Портсмутский договор (1/2)

на меня красиво падал лунный свет.

рассыпался над домами фейерверк.

я не отражался в окнах — в чём секрет?

солнце село — я уже не человек.</p>

— Нет-нет-нет. Это плохая идея. Очень плохая, Осаму, — Атсуши нахмурился и, замерев на месте, посмотрел на Дадзая. Тот обернулся и покачал указательным пальцем. — Я не согласен!

— Чш! — Осаму взмахивает рукой, тотчас прикрыв оборотню рот, и тот лишь выпрямился, поглядев сначала на чужую кисть у лица, а затем с возмущением — на её обладателя. — Я совершенно не понимаю, о чём ты.

— Оса- — Атсуши предпринял попытку убрать руку от своего рта, взяв Дадзая за запястье, но Дадзай тотчас прикрыл Атсуши рот другой ладонью.

— Тебе кажется, — Осаму, невинно улыбнувшись, подмигнул оборотню, и Атсуши, шумно выдохнув носом, отвернулся.

Если Дадзай и планировал скрыть цель сегодняшней ночной вылазки, то у него уже не вышло. Неясно, входило ли чутьё Атсуши в допустимые ответвления, но Осаму всё равно не изменился в лице — непонимающе между собой переглянулись лишь Тюя и Рюноскэ, немного прихрамывающий после недавно снятого гипса.

— Так, я понял, — Накахара вздохнул и закатал рукава кожанки, подойдя к Дадзаю и совершенно мягко хватая его за грудки бежевой толстовки, также совершенно мягко, но настойчиво прижав к стволу ближайшего дерева, — мы не сдвинемся с места, пока ты не сознаешься, куда ты всех нас привёл.

— Ребята, ну вы что, опять подозреваете меня во всех грехах мира? — у Осаму не сходила с лица невинная улыбка, и честно — если бы Накахара и Накаджима не были с ним знакомы с самого детства, а Акутагава и вовсе не был его родным младшим братом, то они поверили бы.

— Что ты учуял? — Акутагава, пряча руки в карманах своей чёрной толстовки и в целом сливаясь с общей темнотой леса, подошёл к Накаджиме, слегка припадая на недавно немощную ногу. Кошачьи глаза забегали, сомневаясь в том, нужно ли сознаваться или всё-таки пойти у Осаму на поводу… Накаджима взглянул на прижатого к дереву Дадзая, показывающего ладони в жесте полной открытости и доверия к своей персоне, на Накахару, обернувшегося на оборотня через плечо и смотрящего весьма испытующе, на Акутагаву наконец, стоящего от него в шаге, почти незаметно поставив больную ногу на носок кроссовка, и глядящего прямо в душу. — Атсуши?

Оборотень нервно сглотнул. Ему обычно не было холодно даже осенними или ранневесенними ночами, но тут по коже пробежали мурашки. Как быть? Дадзай ещё позавчера сказал, чтобы его камрады ничего не планировали на выходные, ведь у него есть для них лютая идея. «Это будет незабываемо! — говорил он с широкой улыбкой, и особенно недоверчиво на него поглядел его же младший брат, которому только несколько дней как сняли гипс. — И безопасно, поверьте мне», — это было явно обронено в адрес Рюноскэ, опережая железобетонные аргументы о том, что именно из-за Дадзая Акутагава и провёл месяц своей жизни временно одноногим. Накахара, кажется, не особо слушал, переписываясь с остроумным Верленом в телефоне, потому пожал плечами, молча соглашаясь. Накаджима отделяться от компании не стал, хоть нутром и понимал, что такие предложения от Осаму весьма часто ничем хорошим не заканчиваются. «Делайте ставки, — заметил Рюноскэ, обернувшись на Тюю за партой позади него и затем глянув на Атсуши спереди, — чем это всё закончится: травмой или полицией». «Уточняй, какой травмой — физической или душевной», — Накахара усмехнулся. «Любая затея моего брата оканчивается душевной травмой, — Акутагава закатил глаза. — Естественно, что я про физическую». Атсуши на этом моменте мельком заглянул в свой рюкзак, будто там лежало что-то для успокоения его сердца, глубоко вдохнул и кивнул в знак согласия. Что ж, танцуй, пока молодой! Ну и развлекайся тоже, пока не нагрянули высшее образование со взрослой работой.

