VI. Пророчество (1/1)

?Ворон набралось на целую тучу. Она стихийно вращалась в воздухе и опадала на землю, чтобы затем подняться вверх с зыбким карканьем. Мы шли шагом, решив поберечь лошадей, и всё никак не могли приблизиться к воронью. Дорога тянулась грязью и колдобинами, а время клонилось к вечеру.—?Не нравится мне всё это. Вице-командир Азан поглубже запахнулся в плащ. В качестве надзора за Фарнезой Святой Престол назначил его заместителем. Он во многом был старомоден, но вызывал улыбку?— помимо наблюдений за сестрой я перекидывался с ним словами, скрывая смех под забралом. Фарнеза не уважала его, и я тоже не видел для этого причин, но в случае опасности?— и, чего бы ни случись со мной,?— старик остался бы единственным бойцом, способным защитить её, и я охотно терпел его угрюмость и чопорность, ради развлечения жалуясь на жизнь и находя забавным его занудные ответы.—?Скорее бы вернуться обратно,?— согласился я,?— Говорят, Мидланд уже наводнили кушаны.—?Никакие кушаны не помешают миссии Святого Престола,?— недовольно буркнул офицер и обтер рыжие усы,?— Если боитесь, не стоило вообще идти в рыцари. Я взглянул на косичку Фарнезы, равномерно покачивающуюся под шлемом, спрятал лицо под волосами и усмехнулся, пожав плечами, и беззаботно засвистел.—?Прошу прощения, сэр, я всего лишь боюсь вида крови, как и многие другие здесь. Настоящая служба не для меня! Азан повысил градус недовольства и уже наверняка приготовился отчитывать меня, как Фарнеза прикрикнула на нас.—?Заткнитесь, вы оба. Мы почти пришли. Вице-командир вдруг выругался так, как не пристало выражаться в присутствии дамы, но никто не обратил на это внимания. Я кинул взгляд вдаль и едва не упал, покачнувшись в седле; пришпорил лошадь и постарался обогнать сестру, но Фарнеза уже застыла недвижно с выражением глубокого потрясения и шока. Я обернулся?— каждый в отряде, кто только смотрел в нашу сторону, замирал в изумлении, не находя описаний сюрреалистическому пейзажу. Воронье разлетелось, вспугнутое, задев крылом по плечу, обсыпало перьями тёмную, краснеющую водную гладь. От озера шёл затхлый дух, и вода от крови сделалась бурой, лёгкий ветер трепыхал камыш и распугивал птиц, ловко растаскивающих остатки тел. На отмели среди груды трупов не было ничего другого?— только истерзанные останки и чёрные перья. Ни следов битвы, ни оружия?— ничего. Меня самого покоробило зрелище, и сдержать приступ тошноты помог лишь самоконтроль, а вот госпожа странным образом не показала своего неудовольствия, лишь изменилась в лице. Азан перекрестился и поморщился.—?Жуткая бойня! Что же произошло здесь такого ужасного? —?Он выглядел до глубины души потрясённым, равно как и все собравшиеся, но Фарнеза не ответила ему, только кивнула сама себе.—?Мы нашли его. Это оно, часть пророчества. Она попыталась подъехать ближе, но у самой воды лошадь испуганно заартачилась и едва не сбросила её; госпожа однако даже не дернулась. Я подхватил поводья и вывел животное обратно на откос. Она расстегнула подсумок и сунула в руку потрепанный блокнот в примятой обложке. Я вытащил из-за пазухи перо, заскрипел по рыхлой сырой бумаге, с трудом совладав с ним?— строчить в седле было весьма неудобно, но старался как мог, подбирая к картине слова и рисунки.— Пойдёмте, командир. Не смотрите на это. Госпожа ничего не ответила Азану, молча наблюдая, как ворон расклевывает чьи-то внутренности.—?Ты закончил? —?она внезапно прикрикнула на меня.?— Дай посмотреть! Вырвала книгу, глазами пробежалась по записям; нахмурилась, затем достала своё перо и чирканула пару строк в конце. Я видел, как буквы клонятся то влево, то вправо под растрепанным кончиком пера.—?Почему ты не упомянул Чёрного Мечника? —?она обратилась строго и даже как-то растерянно, как будто желая укорить, но не зная, за что.—?Виноват, госпожа, простите,?— я состроил неловкость, примирительно пожав плечами, и уткнулся в лошадиный загривок, косясь на командира из-под ресниц. Иногда я находил какое-то странное удовольствие в этом?— провоцировать её на что-то невинное. Наверное, так я обозначал себе, что могу на неё воздействовать, но в менее грубой форме, чем она сама; скорее, скрытно, как подводное течение. Менять каких-либо решений я даже не пробовал, но добиваться от сестры определённых эмоций было в какой-то степени приятно. Возможно, я цеплялся за последнюю свободу, какая у меня осталась, но… Может быть, мне действительно это нравилось? Как Фарнеза поджимает губы, как замахивается рукой для удара, как меняет лицо с задумчивого до восторженного?