Эпилог (2/2)

— Да, — мягко кивает она, не сводя с него взгляда. — Немного поторопились, но… Я все равно ни о чем не жалею, — подходит Алена ближе, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки, — потому что мы создали настоящую жизнь.

Арсений делает полушаг вперед и мягко берет Алену за руку, несильно сжимая ладонь. И в этом жесте выражается смирение, согласие и просьба. Просьба о прощении, которую он почему-то не может произнести вслух.

— Кьяра появилась на свет в любви, не отрицай этого, — просит Алена, не желая, чтобы их прошлое окрасилось в темные цвета.

Воспоминания любят покой, так пусть и останутся в прошлом. В хорошем прошлом, в которое не хочется возвращаться, но о котором приятно иногда думать. Это самое правильное решение.

— Не буду, — качнув головой, тут же отвечает Арс.

— Хорошо, — часто мигает Алена.

Внутри у нее что-то щелкает, и она понимает, что пора. Что она готова это сказать. Те слова — самые важные слова — ради которых она сюда пришла.

— И я рада, что у нее есть ты, — продолжает Алена. — И что у нее есть Антон.

Имя парня непривычным теплым облаком вырывается из ее легких, и Арсения будто током прошибает, в результате чего он чуть вздрагивает, не до конца осознавая, что правда это услышал.

— Что вы оба у нее есть, — выдыхает она. — Я не смогла дать ей ту любовь, которую она заслуживала. У меня не получалось, потому что я никогда не чувствовала, что она моя, — выпаливает чистосердечное девушка.

В глазах у нее закипают жгучие слезы, а от правды, наконец вырвавшейся наружу спустя столько лет молчания, разрывает грудную клетку, мешая нормально дышать.

— Потому что Кьяра именно твоя, Арс, — дрожащим голосом произносит Алена. — Она твоя дочка. Твоя и его, — все еще не выпуская руки Арса и не прерывая с ним зрительного контакта, продолжает она. — Вы даете ей ту любовь, которую заслуживает каждый ребенок, и вам даже не нужно стараться.

Голос девушки предательски дрожит, и она не справляется. Ей не удается больше держать эти чувства в себе.

— Я никогда не умела ее любить, я и мамой-то ее быть не умела…

Как бы сильно Алена ни старалась в отсутствие Арса справиться сама, как бы ни внушала себе, что она должна — обязана, блин — стать матерью, которой ребенок в будущем смог бы гордиться, у нее не получалось.

Кьяра напоминала ей о разлуке: каждый день давала понять то, что разделила их с Арсом только сильнее. Что малышка не смогла восстановить тот шаткий мост, что между ними остался, а со временем сама стала им.

Алена ненавидела себя за эти мысли, но кроху со временем она стала считать балластом, особенно в тот момент, когда встретила другого человека. Арсений молча делает полушаг к девушке и заключает ее в объятия, осторожно прижимая к себе. Он опускает ладонь на ее затылок и кладет подбородок на макушку, прикрывая глаза.

И в этом простом жесте он выражает ей благодарность, которую не может произнести вслух. За прошлое, за правду, за откровение и смелость. За всё, что было. И за то, чего больше не будет.

— Тшш, — шепчет он, поглаживая всхлипывающую девушку по волосам. — Всё в порядке. Ален, тебе нельзя волноваться, а то ребенок икать начнет.

Наставление выходит почти бредовым, но девушка приглушенно смеется, и Арсений не может не улыбнуться, когда чувствует небольшую волну вибрации от этого прямо через одежду на коже. Он выпускает ее из объятий, и Алена быстро смахивает слезы, потому что плакать на морозе — такое себе развлечение.

Они смотрят друг на друга теперь иначе. Не так, как это случилось во время их первой встречи; не так, когда узнали, что у них будет ребенок; и не так, как во время подписания первого постановления на развод в июле прошлого года в офисе Утяшевой.

Арсений смотрит на нее так, будто тысячу лет знает, а она — будто тысячу лет забыть все равно не может. Они смогли это сделать. И теперь их судьбы наконец могут пойти своими дорогами.