Более волнительно стало, когда ранним утром субботы Осаму, по словам Рюноскэ, куда-то смотался, сославшись на секретные дела у отца на работе, а днём, вернувшись растрёпанным и с гнездом на голове (хорошо, что не с буквальным), сказал, что выходят они все в ночь. «Костёр жечь собрался?» — ответил тогда Тюя в общем чате с недоумевающим эмоджи впридачу. «Не, глаголом сердца людей! — незамедлительно написал Осаму в несколько сообщений: — Шучу. Одевайтесь теплее только!» Атсуши поспешил с ответом: «А куда мы идём? Надолго? Далеко? От поляны с бабочками и бассейна с аллигаторами как можно оценить нашу прогулку?» Последним в чат вклинился Рюноскэ, позабыв в своей манере про заглавные буквы: «поверьте братскому чутью: над аллигаторами будут порхать бабочки». Можно подумать, на самом деле, что подростков ничего не учит: ни то, что Осаму-риск-моё-второе-имя-а-первое-неоправданный-Дадзай никогда не решается на безопасные авантюры, ни то, что Дадзай никогда не предлагает что-либо, после чего можно выйти сухим из воды. Им просто было по семнадцать лет. Они, наученные горьким опытом, просто вооружатся до зубов, готовые ко всему — и к физическим травмам, и к полиции. Кто всего в жизни не попробует, тот Мафию держать в руках не сможет! Ну, или кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Выбирайте, что больше по душе, как говорится.

И вот теперь четвёрка, честно сказав отцам, что они уходят ночью шататься по городу, но будут на связи, шагала на остановку под предводительством Осаму, вёдшего их на последний автобус. Конечной числилась небольшая рощица, и стало ясно, что Дадзай ведёт их именно туда, когда они не вышли на предпоследней, оставшись в автобусе исключительно своей компанией. Один, самый низкий и с хвостом рыжих волос на затылке, в мотоперчатках, стоял в чёрной кожанке на красную футболку, рваных на коленях-отцовском-инфаркте-джинсах и чёрных кроссовках с шипами; второй, самый высокий и длинноногий, в явно большой ему бежевой толстовке, чёрных узких брюках и в чёрных кедах с белой подошвой; третий олицетворял тёмное пятно — большая, похожая моделью на бежевую, чёрная толстовка с глянцевым принтом восточного змеевидного дракона с красными глазами на спине, такого же цвета брюки и кроссовки с тяжёлой подошвой, только белые кисти двух прядей тёмных волос по обе стороны от бледного лица выделялись наряду с молочно-белой кожей; и четвёртый, в белой лёгкой кофте на замке с короткими рукавами и круглыми тигриными ушами на капюшоне, белых свободных штанах-бананах и светлых кроссовках на мягкой бесшумной подошве — ну никто не подумает, что эти подростки через десяток лет максимум будут держать на коротком поводке всю преступную деятельность города! «Ребята, не боитесь? Ни одного фонаря не горит», — поинтересовался водитель, открыв двери автобуса, перед тем как повернуть в депо. «Не боимся, мсье! — Дадзай улыбнулся, отдав честь ладонью ко лбу и махнув ею в сторону. — Эти фонари мы сами и перебили, чтоб никто не видел, чем мы там занимаемся». От подзатыльника Накахары Дадзай чудным образом увернулся, резко присев, и четвёрка осталась одна на пустынной остановке, когда последний транспорт, как последний шанс, скрылся вдалеке. Ярко светились лишь жёлто-сиреневые глаза Атсуши, погружающие окружение в темноту только тогда, когда оборотень моргал.

Четыре маленькие тени шли сквозь безлюдный пустырь. Самая первая светила двумя жёлтыми глазами-фонарями, как большая кошка, второй шла совершенно чёрная тень, накинувшая капюшон на голову, как смерть, только без косы, и слегка прихрамывающая, третья закинула руки за голову, что-то негромко напевая — «…Ведь я господня правая рука, лицо моё от дьявола! Сюда вернуться обещал — и обещание сдержал!..»<span class="footnote" id="fn_32744800_0"></span> — и смотря в небо, а четвёртая, замыкающая, курила — виднелась маленькая точка красноватого огонька сигареты. Чем дальше в лес… буквально, к слову — Дадзай вёл всех в рощу, через которую когда-то по старому деревянному мосту ходили поезда. Сейчас переезд закрыт, но память о былом осталась. Здесь порой собирался контингент возраста всей четвёрки, особенно те, кто жил неподалёку — в частных секторах или ближайших стареньких пятиэтажках. Атсуши уже отсюда чувствовал запах старой обработанной древесины — очень уж запах сооружения отличался от живых деревьев леса. Казалось бы, и что такого? Мост и мост, поросший травой, мхом и чем только не.

