Глава 17. Пламя (1/2)
— Ты невероятный идиот, — прямо заявил Генма.
Какаши за книгой нахмурился и проигнорировал его. Прошло всего несколько минут с тех пор, как Сакура покинула бар в компании какого-то ниндзя, которого он не знал. Вообще говоря, никто из них его не знал. Какаши готов был поспорить, что и Сакура его тоже не знала.
Не то чтобы это имело значение. Ему было всё равно. На самом деле, он изо всех сил старался сидеть, читать свою книгу и игнорировать то, как Сакура выглядела в платье, или то, как звучал её голос, когда она явно флиртовала с ним. Он просто хотел почитать книгу… и забыть о том, как было чертовски больно динамить её.
— Огромный идиот. Колоссальный идиот, — продолжал Генма, и, похоже, у него закончились описательные слова, потому что в конце он сказал: — Просто большой грёбаный идиот.
— Он не совсем неправ, — тихо сказал Тензо, и это заставило Какаши приопустить свою книгу, чтобы, наконец, злобно посмотреть на них обоих. Когда, чёрт возьми, вся его команда ополчилась против него? Тихий голос в голове прошептал: «Вероятно, примерно в то время, когда Сакура пыталась флиртовать с тобой, а ты сказал, что тебе скучно». Он отмахнулся от этого. Снова подняв книгу, он попытался сосредоточиться на ней и как раз заканчивал страницу, когда Генма пнул его под столом. Сильно.
Сдерживая ругательство, Какаши швырнул книгу на стол и, злобно глядя на Генму, прорычал:
— Ты второй раз за сегодня делаешь это. Третьего раза не будет.
— О, отлично! Наконец-то ты на что-то реагируешь! — парировал Генма, и его голос звучал вызывающе. — Теперь, когда ты проснулся, может, скажешь мне, какого хрена ты делаешь?
— Я сижу в баре и выпиваю. За этим ты меня и звал, — сказал Какаши, стиснув зубы. Тензо выглядел так, словно хотел вмешаться в спор, но мудро предпочёл промолчать.
— Разве я звал тебя, чтобы ты был грёбаным идиотом и позволил верняку выйти за дверь с каким-то мудаком? Я думал, ты считаешься гением, — на лице Генмы отразилось абсолютное отвращение, когда он налил себе очередную чашку саке. — Да что с тобой, на хрен, не так? Очевидно же, что ты хочешь её.
Сердито уставившись открытым глазом на Генму, Какаши медленно сказал:
— Я скажу это только один раз. Капитану АНБУ совершенно неприемлемо связываться со своим подчинённым.
— А ещё неприемлемо, чтобы капитан АНБУ чахнул по своему подчинённому и ни хрена с этим не делал, — парировал Генма.
С раздражённым выдохом Какаши отодвинулся от стола. Было очевидно, что Генма не оставит эту тему. Встав, он сунул книгу в набедренный подсумок, бросил на стол пару рё за саке, а затем пошёл к выходу, не сказав больше ни слова.
— Наслаждайся походом домой в одиночестве! — крикнул Генма ему в спину, и Какаши был рад, что не надел набедренный футляр, потому что внезапно ему очень захотелось метнуть в голову Генмы кунай. Нахмурив брови, он пересёк зал, толкнув дверь, вышел из бара на прохладный ночной воздух и поспешил к дому.
Как только Какаши оказался в паре кварталов от бара, он замедлил шаг, засунул руки в карманы и привычно ссутулился. Пока он шёл, он не мог прогнать мелькающий в голове образ Сакуры. Он заметил обиженное выражение её лица, когда говорил о том, как ему скучно. Но это было лучшее, что он мог сделать — ему нужно было осадить её раз и навсегда, ради них обоих.
Так почему же у него так сдавливало грудь?
Какаши завернул за угол и обнаружил, что идёт по улице Сакуры, и — уже не в первый раз — мысленно проклял тот факт, что её квартира находилась на его пути домой. Он снова ускорил шаг, не желая задерживаться у её дома, как какой-нибудь несчастный любовник.
В голове насмешливо прозвучали эта мысль и эхо голоса Генмы, желающего ему наслаждаться походом домой в одиночестве. К тому времени, как Какаши миновал это здание и добрался до следующей улицы, он сходил с ума от неспособности избавиться от этих мыслей. Резко остановившись, он бездумно укусил большой палец, хлопнул ладонью по земле и призывал Паккуна.