— Ох, я чуть не забыла, — спохватывается девушка и возвращается к столику, возле которого стояла, забирая со стула бумажный коричневый пакет.

Алена возвращается к Арсу и на какое-то время снова замолкает, сжимая пальцами холодные ручки.

— Могу я попросить тебя, — утирает она тыльной стороной ладони щеку, — передать Кьяре кое-что?

Арсений немного нервно выдыхает, когда Алена открывает пакет и вытаскивает оттуда потрепанную временем игрушку. Слоненок — первая игрушка Кьяры. Серая, с заплаткой на правой лапе, и шов немного у основания хвоста разошелся.

Та самая. И Арсения с невозможной скоростью неподготовленным окунает в прошлое так резко, что у него вдоль позвоночника бегут мурашки.

— Он был ее любимым, помнишь? — осторожно спрашивает Алена, сжимая плюшевую игрушку так, словно боится ее отпускать. — Она не расставалась с ним и… Когда мы собирались, я, — Алена снова сбивается с мысли, облизывая губы, — я забыла его положить в чемодан. Это была и моя игрушка, ты же знаешь, и…

Арсений принимает из рук девушки плюшевое прошлое и непроизвольно замечает, как Алена буквально отрывает ее от сердца. И Арсений все понимает. Она не забывала ее. Она оставила себе ее специально, чтобы помнить и не забывать.

Чтобы просыпаться и видеть эту игрушку на тумбочке в гостиной, а приходя домой, замечать ее снова. Как напоминание о дочери. Арсений знает, что Алена говорит неправду: она любила их девочку. Даже больше, она и сейчас ее любит.

Просто делает это не так, как прочие. Ее любовь к Кьяре сидит глубоко в душе, и не вытравишь ее оттуда, не выведешь, как ни старайся. Да и не нужно стараться. И Арсений видит это.

Попов молчит слишком долго, рассматривая игрушку в руках, и Алена не выдерживает этого первой.

— Ты можешь не передавать, — качает она головой, понимая, что это теперь зависит только от него.

Ему принимать это важное решение самому. Ему решать, позволять ли девочке снова вспоминать о той, что уже почти забыта.

— Просто скажи, что передашь, — просит она, чуть морщась. — Мне будет так… проще.

Арсений видит, что происходит с ней. Чувствует, как грозовое облако из тоски нависает над ней так отчетливо, что отбрасывает на кожу сероватые тени. Что бы Алена ни говорила, как бы сильно ни старалась доказать не только Арсу, но и самой себе, что с дочкой она связана быть не хочет…

Она говорит неправду.

— Ты можешь общаться с ней, — находит единственные правильные слова Арсений. — Можешь приезжать.

Алена хватает губами кусочек холодного воздуха и с благодарностью смотрит на него. Под веками девушки снова закипают слезы. Он слишком хорошо ее знает, а она по-прежнему не умеет лгать.

Девушка делает это быстро. Делает это скомкано, почти неловко и немного нервно. Она обнимает его, по-детски почти — разрывающе. Обвивает руками его руки, сцепляя на лопатках в замок, и тычется носом ему в куртку на уровне груди. Неуклюже так, как слепой котенок.

— Я не стану отнимать этого ни у нее, ни у тебя, — сгибает руки Арс и мягко гладит ее чуть выше локтя.

И теплый шепот девушки согревает морозную стужу:

— Спасибо.

Арсений уверен, что всё делает правильно.

Уверен, потому что иначе и быть не может.

Не вините прошлое за то, что оно было, ведь без него не случилось бы настоящего.

— А вино еще есть? — чуть машет в воздухе почти пустым бокалом Ляйсан, и Арсений часто мигает, проходя вглубь гостиной и возвращаясь в реальность.

— Закончилось, вот только что хотел принести еще, — отвечает он, указывая пальцем себе за спину, в сторону кухни.