Но вот этот запах, что врезался Накаджиме в подкорку мозга ещё со школы, резко остановил его на полпути. Дадзай, Акутагава и Накахара уже было прошли вперёд, как Атсуши разобрался в веренице запахов… и его сердце сделало небольшой кульбит. Дадзай что-то задумал, и прогулка до моста в роще имела свои подводные камни. Теперь, когда Осаму буквально прижат спиной к дереву и ему некуда бежать, Атсуши, конечно, может раскрыть карты, но не поздно ли уже поворачивать назад?..

— Говори, собака, что задумал, — Накахара слегка тряхнул Дадзая, снова посмотрев тому в глаза, и тот вздохнул, выразив обречённость на лице. Акутагава вперил в старшего брата прищуренный взгляд серых глаз, а Накаджима, сжав руки в кулаки, отвернулся, продолжая крутить в голове запахи и расщепляя их на единичные нити. Он уже вычислил их количество и расстояние, потому немного потерял в напряжённости.

— Эх, какие вы недоверчивые… — грустно — напускно, естественно — заговорил Осаму, опустив руки. — Я ведь всего лишь хотел вам сделать сюрприз.

— Знаем мы твои сюрпризы, — хрипло отозвался Рюноскэ, сжимая в кармане толстовки ингалятор. — Сознавайся.

— Сегодня неподалёку в честь какого-то локального праздника должны запускать салют в полночь, вот я и позвал вас сюда — с моста отличный вид, — Осаму говорил искренне. Тюя, подозревающе склонив голову к плечу, фыркнул и разжал хватку, отходя на шаг и отряхивая руки в перчатках. — Не бывать теперь сюрпризу.

— Неужели всё так просто? — Рюноскэ не отступался, развернувшись к старшему брату, заложившему руки за спину, полностью и снова поставив больную ногу на носок. — Ни за что не поверю.

— Зуб даю, — Осаму показал жестом раскрытую ладонь.

— Смотри, без зубов останешься, — Тюя пригрозил Дадзаю пальцем.

— Главное, чтобы не без ноги, — Осаму хитро подмигнул в сторону Рюноскэ, и тот поморщился, передразнив. — Ну что, господа бессюрпризные, теперь можно идти? Уже не так много времени осталось.

Тюя и Рюноскэ ничего не ответили, лишь пропустили Дадзая вперёд, но тот покачал головой и, наклонившись, махнул рукой, мол, низкие и братья в первую очередь, и Накахара, закатив глаза, зашагал по траве, росшей сверху ржавых и ввалившихся в землю рельс, во главе отряда, следом же за ним похромал Акутагава, совсем чуть-чуть подволакивая сросшуюся после перелома ногу. Один Накаджима, оставшийся замыкающим, прищурил яркие жёлто-сиреневые глаза, провожая Осаму взглядом. Осаму не сказал того, что почувствовал Атсуши. Осаму специально пошёл третьим перед Атсуши, чтобы Атсуши увидел, что указательный и средний пальцы руки за его спиной скрещены в жесте лжи насчёт обещания.

Мост постепенно вырисовывался среди деревьев. Луна ярко заливала выход к деревянному железнодорожному строению со ржавыми рельсами. Накахара отодвинул ветви ели, осматриваясь и ступая на деревянный помост первым. Следом за ним, наклонившись, вышел Акутагава, прикрыв лицо рукой от ослепительного глянцево-пепельного освещения. Третьим был Осаму, и одна из еловых ветвей стукнула ему по лбу — он схватился ладонью за него, пригнулся и вылетел вперёд, остановившись с широко раскрытыми глазами от такой неожиданности. Самым последним совершенно бесшумно вышел Атсуши, озираясь по сторонам, как выискивающий добычу хищник, и принюхиваясь, постепенно начиная смотреть только в одну сторону — вперёд, на другой конец обрыва, который с первым и соединял старый мост. Где-то не очень далеко внизу начинала шуметь вода — сооружение располагалось как раз над рекой. Она не была бурной или глубокой, но лететь до неё было, конечно, прилично — нужно постараться не оступиться или не наступить на гнилую доску. Мост, на самом деле, был ещё крепок, просто в связи с обстоятельствами Атсуши стал опасаться любой подлянки. Запах пороха и сырой земли нарастал по мере приближения к переходу. Нет, так не пах динамит или что-то наподобие…

