1 (1/2)

1

Ноги Гарри ударились обо что-то твердое; колени его подкосились, и голова золотого чародея упала на пол с глухим металлическим стуком. Он огляделся и увидел, что портал перенес его в кабинет Дамблдора.

Похоже, за время отсутствия директора вся обстановка кабинета вернула себе первоначальный вид. Хрупкие серебряные приборы снова очутились на столиках с веретенообразными ножками — они деловито жужжали и попыхивали. Портреты прежних директоров и директрис дремали на стенах, прислонившись головой кто к спинке кресла, а кто к боковой части рамы. Гарри выглянул в окно. Над горизонтом забрезжила светло-зеленая полоска — близился рассвет.

Неподвижность и тишина, лишь изредка нарушаемая сопением или случайным всхрапом какого-нибудь спящего портрета, были для него невыносимы. Если бы вещи вокруг отражали его внутреннее состояние, все картины кричали бы от боли. Тяжело дыша и стараясь ни о чем не думать, он прошелся по тихому, прекрасному кабинету. Но мысли сами лезли в голову... от них не было спасения...

Это из-за него погиб Сириус — в его гибели был виноват только он, Гарри. Если бы он не оказался таким глупцом и не клюнул на приманку Волдеморта, если бы он не был так убежден, что его сон правдив, если бы он прислушался к словам Гермионы и допустил хоть на мгновение, что Волдеморт и впрямь решил сыграть на его привычке изображать из себя героя...

Это было невыносимо, он не мог думать об этом, не мог терпеть эту муку... Внутри него словно разверзлась страшная зияющая бездна, в которую он не хотел заглядывать, черная дыра там, где раньше был Сириус и куда он потом канул; Гарри не хотел оставаться наедине с этой жуткой молчаливой пустотой, он не мог этого вынести... Вдруг с картины позади него донесся какой-то особенно громкий всхрап, и холодный голос сказал:

— А... Гарри Поттер...

Финеас Найджелус сладко зевнул и потянулся, устремив на Гарри проницательный взгляд прищуренных глаз.

— Что привело вас сюда в столь ранний час? — наконец осведомился он. — Согласно правилам, доступ в этот кабинет запрещен всем, кроме законного директора. Или это Дамблдор прислал вас сюда? Постойте-ка, не говорите... — он снова во весь рот зевнул. — Очередное поручение для моего никчемного праправнука?

Гарри молчал. Финеас Найджелус не знал, что Сириус погиб, но Гарри не мог сказать ему об этом. Сказать это вслух было все равно что признать случившееся окончательно и бесповоротно. Еще несколько портретов зашевелились. Страх перед возможным допросом заставил Гарри пересечь комнату и взяться за дверную ручку. Она не поворачивалась. Он был заперт.

— Надеюсь, — сказал дородный красноносый волшебник с портрета, висящего над директорским столом, — это означает, что Дамблдор скоро вновь окажется среди нас?

Гарри обернулся. Волшебник глядел на него с большим интересом. Гарри кивнул, потом снова подергал ручку у себя за спиной, но она не поддавалась.

— Прекрасно, — сказал волшебник. — Без него здесь было очень скучно... чрезвычайно скучно.

В пустом камине вспыхнуло изумрудное пламя, и Гарри отскочил от дверей, глядя на вращающуюся в огне человеческую фигуру. Пока Дамблдор выбирался из камина, все остальные маги и волшебницы, изображенные на портретах, тоже очнулись ото сна. Послышались приветственные восклицания.

— Благодарю, — мягко сказал Дамблдор. Не глядя на Гарри, он прошел к двери и, вынув из внутреннего кармана мантии крохотное обезображенное, лишенное перьев птичье тельце, бережно опустил его на поднос с мягкой золой под золотым насестом, на котором обычно сидел взрослый Фоукс, — Гарри, я сейчас вернусь. Прошу, мальчик мой, подожди немного, — и с этими словами вернулся к камину и исчез в зеленых языках пламени.

Финеас Найджелус уселся поудобнее в своем кресле, похожем на трон, и благосклонно улыбнулся Гарри.

— Как вы наверняка знаете, Дамблдор о вас весьма высокого мнения, — добродушно сказал он. — Да-да. Считает вас исключительно дост...

— ЗАМОЛЧИТЕ, — взревел Гарри. Бездна уже не могла оставаться внутри. Она поглощала каждый уголок его сердца, грозя уничтожить изнутри. Он сделал шаг вперед и с невидящим взглядом кричал на портреты, не замечая их абсолютно. — ЗАМОЛЧИТЕ, СЛЫШИТЕ?

Перед глазами стены уже плавились, теряя четкие очертания. По винтовым ножкам столов и стульев, как по хрупкому ветхому дереву, ударом молнией змеей расползались трещины. Стекла окон начали дребезжать и гулом отзываться в небольшом пространстве кабинета, лишь усиливая эффект торнадо. Но Гарри было все равно.