— Блин, как же так? — немного расстраивается Оксана, голова которой лежит на плече обнимающего ее Сережи. — Вечер же только начинается…

— Есть! Да! — победно вскинув вверх кулак, кричит Добровольский, отбрасывая джойстик в сторону. — Моя победа, Димка.

— Пошел ты, — беззлобно отмахивается Позов, не скрывая улыбки.

— Надо было на бабки играть, отвечаю, — поднимается на ноги Паша и опускает на пояс руки.

Гостиная снова оживает, все постепенно вливаются в общий диалог, не считая мелких, которые возятся в комнате Кьяры, не выпуская оттуда несчастного Пуха.

— Мальчики, потише, тут вопросы решаются важные, — улыбается Ляйсан, одергивая супруга.

— А что случилось? — не понимает Паша.

— Вино закончилось, — снова поднимает бокал Катя, и Добровольский прыскает.

— Нашли проблему, девочки. Давайте я сгоняю. Пусть Димка на Шастуне побеждать тренируется, пока меня нет, — лукаво добавляет он.

— Ха-ха, обхохочешься, — угрюмо замечает Позов, немного расстроенно водя пальцами по кнопкам джойстика.

Оксана смеется. Немного по-детски, забавно так ладошкой губы прикрывает, и ее смех непроизвольно подхватывает вся компания.

— Да ладно тебе, Поз, — садится рядом с ним на ковер Шастун и скрещивает ноги по-турецки. — Паша просто выпендривается.

— Это все вранье! — подняв указательный палец вверх, замечает Добровольский. — Я — высококвалифицированный специалист, и вообще…

— Да одевайся за вином, че ты выпендриваешься, — обернувшись через плечо, хохочет Шастун.

Ребята снова смеются. И Добровольский смеется, да только ему почему-то не очень смешно. Он выходит в коридор один, и улыбка стирается с его лица. Внутри будто что-то щелкает и снова становится пусто и холодно.

Как бы сильно он ни старался держаться стойко, как бы ни показывал всем, что у него все в порядке… у него получалось плохо. И наедине с собой, пока никто не видит, Паша не хочет улыбаться. Не хочет, потому что не может.

— Паш, — негромко зовет его Ляся, тайком пробравшаяся к нему, пока вся толпа разделилась на два лагеря болельщиков в игре между Позом и Шастом. — Ты как?

— Нормально, — чуть кивает он, надевая теплое черное пальто.

Ляйсан кусает губы.

— Ну, где же нормально? — заботливо спрашивает она. — Я же вижу, что грустный.

Обмануть ее попросту невозможно, да Паша и не пытается вовсе. Весь этот спектакль улыбок был для ребят, от Ляси он ничего скрывать не собирался. Она знает, она видит. Она чувствует его тоску в равной мере, как и он.

— Скучаешь? — негромко спрашивает она.

Добровольский просто кивает.

В этот самый двадцать седьмой день к ним с Лясей домой приходила знакомиться Юля. Два месяца уже прошло. Два гребаных месяца.

И Паша не жалел об этой встрече до тех самых пор, пока не понял, что попрощаться они толком и не смогли, а единственная возможная встреча, которую хотела подарить им судьба, была бессовестным образом отобрана у них Ириной.

Ляйсан его понимает, ей эта солнечная девочка Юля тоже безумно понравилась. Она просила ее наедине не прощаться с их семьей навсегда, не обрывать связи и приезжать хотя бы иногда. Потому что Паша расцветал весь, когда видел ее. У него ведь из родственников никого больше и нет, а Юля эта для него была той самой младшей сестрой, в которой он всегда нуждался.

Юля просьбу выполнить не смогла и всё-таки сменила номер.

Топольницкая все равно ушла.

— Не торопись, ладно? — поправляет ему шарф Ляйсан и вкладывает в руки кожаные перчатки. — Тебе надо отвлечься.

— Хорошо, — кивает он и мягко целует жену в нижнюю губу, плавно прикрыв веки.

Утяшева гладит его по волосам и оставляет еще один невесомый поцелуй на кончике носа.

— Всё наладится, — уверенно произносит она, заглядывая мужу в глаза.