Накахара подошёл к самому краю, пнув комок почвы вниз и наблюдая за тем, как тот растворяется на фоне тёмной земли обрыва и негромко булькает в воду, блестящую серебряной змеёй под лунным сиянием. Рюноскэ осмотрелся, привыкнув к свету и почувствовав руку Атсуши на своём плече — оборотень подошёл ближе, выглядя обеспокоенно, улыбнулся на обращённый к нему взгляд серых глаз и снова, нахмурившись, вскинул голову кверху. Он будто отгородил Акутагаву от чего-то. От света, что ли? Осаму негромко заскрипел кедами по помосту, взявшись рукой за одну из перекладин и свесившись головой книзу, смотря на бурлящую воду. Устье располагалось где-то в самой роще — река внизу оврага уходила крюком в низину, сама же текла в сторону чёрного города, горящего миллионом крошечных огней неспящих окон высоток. Кажется, отсюда был даже виден шпиль одного из самых высоких зданий города — самый родной шпиль. Отцовское место работы и будущие родные пенаты самих подростков. Но, пока они могут смотреть на эту башню издалека и не беспокоиться о том, что без их присмотра что-нибудь случится, они ещё безответственные дети, которые могут волноваться лишь о грядущей контрольной или о порванных о забор новых брюках.

Дадзая резко дёрнули назад за край толстовки, и Осаму схватился за перекладину обеими руками, недовольно оборачиваясь. За ним стоял Накахара, сдвинувший рыжие брови к переносице.

— Прыгать не смей. Не утонешь всё равно.

— Меня сейчас твоей заботой с ног снесёт, — Осаму наморщил нос.

— Я не планировал плавать этой ночью, понял? — Накахара на всякий случай встал рядом, опёршись о перекладину спиной и сначала было достав зажигалку из нагрудного кармана кожанки, а потом, посмотрев на Рюноскэ, убрав её обратно. — Особенно рыбачить, вылавливая скумбрий.

— Ты слишком беспокойный. Плыл бы по течению, вот и всё, — Осаму с улыбкой потянулся вверх.

— У меня твои каламбуры в печёнке сидят уже.

— Это хорошо, что только они, а не алкоголь, — Тюя ничего не ответил, лишь приложил руку к лицу. — Так, насколько мне известно, салюты будут с той стороны, — Осаму махнул рукой в сторону города, наиболее тёмную, и Рюноскэ вместе с Атсуши синхронно повернули туда головы, подойдя ближе и скрипя древесиной моста.

— И сколько нам ждать? — Акутагава глубоко вдохнул носом — лёгкие с жадностью и радостью дышали чистым воздухом рощи.

— Пятнадцать минут осталось, — Накаджима посмотрел в свой телефон и убрал его в карман обратно. Связи всё равно не было. Забавно, если отцы пытались дозвониться хоть до кого-нибудь и поняли, что подростки их немного обманули насчёт того, что с радаров не пропадают.

— А ты что, торопишься куда-то? — Дадзай подпёр щёку рукой, посмотрев на Акутагаву.

— А что, уже время спросить нельзя? — Акутагава ответил вопросом на вопрос как отрезал.

— Давайте ссориться не будем, — Накаджима встал подле Рюноскэ, также посмотрев вниз и поёжившись — высоту он не очень-то любил, как и глубину, и в принципе воду.

— К чему эти ссоры, — Накахара откинул голову назад, прикрыв глаза — его волосы трепал слабый ветер. — Один раз в морду дать — и всё.

— Главное — просто не дать, — Дадзай ухмыльнулся и тотчас получил подзатыльник сначала от Тюи, а потом — внезапно! — и от Рюноскэ. Накаджима, услышав, просто покраснел, отвернувшись лицом. Осаму схватился за голову обеими руками и изобразил страдальческое лицо: — За что?!

— За острый язык! — Тюя пригрозил Осаму кулаком.

— То же самое, — Рюноскэ прищурился, — шутник.

Осаму, Тюя и Рюноскэ ещё препирались, когда Атсуши учуял приближение нехорошего тревожного запаха. Он принюхался, поведя носом по ветру, и вышел вперёд, зашагав по мосту. На него отвлеклись все трое, проводив взглядами, и Акутагава даже хрипло спросил, куда это Накаджима направился, но оборотень, стоя на месте в нескольких шагах от друзей, смотрел не моргая на противоположный конец обрыва. Накахара вскоре подошёл поближе, прищурившись и держа одну из рук в кармане джинс. Когда издалека послышались, кажется, голоса, из-за Накаджимы выглянул уже Акутагава, нахмурив куцые брови. Один Дадзай не двинулся, наблюдая со своего места.