В этом помутнении, волоча ноги, он дошел до стола — единственной уцелевшей твердой глади в пределах досягаемости — и оперся руками на нее, склоняя голову вперед. Сил уже не было. Не было сил ни бороться, ни плакать, ни стоять. Бессильно опустившись коленями на пол перед столом директора, он всматривался в рисунок каменных плит. Сквозь взвесь темных мыслей до него доносились отголоски возмущений, идущих от портретов. Они говорили что-то об уважении к старшему поколению, о морали. Гарри и слушать не хотел.

Из сумбура его вытащил писк Фоукса. Гарри поднял голову и из-под столешницы директорского стола посмотрел в сторону золотого насеста птенца феникса: словно замерзая от холода, крохотное тельце, прижимаясь ко дну подноса, старалось найти выгодное положение, чтобы воздух холодного мира не касался и без того слабого птенца. Дрожа всем телом, Фоукс вдруг начал всхлипывать. Гарри с большим усилием поднялся и на ватных ногах прошагал к фениксу.

”Ему, должно быть, холодно”, — подумал Гарри.

Собрав последние остатки пепла вокруг страшненького тельца, он горками распределил легкую серую пыль вокруг него. На этот жест заботы Фоукс лишь поднял голову и, продолжая всхлипывать, закрыл блестящие глаза. Капли возникли из ниоткуда. Гарри заметил слёзы уже тогда, когда одна из них уже собиралась упасть с кончика клюва.

”Это же слезы…” — пронеслась у него мысль.

Помня, как в прошлый раз они спасли его самого от неминуемой гибели, он начал оглядываться вокруг себя в поисках емкости, в которую можно было собрать жизненно необходимую жидкость. Гарри встал и обернулся — ужас застыл на его лице: результат его магического выброса был налицо: черепки посуды были разбросаны на полу, осколки стекла ровным слоем покрывали все поверхности, до которых успели долететь после того, как Гарри прекратил разрушать кабинет. Не было ровным счетом ничего, что уцелело и могло пригодиться, как емкость.

Первая капля упала и, растворившись в пепле, исчезла, оставив за собой серое пятнышко. Страх и бессилие подступали к Гарри все быстрее, давая понять, что времени у него опять слишком мало. В панике он начал судорожно рыться в карманах штанов.

— Слава Мерлину, — вырвалось вздохом из его уст, когда он нащупал в правом кармане штанов маленькую пробирку — он не успел её использовать на зельеварении, так как загубил очередное зелье и Снейп, произнеся привычное ”Evanesco”, снял с Гриффиндора пять баллов.

Вторая слеза уже тяжело свисала с кончика клюва. Гарри едва успел поймать её горлышком пробирки. Рука тряслась до такой степени, что её пришлось опереть на золотой поднос и схватить левой рукой у запястья. Это помогло лишь отчасти. Осознание ответственности никогда не придавало сил, а только усиливало напряжение.

Третья слеза… уже покоилась на дне стеклянной емкости.

Четвертая…

Пятая…

Два дрожащих тела замерли напротив друг друга. Время застыло. Тишина сковывала все вокруг. Писк кончился. Фоукс поднял глаза, устало дрожа, посмотрел на Гарри, медленно моргнул и спрятал голову под худое крылышко в поисках тепла.

Поттер осторожно разжал левую руку и потянулся за пробкой, чтобы закупорить спасительные слёзы. Руки все ещё дрожали. Поднеся к лицу наполовину наполненное стекло, он всмотрелся— ничего необычного, если не знать, что это в действительности такое. Гарри тяжело вздохнул и аккуратно спрятал пробирку в правый карман штанов.

Как же он жалел, что потерял первую каплю. Ведь мог же успеть. Мог. Это слово круто вернуло его к недавно произошедшим событиям. Из воспоминаний его вырвала вспышка, возникшая в камине. Дамблдор вернулся.

— Ну, Гарри, — сказал он наконец, осмотрев кабинет после выброса, — ты будешь рад услышать, что ночные события не нанесли серьезного ущерба здоровью твоих товарищей и все они скоро поправятся.

Гарри хотел сказать «хорошо», но не мог выдавить из себя ни звука. Ему казалось, что речь идет об ущербе, виновником которого был он сам, и хотя Дамблдор впервые за долгое время смотрел ему прямо в глаза и выражение его лица было скорее ласковым, чем укоризненным, Гарри не мог заставить себя смело встретить этот взгляд.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Гарри, — очень тихо произнес Дамблдор.

— Нет, не понимаете, — сказал Гарри неожиданно громко. В нем взметнулась безудержная ярость: Дамблдор ничего не понимал в его чувствах!