И Паша ей верит.

Стоит ему выйти из подъезда, как январский ветер тут же начинает щипать ему уши. Суховатый и колкий снег почти не хрустит под ногами, сияя в свете уличных фонарей на манер дорогих драгоценностей.

Добровольского мурашками прошибает, и он ежится, поднимая воротник, и заворачивается в слишком холодное для этого времени года пальто, засовывая руки в маленькие карманы. Но стоит ему пройти несколько десятков метров, как ноги сами отчего-то останавливаются.

Он молча стоит на месте, глядя на носы ботинок, и внезапно понимает, что, если он сейчас поднимет голову, что-то произойдет. Не зря же сердце в эту секунду заходится в таком бешеном ритме, что хочется выплюнуть его в ледяной сугроб, чтобы полегче стало.

И Добровольский делает это: он поднимает глаза.

Она стоит в нескольких метрах от него. Плащ длинный, капюшон почти до самых глаз натянут, и румянец на щеках. Стоит, с ноги на ногу переминается, а руки за спину завела, как нашкодившая девчонка.

— Такие пробки кругом, с ума сойти можно, — оглядываясь куда-то назад, произносит Топольницкая. — Я уж думала, что к февралю доберусь только.

И голос у нее всё тот же: детский почти, чистый, звонкий. Те же ямочки на щеках. И те же нелепые очки в немного погнутой оправе. Все та же заучка Топольня. Все та же девочка с книжками.

Паша ничего не может сказать. Он даже не спрашивает, как она здесь оказалась и откуда знает адрес, потому что ответ на этот вопрос понятен ему как дважды два. Сережа.

— Сапсан впервые задержался, нет, ну, ты представляешь вообще? — тараторит она. — Я вчера вернулась в Петербург и думаю: а почему бы не съездить в Москву на денек? Только я ведь телефон посеяла старый. Мама все причитала: «Юляша-растеряша». А там ведь симка была… Там номера… Номер, — сбивается с мысли она. — Твой номер. И снег еще идет. Пурга настоящая, я даже…

Топольня замолкает. Затихает, потому что Паша в несколько широких быстрых шагов подходит к ней и сгребает в охапку, прижимая к себе девушку так сильно, что скулить начинает что-то глубоко внутри.

Скулят его персональные маленькие демоны. Соскучились по ней. Так соскучились, черт бы все в этом мире побрал. Гадкие предатели. Обещали же не скучать и снова слово свое не сдержали.

Дерут тощие глотки, просят: «Не уходи навсегда. Останься в моей жизни, без тебя так паршиво».

Пожалуйста.

Ну пожалуйста.

Топольницкая просовывает ладошки под его руками и прижимается к нему так, будто он — последнее, к чему она прикоснется в жизни. Крепко-крепко. Зажмуривает глаза сильно-сильно. Так, что взрываются под веками звездочки.

Добровольский рвано выдыхает. И ему кажется, что с этим выдохом из него исчезает вся тоска, вся безысходность, что терзала его долгое время. Не зря говорят, что боль лепит из глины настоящего человека.

Да, порой она проявляется слишком сильно. Так сильно, что даже может показаться, что ты уже не выдержишь и вот-вот умрешь. Но ведь ничто так не возвращает к жизни, как возможность смерти.

Паша прижимается скулой к ее виску, и девушка вдруг начинает смеяться. Тихо так, но почти рвано, даже нервно; уткнувшись ему в пальто и чувствуя, как с каждой новой секундой она вот-вот позволит себе сделать то, чего не делала уже очень долгое время.

— Только не вздумай реветь, Топольня, — криво улыбаясь, негромко произносит он.

И Паша думает: вот же ребенок.

И Паша думает: как сильно я по тебе скучал.

Добровольский сильнее обнимает ее, а она привстает на носочки, и это становится таким родным, что Паше кажется, что он лучше будет стоять так еще минут десять, чем даст ей понять, что соленые предатели уже во второй раз режут ему на морозе щеки.

Но Юле не нужно видеть. Ей достаточно почувствовать.