Там, на другой стороне, между деревьев показались три тени, пахнущие порохом и сырой землёй. На том краю рос густой кустарник, и в какой-то момент над ним возникли по очереди три головы, и две из них ярко блеснули в лунном свете своими светлыми волосами. Тени замерли точно так же, как и четвёрка на мосту — обе стороны присматривались друг к другу, — а затем послышался шорох, и на обрыв вышло трое. Атсуши нервно сглотнул. Он всё ещё надеялся, на самом деле, что это просто совпадение и они не столкнутся, но… Конечно, когда ещё Атсуши везло? Никогда.

По другую сторону моста стояли Достоевский, убравший свои прямые чёрные волосы в короткий низкий хвост и держащий руки в карманах чёрных штанов, отряхивающийся от листвы Гоголь и Гончаров, стоявший за Достоевским и убравший переливающийся длинный хвост волос с плеча за спину.

— Ну треба ж, яка зустріч! — заголосил звонкий Гоголь, сложив руки рупором у рта. Ни один из четвёрки не понял ни слова, но им всем показалось, что, возможно, это приветствие. — Какими судьбами, товарищи?

— Что они тут делают? — Накахара бросил сквозь зубы так, чтобы тройка засланных в их класс казачков не услышала. Стоящий рядом Накаджима пожал плечами. Он бы уже давно выпустил лапы и когти, но…

Все четверо помнили, что щеголять способностями перед наследниками русской мафии нельзя. Чуть-чуть радовало то, что, скорее всего, эта тройка придерживается тех же принципов… Но кто их знает? По крайней мере, без причины показывать агрессивный настрой не было профессиональным. Стычки ещё можно было избежать, а зубы и когти показать всегда можно успеть.

— Ба, какая встреча! — Дадзай приблизился к своей компании, также сложив руки рупором и ответив знакомцам первым. — Не ожидали увидеть вас здесь!

Атсуши прищурился, хмурясь, и глянул на Осаму, вышедшего вперёд. Он же знал. Дадзай каким-то образом знал! Он первым понял, кого почуял Накаджима, и даже не скрывал, что соврал. Ну ладно ещё Атсуши, но Тюю и Рюноскэ за что? Рюноскэ вовсе после травмы. Оборотень ступил вбок совсем чуть-чуть, но собой он всё-таки прикрыл Акутагаву, стоявшего за его спиной. Рюноскэ хотел уже было выступить вперёд, но Атсуши закрыл ему путь рукой и на возмущённый взгляд и хватку ладонью на плече ответил не менее серьёзным взглядом: позиционируешь себя воином дальнего боя — вот и стой подальше.

Накахара же быстро выбежал вперёд, хватая Дадзая за рукав — тот широким и уверенным шагом уже направился к одноклассникам. Тюя допускал вероятность совершенно случайной и совершенно не спланированной встречи, но что-то ему подсказывало, что это не так. Разбор полётов пришлось отложить, и, когда Осаму остановился, недоумённо обернувшись, Тюя отдёрнул его назад, выйдя вперёд и закрыв его собой полностью, встав вполоборота к нему и вполоборота — к русским.

— Ты куда собрался? — прошипел он сквозь зубы, глядя на Осаму в упор.

— Что? — Осаму почти удивлённо похлопал глазами.

— Ты зелье бессмертия где-то глотнул, чтобы так смело идти к ним одному? — Тюя прищурился и ткнул Дадзаю пальцем в грудь.

— Всё под контролем, верь мне, — Осаму похлопал Тюю по плечу и обошёл его, всплеснув руками: — Они тоже, наверное, пришли сюда, чтобы посмотреть на салют. Что в этом такого?

— Какого чёрта?! — если бы Накахара мог воспламеняться, как дракон, он бы это сделал. — Ты про это знал, что ли?!

— Я не имею к этому никакого отношения, просто стараюсь не спугнуть потенциально опасных для нас людей, — Дадзай, обернувшись через плечо на Накахару, приложил палец к губам, а потом развернулся к русским, перешёптывающимся друг с другом, и раскинул руки в стороны: — Пожалуйте к нам! Рады видеть!