Паккун появился в облаке дыма и, слегка навострив уши, сказал:
— Привет, босс. Что случилось?
Внезапно осознав, насколько это жалко — призывать одного из своих нинкенов только для того, чтобы технически избежать возвращения домой в одиночестве, Какаши выпрямился.
— Просто подумал, что ты будешь рад прогуляться.
— Звучит заманчиво, — сказал Паккун после короткой паузы с понимающим выражением на собачьей морде. В конце концов, это был не первый раз, когда Какаши призывал его, чтобы составить ему компанию, и не последний. Без дальнейших комментариев Паккун побежал в направлении квартиры Какаши, и тот последовал за ним, вновь засунув руки в карманы.
Пока Какаши шагал под аккомпанемент тихого постукивания когтей Паккуна, он делал всё возможное, чтобы убедить себя, что вечер прошёл так, как и должен был. Было ясно, что Сакура сейчас расстроена из-за него, но со временем она забудет, что когда-либо смотрела на него подобным образом, и они оба смогут двигаться дальше и просто быть товарищами по команде.
Неважно, что она сейчас чувствовала — неважно, что он чувствовал — так было правильно.
Наконец, добравшись до своего дома, Какаши уже начал было подниматься по лестнице, но Паккун за ним не последовал. Остановившись, Какаши оглянулся и увидел, что пёс задрал нос и принюхивается. Сам Какаши ничего не чувствовал, но у Паккуна нюх был даже лучше, чем у него, и потому он спросил:
— Что такое?
— Я чувствую запах твоего товарища по команде, — ответил Паккун. — На тренировочном полигоне.
— Какого товарища по команде? — спросил Какаши, хотя это был довольно глупый вопрос. В конце концов, Тензо и Генму он только что оставил в баре.
— Того, который своим присутствием заставляет твоё сердце биться чаще, — ответил Паккун, пристально поглядев на него своими глазами-бусинками, и Какаши на миг проклял тот факт, что у его нинкенов достаточно чувствительный слух — они могли слышать его сердцебиение. Однако в следующий момент он забыл об этом, когда Паккун сказал: — Я чую кровь. А ещё соль.
Кровь? И соль — это может быть пот… или, может быть, слёзы. Внутри Какаши всё рухнуло, пока он переваривал то, что сказал Паккун. Мысль о том, что от неё пахнет кровью и слезами вскоре после того, как она ушла с незнакомцем, вызвала у него панику. Что, чёрт возьми, произошло? Ей навредили?
Без дальнейших раздумий он бросился бежать в сторону тренировочного полигона, подняв хитай-ате и обнажив Шаринган.
Благодаря своей превосходной скорости, Какаши быстро оставил Паккуна позади, и вскоре, часто дыша, достиг поляны на третьем тренировочном полигоне. Полная луна омывала её голубым светом, показывая Сакуру, стоящую к нему спиной, обхватив себя руками. Её окружали кратеры.
— Что произошло? — потребовал он ответа, резко останавливаясь рядом с ней, не потрудившись поздороваться.
Сакура развернулась к нему: её заплаканное лицо было искажено гневом. Лунный свет и Шаринган позволили Какаши увидеть кровь на костяшках её руки, когда она ткнула пальцем в его сторону, рыча:
— Ты можешь сейчас же отвалить.
Увидев окровавленные костяшки её пальцев — и никаких других повреждений — Какаши почувствовал, как поднявшаяся в нём лёгкая паника начала отступать, сменившись облегчением, и закрыл Шаринган. С ней всё было в порядке — кровь, которую учуял Паккун, была от того, что она в гневе уничтожала территорию, а не от того, что ей навредил мужчина, с которым она ушла. Тогда до него, наконец, с запозданием дошло, насколько глупо было беспокоиться за неё. Она была чрезвычайно компетентным шиноби, и ни один первый попавшийся джоунин, которого она подцепила в баре, не смог бы причинить ей вреда. Боль Сакуре причинило лишь то, что из-за своего характера она забыла использовать чакру для защиты рук.
«Нет, — поправил он себя. — Боль ей причинил лишь я».
— Я просто… — начал он несколько запинаясь, прежде чем прочистить горло и попробовать снова: — Я хотел убедиться, что с тобой всё в порядке.
Теперь, когда он знал, что она не пострадала, до него дошло ещё кое-что — она была одна. Струйка облегчения, которую он почувствовал, превратилась в поток, и в этот момент вся работа, которую он проделал, чтобы убедить себя, что Сакура ему безразлична, была полностью смыта. Нельзя было отрицать, что он почувствовал чистое успокоение от того, что она не провела ночь с мужчиной, с которым ушла из бара.