— Я тоже скучала, Паш.

Смешок адвоката повисает в холодном воздухе курчавым облачком. Паша закрывает глаза и хочет услышать шум магистрали вдали от жилых домов, но у него не получается. Потому что удары сердца заглушают все прочее.

С пепельно-серого неба медленно валит снег.

Теперь все правильно.

Все на своих местах. И с каждым днем все участники этой истории будут убеждаться в этом сами.

Алена вернется домой в Эстонию и слово свое сдержит: она станет поддерживать связь с дочкой. И получаться у нее это будет намного лучше, чем она сама ожидала. Кьяру потом по выходным от Скайпа будет за уши не оттащить, и это будет хорошим знаком. Это будет правильно.

Через два месяца Арсений получит от Алены письмо о том, что она снова стала мамой. Мамой мальчишки. И он будет рад за нее так сильно, что не сможет не рассказать об этом Антону и их девочке, как бы невзначай намекая, что у нее теперь есть сводный брат. Далеко, правда. Но он есть.

Еще через восемь месяцев они с Антоном получат приглашение на свадьбу Алёны, и они все поедут в солнечную Барселону, а Кьяра возьмет с собой того самого слоненка, чтобы подарить его маленькому кареглазому Даниелю, потому что это тоже будет правильно.

Леша пропадет со всех радаров, не будет долгое время появляться на своих старых страничках в социальных сетях и вообще со временем будет казаться Оксане странным сном, о котором не хочется вспоминать.

Фролова свяжется с Ириной только один раз после того, что произошло, и в тексте ее сообщения будет всего несколько слов.

Оксана (19:44): Я тебя прощаю

Они будут просмотрены, но останутся без ответа.

Ровно через год она узнает из новостей, что Леша женился на светской диве средних лет, а еще через полгода Сережа будет всячески огораживать ее от кричащих заголовков о том, что «Новоиспеченный муж светской дивы был найден в номере отеля без признаков жизни в объятиях молодой блондинки». Первенца своего Леша увидеть не сможет. И одному только Богу решать, правильно это или нет.

От Ирины не будет совершенно никаких вестей очень долгое время. Она удалит свой аккаунт в Инстаграме на неопределенный срок, но вскоре восстановит его, и причины ее поступка понять никто так и не сможет.

Ближе к маю восемнадцатого года Антон увидит ее в Воронеже из окна машины, когда они с Арсом и Кьярой будут проезжать город по пути на спорный уикенд. Ее будет сопровождать высокий мужчина в солнечных очках и что-то бесконечно говорить, размахивая руками, а она будет кивать, глядя себе куда-то под ноги, но счастливой выглядеть совсем не будет.

Юля через полтора года встретит наконец того самого человека, который будет любить ее сильнее, чем это вообще может быть возможно. И Сережа будет страшно сильно за нее рад, несмотря на то, что имя Игорь покажется ему каким-то немного странным.

Ляйсан и Паша останутся даже сквозь года друзьями семьи Поповых и каждый раз при удобном случае будут продолжать напоминать парням о том, что те знатно потрепали им нервы, но знакомству они безумно рады, хотя в конторе у себя видеть их по работе не хотят больше от слова «совсем».

Наш мир — по­лот­но, и сос­то­ит оно из ни­тей пе­реп­ле­тен­ных меж­ду со­бою су­деб. Ес­ли бы Гос­подь за­хотел, что­бы оп­ре­делен­ные судь­бы боль­ше не ка­сались друг дру­га, то узор на по­лот­не был бы дру­гой и еще осенью пят­надца­того го­да судь­бы Ар­се­ния и Але­ны по­нес­лись бы по те­чению сво­ей до­рогой.

Но у Гос­по­да дру­гие пла­ны. У не­го свой сце­нарий, и мы его в гла­за ни­ког­да не ви­дели.

Всё переплетено.

Так что судьба знала, что делала. Она всегда это знала.