Гоголь и Гончаров сперва переглянулись между собой, но Достоевский, вышедший вперёд, приветственно и молча махнул рукой, улыбнувшись тонкими губами, и сделал вперёд несколько шагов. Николай и Иван, пожав плечами, бодро зашагали навстречу одноклассникам, и не ожидавшие такого жеста дружбы Тюя, Атсуши и Рюноскэ вынуждены были лишь молча наблюдать, как к ним приближаются их друзья-враги. Коля первым протянул Тюе руку, и тот в ответ, конечно же, её пожал, как и следующему за Колей Ване. Атсуши уже готов был также ответить рукопожатием на рукопожатие, как вдруг Гоголь согнул пальцы в кулак, предлагая отбить. Он широко улыбался, жмурясь, и так близко его тонкий продольный шрам на одном глазу был особенно хорошо виден. В какой-то момент его из-за этого шрама стало даже немного жалко… Неловко усмехнувшись и отбив кулаком кулак, Атсуши невольно подумал, хорошо ли видит у одноклассника травмированный глаз. Рюноскэ стоял к Атсуши спиной, и Гончаров и Гоголь обошли их с двух сторон так, будто хищники окружали жертв. Как бы не так! Накаджима спиной чувствовал, как толстовка Акутагавы вибрирует и ходит ходуном — то негодует Расёмон, не в силах вырваться наружу, пока хозяин целенаправленно не позволяет. Ваня из их компании казался самым безобидным, и его тонкую прохладную руку, показавшуюся хрупкой, Акутагава пожал, чуть стиснув, чувствуя почему-то физическое превосходство. Гончаров этого не заметил.

Все пятеро синхронно повернули головы на Дадзая и Достоевского, когда те пожали руки друг другу — и ничего не случилось. Оба продолжали улыбаться, стоя ближе к краю моста.

— Что, вы тоже тут за представлением, да? — Гоголь посмотрел сначала в глаза Атсуши, потом нырнул за Гончарова, посмотрев на Рюноскэ, а затем уже бросил взгляд на Тюю, стоявшего несколько поодаль.

— Ну да, — ответил Накаджима, и Акутагава зашёл за другой его бок, чтобы быть от подозрительных русских подальше. — Откуда вы узнали?

— Федя сказал, — Гоголь, держа одну руку в кармане, второй указал за плечо. — Идёмте, мол, братцы, на красоту смотреть…

— Нам просто интересно стало, насколько салютные залпы здесь отличаются от подобного на нашей родине, — добавил Ваня, отходя к перегородке моста. — У нас на Новый Год дворы до трёх часов ночи не замолкают, но салюты в основном однообразные.

— О да! И в балконы, в окна летят! — Николай махнул рукой в воздухе, и на мгновение у Тюи в голове всплыла картина, как несчастные люди лишаются половины комнаты, потому что к ним залетел салютный залп через открытое окно. Как-то это невесело… — Бум! Бах! И все визжат! И машины, машины заливаются!

— Вот только сейчас не зима, — буркнул Рюноскэ. — Тем более здесь машины вряд ли найдутся на ближайшие километры.

— Тут ты прав, чернушка, — Гоголь приложил руку к подбородку, и Акутагава, услышав такую кличку в свой адрес, непонимающе скривился. Какая, к чёрту, чернушка?! Он что, кошка для таких имён? — Зато можно легко попасть в дерево или сухую траву, и — бам! — ёлка горит. Только не гирляндами.

— Что за мания всё уничтожить… — Атсуши, переглянувшись с Рюноскэ, сделал шаг к краю моста — за разговорами стало как-то менее напряжно. — Может, обойдётся без этого?

— Может, и обойдётся, — Коля пожал плечами. — А может, и нет. Я один раз в детстве салют бахнул, так он в забор моих соседей улетел. Вот крику-то было!

— Ну-ну, Коль, — Ваня склонил голову к плечу, — ты бы уточнял, что ты это до сих пор специально делаешь.

— Ц, не пали контору!

— Именно поэтому мы все с вами за салютами только наблюдаем, а не запускаем их, — подошедший вместе с Достоевским Дадзай держал руки в кармане толстовки.

— Откуда ты узнал про салют? — Тюя, тотчас оказавшийся рядом с Дадзаем, посмотрел прямо на Фёдора, и тот, вскинув чёрные брови, выглядел совершенно невинным и даже как-то ложно обвинённым. — Осаму тебе сказал?

