-13- (1/2)
С того дня моя и без того не особенно радостная жизнь превратилась в настоящую королевскую пыточную.
Я, всегда считавший себя прагматичным сухарём, не мог смотреть на Рёна — каждый взгляд отдавался нешуточной болью в груди. И в то же время не мог не смотреть, потому что неожиданно понял: ничего более прекрасного для меня попросту не существует. Стоило нам оказаться на расстоянии вытянутой руки друг от друга, как моё сердце заходилось в таком темпе, что удивительно, отчего это не слышали все вокруг. Что уж говорить о случайных прикосновениях, каждое из которых оборачивалось фантомным ожогом, ощущавшимся добрую половину дня.
Естественно, в таких обстоятельствах сохранять невозмутимый вид было чрезвычайно сложно. Поэтому я, отговариваясь государственными и свадебными делами, фактически заперся в кабинете и выходил оттуда исключительно чтобы глубоко в ночи добраться до спальни. Такая метода спасала меня дней пять, а потом Рён решил, что нам надо поговорить.
Это был один из тех золотисто-розовых вечеров позднего лета, в которые хочется оседлать коня и уехать на всю ночь в пустоши. Жечь костёр, дышать запахами дыма и скошенных трав, слушать, как в бездонной вышине звёзды переговариваются с заснеженными пиками гор. Увы, сейчас я мог лишь стоять у раскрытого окна и с тоской смотреть на потрясающую акварель, нарисованную невидимой рукой на бледном холсте неба.
Тихо открылась дверь за моей спиной, и сердце тут же застучало чаще.
«Рён».
Я давно стал безошибочно угадывать его присутствие, вот и сейчас мне не нужны были глаза, чтобы знать: от него до меня всего — или целых? — два шага.
— Геллерт, что с тобой происходит?
Негромкий, полный беспокойства вопрос, на который я даже приблизительно не мог сказать правду.
— Ничего.
— То есть ты уже который день не выходишь из кабинета, мало спишь, почти не ешь — и ничего не происходит? — Рён подошёл ещё ближе, отчего по рукам и спине поползли крупные мурашки. — Послушай, я знаю, ты не обязан отчитываться, однако ты мой брат, и я хочу помочь…
Брат. Опять это слово — будто мне и без того не хочется выть во весь голос.
— Со мной всё в порядке, — перебил я. — Просто много бумажной работы и подготовка к свадьбе.
— Ты врёшь, — Рён не обвинял, но огорчался. — А мне казалось, я заслужил твоё доверие.
— Ты заслужил, — я с такой силой впился пальцами в камень подоконника, что странно, как не остались вмятины. — Тем не менее этот вопрос я обсуждать не собираюсь. Ни с тобой, ни с кем-либо ещё.
На несколько ударов сердца воцарилась тишина, а потом Рён сказал:
— Твоё право. Только если передумаешь, я всегда выслушаю и помогу.
— Буду иметь в виду, — из-за того что я старался не пропустить в голос эмоции, ответ вышел оскорбительно пустым.
Рён чуть слышно вздохнул, коротко сжал моё плечо — у меня едва сердце не остановилось — и вышел из комнаты. После того, как за ним закрылась дверь, я медленно досчитал до десяти и наконец отпустил подоконник. Деревянной походкой отошёл от окна и без сил рухнул в кресло.
«Так не может продолжаться».
По неопытности в сердечных делах я считал, что со временем держать чувства в узде станет легче, однако пока всё получалось ровно наоборот.
«Я не могу всю жизнь просидеть взаперти».
Тем более что это уже выглядит странно.
«А ведь через несколько месяцев свадьба».
И мне нужно будет налаживать отношения с Кристин, а не терзаться от запретной и безответной любви.
«И зачем я предложил Рёну стать моим телохранителем? Отдал бы ему в управление какую-нибудь приграничную крепость, и ничего этого не было бы».
Я с досадой ударил кулаком по подлокотнику и внезапно замер от пришедшей в голову идеи.
«А что мешает мне сейчас сделать Рёна начальником крепости?»
Естественно, кроме понимания, что этим я нанесу ему смертельную обиду, и боли в сердце от предстоящей разлуки.
«Зато я не буду тратить силы на театр одного актёра и смогу нормально заниматься делами».
Я вскочил с кресла и принялся мерить кабинет широкими шагами. С точки зрения разума, отослать Рёна — отличное решение. С точки зрения совести…
«Я обещал матери заботиться о нём, а что это, как не забота? В девятнадцать лет получит должность, которой обычно добиваются к пятидесяти — причём абсолютно заслуженно! Рано или поздно он это поймёт и простит меня, а я… Мне будет достаточно одного лишь знания, что у него всё в порядке. Клянусь».
Не давая себе возможности передумать, я призвал Керриана и сказал:
— Для коннетабля д'Арно. Марк, зайдите ко мне. Чем скорее, тем лучше.
Птица улетела, а я, усевшись за стол, начал писать княжеский приказ.
Сказать, что коннетабль был ошарашен моим решением, значит, ничего не сказать. Однако он быстро совладал с собой и, не задавая лишних вопросов, помог мне определиться с будущим местом службы Рёна.