Однако его слова, казалось, только ещё сильнее разозлили её, и она слегка затряслась, когда начала кричать на него:
— Что ж, я не в порядке! Я в ярости, чёрт возьми! И прямо сейчас я не хочу видеть твою глупую рожу!
— Сакура… — начал Какаши, но она не остановилась, её глаза горели гневом.
— Я должна жить своей жизнью, наслаждаться ею и заниматься сексом с тем, с кем хочу, а я этого не делаю, и это твоя вина! — выплюнула она, направляясь к нему, сжав руки в кулаки, а затем резко развернулась и зашагала в другом направлении, как дикая кошка, пойманная в клетку.
Она была злее, чем Какаши когда-либо видел, и всё, о чем он мог думать, это о том, как сильно он хотел её. Он не ожидал, что почувствует такое облегчение, обнаружив её в одиночестве, и это заставило его ослабить хватку на своих чувствах. Он был так уверен, что всё же оттолкнул её. Видеть её такой — злой на него, да, но злой, потому что она хотела его — было невыносимо.
— Я… — попытался он снова, но она развернулась и снова прервала его:
— И почему я не занимаюсь сексом? — кричала она, подходя к нему. — Потому что, несмотря на то, что очень привлекательный мужчина проводил меня домой, всё, о чём я могла думать, это ты! Ты и твоё глупое лицо, которое я даже никогда не видела! Насколько я жалкая?
— Ты… — начал он, но она не слушала.
— Пиздец какая жалкая, вот что! Ты сидишь там такой и делаешь всё возможное, чтобы доказать, что тебе на меня плевать, а я всё никак не могу перестать думать о тебе! Тебе и твоей дурацкой маске! — причитала она, несколько менее внятно, чем раньше. Какаши задался вопросом, действительно ли её так сильно заботила маска, или это была просто удобный объект для её гнева.
— Сакура, — снова сказал он, на этот раз более настойчиво, делая шаг к ней. Как и отметил Паккун, дразня его, его пульс участился — не потому, что он бежал сюда, а потому, что здесь была она, так близко, и он так сильно хотел её. Но, похоже, в ближайшее время она не собиралась прекращать ругаться.
Ему придётся предпринять что-то решительное.
Сакура не стала дожидаться, пока он закончит, а продолжила кричать:
— Нет! Не хочу ничего слышать! Ты уже достаточно испортил мне вечер, и…
Прежде чем она успела продолжить, и прежде чем Какаши смог усомниться в разумности своих действий, он поднял руку и стянул маску.
Сакура залепетала, и её слова затихли, а челюсть отвисла. Какаши ничего не смог с собой поделать — он открыл Шаринган, запечатлев её потрясенное выражение лица и то, как её рука метнулась к груди. Он никогда раньше не видел её такой безмолвной.
Наконец, обретя дар речи, он сказал:
— Паккун почуял, что ты истекаешь кровью. Я просто хотел убедиться, что с тобой всё в порядке.
— Твоё лицо… — сказала она, всё ещё ошеломлённая, скользя взглядом по его чертам.
— И мне жаль, что я испортил тебе вечер, я просто… — он замолчал, чувствуя себя обнажённым под её пристальным взглядом. Когда Сакура уставилась на него, Какаши пришлось бороться с желанием отвести взгляд.
После долгого молчания выражение её лица стало решительным, и она направилась к нему. Её глаза были серьёзными, когда она остановилась всего в нескольких сантиметрах от него и подняла руки к его лицу. Подушечки пальцев, коснувшиеся его щёк, были очень тёплыми.
— Сакура… — произнёс он и слегка смутился от того, что его голос прозвучал как шёпот. Ему даже не пришлось думать о том, хочет ли он наклониться навстречу её прикосновению — он просто сделал это.
— Просто заткнись, Какаши, — прошептала она в ответ, когда их лица приблизились.
Какая-то маленькая, всё ещё мыслящая здраво часть его мозга запаниковала, настаивая на том, что он хотел вовсе не этого, когда снимал маску, но остальная часть его знала, что это ложь. Какаши слишком занимал звук его имени на её губах, то, как она пахла цветочным шампунем и её собственный мягкий, женственный аромат. В этот момент вся его настойчивость в том, что он не хотел Сакуру, рухнула под натиском реальности — она стояла перед ним так близко, что он чувствовал пробегающее между ними электричество.