— Нет? — Фёдор отступил на шаг, когда низкий рыжий вроде японец, а вроде и европеец подошёл к нему вплотную, смотря снизу вверх прямо в глаза.

— Тогда откуда?

— Я подписался на все новостные ленты вашего города, как только переехал, — Достоевский говорил негромко и совершенно беззлобно. — Так и узнал.

— А место это откуда выискал? — Накахара не отступался. — Какое странное совпадение, не правда ли?

— Тюя, остынь, — Осаму взял Накахару за плечи, но Тюя стряхнул одну из рук с себя.

— Я спросил в комментариях, где лучше смотреть на сегодняшнее празднество, и мне прислали геолокацию этого места, — Достоевский достал телефон из кармана, отвлёкшись на экран. — Могу показать.

Тюя, фыркнув и смерив Фёдора взглядом с головы до ног, выдохнул через рот и сдался.

— Ладно. Я сделаю вид, что поверил, — он также посмотрел на Дадзая, стоявшего за его спиной, — а не вы двое скооперировались без нашего ведома.

Дадзай показал раскрытые руки, отрицательно покачав головой. Достоевский убрал телефон обратно и второй рукой перекрестился в знаке клятвы. Накахара скривился и комментировать это святое простодушие не стал. Может, действительно совпадение…

До салюта оставалась ровно минута. На мосту стояли семеро: ближе к середине — Тюя и Коля первым и вторым, третьим и четвёртым стояли Рюноскэ и Атсуши, как бы проредив русских, и с края самым дальним встал Ваня. Фёдор и Осаму отошли немного в сторону, что-то негромко обсуждая между собой, как вдруг в кармане Гончарова зазвенел будильник: полночь.

И точно в эту же минуту в ночное небо неподалёку из темноты полетел яркий залп. Когда во тьме распустился первый разноцветный цветок, а из тишины раздались еле различимые человеческие возгласы, взгляды всех семерых поднялись к чёрным небесам. Фиолетовые цветы, зелёные, оранжево-красные и золотые — все перебивали друг друга под громкие хлопки, рассыпаясь мириадами искр по густой черноте. Фейерверки отражались в глазах каждого: в светло-зелёных, в жёлто-сиреневых кошачьих, в серых, в светло-голубых, в глубоких голубых, в карих и тёмно-карих, почти кроваво-красных. В мгновения залпов позабылось даже то, что они наблюдают за всем этим, находясь бок о бок со своими врагами. Такими же подростками, на самом деле, просто выращенными по другую сторону баррикады. Подростками, у которых нет личных обид друг на друга — они враги, потому что так сказали взрослые. Они враги, потому что взрослые с личными взаимными обидами их так воспитали.

Подростками, которые, если бы им не указали на других подростков и не сказали, что именно они — их злейшие и опасные враги, могли бы стать лучшими друзьями.

Небо блистало насыщенной палитрой красок. Во всех этих цветастых залпах никто не заметил, как один из зарядов горящей точкой не летел ввысь, а приближался к мосту. Ослеплённые, они даже не успели среагировать. Первым отшатнулся Атсуши, часто заморгав и сдавленно, по-кошачьи, вскрикнув, и бросился в сторону, отталкивая Рюноскэ и заодно Ваню. Осаму и Фёдор бросились в другую сторону. Раздался треск старой конструкции, и перекладины, колея, сам мост разошлись прямо под ногами. На самом краю, успев схватиться острыми ногтями за покорёженные рельсы, повис ногами в воздухе Накаджима.

Накахаре и Гоголю, стоявшим посредине, повезло меньше всех. Инстинктивно пытаясь спасти не только себя, Тюя машинально схватил Николая за запястье, рванувшись было назад, но ноги сами провалились в пустоту — и оба стремительно полетели вниз. Там, в реке, вспыхивающей зарницами разноцветных фейерверков, раздался лишь громкий всплеск.

***</p>

Перед глазами была темнота. Нет, не непроглядная — звёзды на ночном полотне неба, искры от залпов, не видных отсюда, из низины, опадающий мелкими кусками в воду высокий подорванный мост. Вернее, не мост, а то, что от него осталось. Накахара лежал на влажном берегу, раскинув руки в стороны и глядя вверх. Упав в чёрную холодную воду, он мгновенно отплыл назад, к берегу, отполз подальше и лёг на землю. Что-то произошло. Но это что-то в голове пока не укладывалось — всё случилось так быстро, что Тюя даже не успел ещё понять, как он так быстро оказался в темноте речного берега оттуда, с высокого моста. Он промок до нитки. Телефону, наверное, хана. Он медленно приподнялся на руках, растерев затылок. Из носа тотчас потекла вода, и парень шмыгнул, утирая лицо и без того мокрым рукавом.