— мне наверняка нравилась эта широкая палитра эмоций, которые всю жизнь проявляла она, а я никогда не выражал. Более того, мне удивительно приятно было чувствовать, что вызывал эти эмоции я. Я как бы видел её насквозь, читал, как открытую книгу, я представлял себя кукловодом, дергая за ниточки своей куклы, но всего лишь один взгляд госпожи снова делал меня никем и ничем. Я становился тенью, прозрачной стеной, пылью под ногами, избегая вопросов, снова и снова испытывал на прочность нервы, играя с огнём, имя которому Фарнеза. Стараясь быть незаметным и не оставлять следов, я слишком отвлекался и не замечал, как она великодушно прощала непозволения слуги. По её прихоти я продолжал играть, обманываясь чувствами, а сестра покровительствовала мне, зная, что момент истины мы будем оттягивать до последнего. Мы были молоды, но по законам времени непозволительно зрелы, но учились жизни только друг у друга, и кроме нас двоих не знали ничего. И если у неё всегда были те, другие, кто мог бы ей подсказать правильный путь?— да хотя бы я?— то сам я поступал только так, как думал, сверяясь с её волей, как с компасом. Мой мир кончался одной Фарнезой, а её был бескрайне широк. Иногда я слышал, как она молилась от бессилия, умоляя Господа послать ей решимость всё выдержать. Святой Престол вышвырнул её за порог, подобно котёнку, и Фарнеза растерялась, совершенно не умея командовать солдатами. Но блестяще сыграв роль декорации, госпожа не имела права отказаться от поста и приняла его вес хрупким плечом. Если раньше она гордо задирала нос, то теперь требовала моего общества ради утешения. Молча.—?Прикажете двигаться, госпожа Фарнеза?—?Да, пойдём. К ночи доберемся до стоянки.?— Она посмотрела на меня, наконец отвернувшись от мерзкой воды.?— Опросишь жителей, кто что видел и когда. Показания запишешь, но сначала доложи мне. Мы двинулись; командир вернулась обратно в строй и повела колонну по дороге, однако головы не повернула, продолжая наблюдать за озером, пока оно совсем не скрылось из вида. Вороны кружили над ним, вращаясь и шумя, и от этого казалось, что мы вовсе не удаляемся от него, а блуждаем где-то поблизости. Перед глазами всё ещё стояли чужие останки, растаскиваемые драчливыми птицами, и потому всё ощущалось отвратительно гнетущим. Азан неодобрительно покачал головой, видимо, заметив моё зелёное лицо, и я не стал его смущать, выехав вперёд и поравнявшись с Фарнезой. Она сидела недвижно, как изваяние, и я решил не отвлекать её от мыслей. До стоянки добирались молча. Оставшись, наконец, один, я развернул сложенный вчетверо листок, размял руку и вывел ровные строки: ?Леди Вандимион проявляет во многом свойственную ей жестокость, но ставит долг и служение Господу превыше себя. Она упорна и следует цели, не обращая внимания на трудности?. На мгновение я задумался и дописал ещё пару строк, обозначая состояние госпожи как ?хорошее, но без особого лоска? и отвешивая дежурные комплименты. На листе золотился герб Вандимионов; услышав шаги, я спрятал бумагу в рукав. После того, как Фарнеза вступила в Орден на правах командира, Вандимион, к моему удивлению, прислал мне конверт. Он был пуст, только изнутри всего лишь парой слов строгим почерком отца был нацарапан приказ?— следить за Фарнезой и регулярно писать домой, само собой, втайне от неё. Я усмехнулся. Уверен, всё поместье вздохнуло спокойно, сослав госпожу в монастырь, а отец и вовсе должен был быть рад, но… Тут я, конечно, вспомнил, что Фарнеза оставалась женщиной, а судьба дворянской дочери известна всякому. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять?— её растили для брака, потому как ничего другого потребовать не могли. Она всё ещё была товаром, политическим механизмом выгодного альянса, пустой условностью?— во мне всё вскипело, но ослушаться было немыслимо, и я покорно писал, облачая свои наблюдения в письменную форму. Ничего лишнего, никаких чувств, сухие факты?— но именно это заставляло приглядываться к мелочам и подмечать малейшие перемены в сестре, чтобы определить, что утаить, а что рассказать. Без возможности делиться с кем-то своими соображениями, я начал их записывать, понемногу, но всегда в конце дня, оставаясь один и расходуя время на образы и детали, выплеснув их на бумагу. Так из обязанности слежка превратилась в гнетущую потребность?— я уже не мог уйти спать, не услышав, как шуршит сброшенная её рубашка, а утро начинал, принося ей воду и незаметно осматривая тело на предмет новых ссадин?— госпожа пристрастилась наносить себе увечья. В этом не было ничего необычного, всё та же полубезумная Фарнеза, стремящаяся любым делом вытеснить из головы пугающие мысли, но с каждой разительной переменной всё глубже уходившая в себя, словно все прелести жизни теряли всякий смысл. Ободрить её, предложив для этого своё тело, и нарушить публичные условности казалось чем-то постыдным. Возможно, какая-то моя часть считала неправильным оставить Фарнезу наедине со своими мыслями, но вторгнуться без разрешения в её персональный мир я посчитал оскорбительным, так что единственным её вдохновителем оставался Азан, неосознанно заталкивающий госпожу ещё глубже в кабалу долга перед Святым Престолом. Впрочем, за несколько дней Орден преодолел приличное расстояние и теперь пробирался через лес. Ранее в чаще мы наткнулись на тела девочки и старика, убитых при странных обстоятельствах, а сейчас, впереди, среди деревьев маячила громадная двухметровая фигура. Фарнеза схватилась за меч.—?Чёрный Мечник, именем Господа Святой Престол приговаривает тебя к священному суду! Схватить его!?