И затеяла она все это, чтобы создать неповторимое полотно. Да такое, чтобы Арахне на зависть. Она сделала это все ради них. Ради каждого из них. Ведь всего одно действие каждого героя этой истории могло повлиять на весь узор, испортить его, изменить — исправить.

Ира могла в тот день не возвращаться домой за зарядкой для телефона, и тогда ее мобильник бы к обеду сел, и она не смогла бы ответить на звонок Алены и порекомендовать ей адвокатов, на которых работала.

Паша мог и не вспомнить о том, что Юля занимается переводами, о том, что та-самая-заучка-Юлька вообще смогла стать кем-то великим и покорить иностранные языки, в переводе с которых он так нуждался.

Юля могла перестать надеяться на чудо и сменить симку, а не продолжать ходить с ней на протяжении восьми лет, думая периодически о том, что связан этот номер только с одним, дорогим ее сердцу, человеком.

Ляйсан могла не поддаваться своему шестому чувству и не браться за дело какой-то Алены Поповой из Эстонии, которая черт пойми как вышла на них, не объяснившись никому.

Арсений мог закрыться от других и не рассказать о том, что случилось в его жизни, ни одной живой душе, убрав тем июльским вечером после встречи с Аленой в офисе Утяшевой телефон в карман и не набрав на эмоциях давно заученный номер Шаста.

Антон мог отказать Арсу в приезде, когда тот позвонил, мог остаться с Оксаной, которая в его помощи так сильно нуждалась, и не оставлять ее в компании Матвиенко одну.

Оксана могла не звонить ему, не просить приехать и помочь, а пустить всё на самотек, поехать на работу к Леше, не воспринимая его отсутствие как данное, а держа все в своих руках.

Леша мог отказаться знакомиться с девушкой Антона в то воскресенье и поехать на съемку проекта «Лэтс ду ит», работу в котором ему предложил некий Сережа, пронаблюдав за его работой на одном из мероприятий.

Сережа мог взять и не поехать с Антоном в гости к его подруге, мог остаться дома и созвониться с Юлей по Скайпу, потому что они очень давно из-за ее командировок не виделись.

Алена же могла просто дождаться. Могла отказаться тем вечером пойти с подругами гулять на пляж, могла не просить няню снова посидеть с Кьярой и могла не встретить человека, который готов был любить ее с каждым днем только сильнее.

А Кьяра…

Что бы ни произошло, малышка все равно все бы сделала правильно.

Ведь это она — то звено, которое и связало каждого из них. Она и стала тем, благодаря кому это полотно судеб было создано.

Она помогла маме найти свое счастье. Стала неправильным козырем для Ирины, который ее и погубил. Из-за психосоматической болезни от тоски по Тосе смогла снова вернуть взаимопонимание Сереже и своему папе.

Благодаря Пуху помогла Матвиенко понять, что нужно ехать к Оксане, когда та была ему так нужна. Помирила Стаса с папой в день судебного слушания. Стала тем, кто помог подружиться Паше с папой и папе с Оксаной.

И главное — она помогла понять Тосе с папой, что они любят друг друга.

Это всё она сделала.

Это всё рук Принцессы.

Есть в каждом из нас что-то такое, о чем мы даже не подозреваем. То затравленное, тихое предназначение, которое мы будем отрицать до тех самых пор, пока не станет слишком поздно и это что-то не потеряет для нас всякий смысл.

Но есть более тяжкие испытания, чем этот самый смысл потерять, и порой они длиною в целую вечность. Когда Кьяра вошла в жизнь Арсения целиком и полностью, он нашел в себе мужество и принял его. Принял свое предназначение: быть отцом.

Кьяра научила его радоваться жизни и дарить свет тем, кто в этом нуждается. Она показала ему, как сильно, оказывается, можно любить; что держаться за своего человека нужно обеими руками; и что нужно уметь прощать.

Этот скрытый пункт в договоре стал ключиком к его счастью.

Не бывает идеальных родителей, но каждый из них старается, импровизирует, учится на своих же ошибках. И сейчас, когда он смотрит на Кьяру, слышит ее смех, то, как она поет и называет Антона «папой» — он забывает обо всем на свете.

