, чем на фабрике…
— Мадемуазель Гусельникова! — больше наугад сказала Эльвира Марковна.
Глаша подняла голову на собеседницу и, узнав ту, которая стояла перед ней, мгновенно бросилась бежать.
Чисто машинально Эльвира Марковна схватила Глашу за руку и произнесла:
— Пойдемте внутрь, я очень хочу знать, как у вас хватило совести так поливать грязью свою мать. Ваня, я тебе все потом расскажу.
Глаша молча прошла за Эльвирой Марковной в какой-то кабинет, так же молча села на стул.
— Я слушаю вас, мадемуазель Гусельникова, — резковато сказала Эльвира Марковна.
Глаша ничего не ответила.
— Как поливать мать грязью, так вы бойко говорили, а как отвечать за свои слова — сразу в кусты, будто нагадивший кот? — продолжила женщина. — Говорите.
В ответ не было ни звука. Потеряв терпение, Эльвира Марковна ударила Глашу по лицу.
— Мы не в жандармерии, чтобы из меня выбивали показания, — сказала Глаша.
— Я сейчас приведу вас к начальнице гимназии и буду требовать, чтобы вы были отчислены за аморальное поведение, — ответила Эльвира Марковна. — Практически не сомневаюсь, что после вашего отчисления и узнав, что вы говорили о ней, Мария Николаевна вас хорошенько накажет.
— Я отчислена вчерашним днем, — произнесла Глаша. — И сижу сейчас тоже из последних сил.
— И за что же вы были отчислены? — усмехнулась Эльвира Марковна.
— За дерзость начальнице, — ответила Глаша. — А вчера мне было велено идти на фабрику наниматься на работу.