Она встала на носочки: её губы, коснувшиеся его губ, были мягкими и нерешительными. Прежние причины, по которым он избегал её, больше не имели значения — его рот уже смягчился под её губами, а веки опустились. Он даже не осознавал, что поднял руки, пока те не нашли её бёдра и не притянули её ближе; он наклонился к ней, целуя её вопреки себе — вопреки всем правилам, которым его учили.
Губы Сакуры были подобны бархату, и когда она приоткрыла их, он провёл по ним языком, и в его животе начало разворачиваться что-то горячее. Та его часть, которая ничего не хотела — которой он никогда не позволял чего-либо хотеть, — ожила в чистом желании, которое шокировало бы его, не будь он уже так поглощён им. Она легко поддалась его страсти: опустив руки к его груди, сжала кофту и издала тихий звук у его рта. Он ответил ей низким урчанием в горле: голод, который ревел в нём, был столь же ужасающим, сколь и возбуждающим. Это было похоже на освобождение.
Это было похоже на падение.
Именно эта мысль, пробившись сквозь жар, сумела вернуть Какаши к настоящему, и он оторвался от Сакуры, дыша немного чаще, чем обычно, и посмотрел на неё сверху вниз. Его разум лихорадочно работал, напоминая ему об абсолютной глупости его действий, но тело всё ещё гудело от её близости.
Сакура открыла слегка затуманенные глаза и припухшими губами спросила:
— Какаши?
— Блядь, — произнёс он без слов, сжав руками её бедра, и отодвинул её, увеличив расстояние между ними. — Блядь.
***</p>
Сакура была настолько ошеломлена поцелуем — поцелуем, которого она желала, казалось, целую вечность, — что ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что реакция Какаши не была такой же, как её. Выражение его лица можно было бы назвать тревожным, будь это кто-то другой, но было трудно представить, чтобы кто-то столь собранный, как Какаши, испытывал подобные эмоции. Но потом он нехарактерно выругался, и она поняла, что не ошиблась. Он и впрямь был встревожен. Нет, более того — он был в панике.
Его руки упали с её бёдер, он слегка отвернулся, зарывшись правой рукой в свои волосы и сжав их, и процедил:
— Я идиот. Это… Я идиот. Мы не можем.
Возможно, при более простых обстоятельствах Сакура сочла бы такого взволнованного Какаши милым. В нынешних обстоятельствах это лишь заставило её прежний гнев снова подняться. Она забыла о нём в шоке, когда увидела его лицо — лицо, ещё более красивое, чем она себе представляла, с мужественными чертами и полными, чувствительными губами, — и поразилась тому, насколько разрушительно глубокими становились её чувства к нему. Но то, как он буквально оттолкнул её от себя после того, как вот так поцеловал, снова вызвало её гнев, и прежде, чем Сакура успела подумать, она выпалила:
— Проклятье, Какаши…
— Я твой капитан, — выпалил он в ответ, снова повернувшись к ней лицом, на котором была смесь паники и яростного раздражения. Сакура с некоторым удивлением поняла, как легко его прочитать — она на мгновение задумалась, а не было ли это настоящей причиной, по которой он носил маску. Но пока она задавалась этим вопросом, его глаза стали как сталь, лицо разгладилось и стало бесстрастным, и он продолжил: — Такого рода братание может привести к нарушению рангов. Это полностью подрывает иерархию команды и компрометирует меня как твоего начальника…
— В задницу это всё! — закричала Сакура, прерывая его, должно быть, в двадцатый раз за вечер. — Тебе напомнить, что я единственная в команде могу наложить вето на твои распоряжения? И ты всерьёз собираешься вести себя так, будто другие АНБУ не нарушают правила?
На лицо Какаши вернулось раздражение. Вероятно, потому, что он знал — она права.
— То, что это делают другие, не делает это менее глупым, — возразил он.
Сакуре захотелось встряхнуть его. А ещё ей очень хотелось снова поцеловать его. Вместо любого из этих вариантов она огрызнулась:
— Ты такой упрямый!
Он хмуро посмотрел на неё. Морщины на его лбу, когда он хмурился, она видела и раньше, но сжатые челюсти и поджатые губы — впервые. Она снова поразилась тому, насколько выразительным он был, и не могла не чувствовать себя довольной, что может это видеть. Это прорвалось сквозь гнев Сакуры, и она обнаружила, что, против воли, слегка улыбается.