Потому что они с Антоном хорошие родители. И потому что важно теперь только настоящее, только их маленькая семья и их дочка; только сейчас, ведь о будущем не знает никто, но знать о нем, если честно, не хочется вовсе.

Настоящее — самая прекрасная вещь, которая только могла быть создана этим миром.

Когда Димка Позов со счетом в 5:3 громит Шаста в приставку, тот смиренно принимает поражение и под шумок уходит от толпы гостей на кухню, следуя за Арсением, который ушел туда, чтобы вытащить наконец из духовки горячее.

Пока Арс поливает соусом блюдо, Антон завороженно наблюдает за его действиями. Такими плавными, осторожными и уверенными. За такое количество времени Антон научил Арса готовить, и если не каждый день, то каждые три в доме Поповых пахнет домашней горячей едой.

Антон медленно подходит к Арсению сзади и ласково обнимает его со спины, мягко касаясь пальцами его рубашки на уровне груди и чуть сжимая приятную на ощупь флисовую ткань. Арс оставляет соусницу на столешнице, опускает свои руки на его запястья и нежно ведет к тыльным сторонам ладоней, скрещивая с ним пальцы.

Руки Антона непривычно сухие и теплые, а это может означать только одно.

Он наконец дома.

Шастун утыкается носом в темный загривок немного жестких волос мужчины и закрывает от удовольствия глаза. От Арсения пахнет спокойствием, пахнет теплом и домом. А еще он пахнет светом. И всё это смешивается так гармонично, так четко в сознании парня, что ассоциация всплывает в мыслях сама.

— Ты пахнешь как лето, — непроизвольно выдыхает ему в волосы признание Антон, прижимаясь грудной клеткой к его лопаткам так сильно, что Арс буквально чувствует слишком быстрое биение сердце парня.

Сравнение кажется Арсению забавным, и он улыбается.

Попов всегда считал, что Антон был тем самым олицетворением слова «лето». Мощнейшим эпицентром жизни и света, смешанного с теплом. Настоящий июль. Жаркий, свежий, живой. Арс держался за свет Антона. Его тепло помогало пережить все то, что подбрасывала судьба холодным августом, дождливой осенью и снежной зимой.

Но на деле-то все оказалось совсем не так. Потому что, оказывается, Шастун — зима. А если быть точным — январь.

Знаете, ведь само название месяца «Январь» произошло от имени Янус. Этот месяц назвали в честь бога. Бога, у которого было два лица. Он смотрел в разные стороны и разрывался меж двух огней: метался в выборе и принятии решений.

Январь стремился в новый год и новое начало, но при этом был привязан к старому. К тому, с чем сложно расстаться, как бы сильно ты ни старался. Это и был Антон.

А Арсений, сам того не подозревая, стал для Антона тем самым спасительным летом. Тем запахом свежескошенной травы, тем домом вдали от обезумевшей толпы. Семьей, которую Антон искал столько лет, одиноко скитаясь по стуже.

— И ты сам лето, — целует его в шею парень, выдыхая мягкий смешок, и у Арсения мурашки от этого бегут по коже. — Мое лето.

Арсений улыбается и поднимает взгляд на календарь, который висит на холодильнике среди рисунков их дочери. Тени из окна отбрасывают на листок с первым месяцем года сероватые пятнышки.

На кухню, звонко смеясь, забегает Кьяра и прячется за ногами пап от бегущего за ней Пуха. Рассел-терьер, в свою очередь, внезапно снова ретируется в гостиную, потому что следом влетает молниеносный пушистый Пятачок с хвостиком-пистолетом.

Малышка просится на руки, и Антон поднимает ее, еще раз подбрасывая вверх, а после они с Арсом оставляют на щеках дочери звонкие поцелуи, и Кьяра заливисто хохочет и ежится, потому что у пап снова колятся щеки.

— Лето, — улыбаясь, думает Арсений, и сердце мужчины непроизвольно екает от невозможной нежности к людям, которых он любит больше всего на свете. — Лето в январе.