Чуть дальше места падения были пологие камни, и за один из них держалась человеческая фигура — белая коса то ныряла в воду, то всплывала на волнах. Гоголь схватился за камень руками, оставшись наполовину в каком-никаком, но всё же бурном течении, и Накахара, присмотревшись к нему, неуверенно встал на ватные ноги, потоптавшись на месте и, шлёпая полными воды кроссовками, подошёл ближе, протягивая руку. Коля, заморгав и приоткрыв глаза, не сразу понял, что перед ним, а затем, глянув наверх и увидев Тюю, протянул руку в ответ — и Накахара, рванув назад, вытащил Гоголя на берег и упал сам. Тот откашлялся, стоя на коленях и упёршись руками в землю. Его светлые волосы извозились в грязи, а широкие полосатые штаны прилипли к ногам. Он медленно лёг на бок, следом перевернувшись на спину и сложив одну ладонь на грудь. Тюя снял с себя кроссовки, выливая из них воду. Сухими не станут, но хотя бы не будут хлюпать.

Шум реки постепенно становился привычным, и сквозь него стали доноситься голоса. Накахара, щурясь и смахивая мокрыми перчатками воду с ресниц, поднял голову наверх — там, в темноте, с обоих краёв обрыва маячило несколько голов. Они что-то кричали. Кажется, имена. Да, точно. Тюя только сейчас понял, что до него пытаются дозваться, и он встал на ноги.

— Тюя! — раздался голос, кажется, Атсуши. Без сомнения, кот видел даже так далеко, и в голосе проскользнуло облегчение. Кричал он очень громко. — Тюя, ты живой? Как ты?!

— Коля! — наперебой заголосил второй, Ванин, очевидно, голос. — Коля, ты там?! Коль!

— Да здесь мы оба! — Накахара, набрав в грудь воздуха, сложил руки рупором и крикнул наверх в ответ. Там заговорили между собой, и наконец раздался третий голос откуда-то над головой.

— Ничего не сломал? — это кричал Осаму. Он и Достоевский остались на этом краю, под которым сейчас лежали искупавшиеся Гоголь и Накахара.

— Целый? — прохрипел Тюя, посмотрев на Колю, и тот, подвигав ногами, согнув их в коленях, молча кивнул. Накахара снова набрал воздуха в лёгкие и крикнул: — Целые! Вы там в порядке?

— Мы вас уже похоронили! — раздался голос Дадзая, и Накахара только языком цокнул. Вот даже в такой ситуации…

— Себя не похорони смотри! — огрызнулся Накахара в ответ таким же криком.

— Мы спускаемся! — голос Атсуши-спасателя не заставил себя долго ждать.

— Стой! — Накахара параллельно оглядывался. Если бы русских с ними не было, он бы даже воды не коснулся, замерев в воздухе, но теперь… — Мы сами попробуем подняться.

— Что?

— Мы сами выберемся! — Тюя повысил голос. — Ждите нас там!

— А Коля, Коля где?! — истеричный Ваня ещё беспокоился, всё-таки Гоголь так и не ответил. Тот, крякнув, сначала сел, а потом встал, подпрыгнув и покачавшись из стороны в сторону, вытряхивая воду из ушей.

— Жив, цел, орёл! — Гоголь приложил руку ко рту ребром ладони. — Скоро вознесёмся!

— Только не буквально, окей? — снова вклинился Осаму с того краю.

Тюя и Коля не ответили. Они ещё от падения не отошли, а уже устали надрывать голосовые связки и отвечать так громко. Оба переглянулись между собой.

— Ну, влипли мы с тобой, — немного хрипло подытожил Гоголь, растерев горло ладонью, а второй рукой упёршись вбок. — Ещё и мокрые, как собаки.

— Без тебя вижу, — Накахара вздохнул и покачал головой. — Как так-то, не понимаю…

— Я тоже не ожидал.

— Нет, я не про это, — Тюя приложил руку к лицу. — Почему опять что-то произошло и почему опять разгребаю всё я?..

— Собрат по несчастью. Понимаю, — Гоголь, недолго думая, стянул футболку через голову, начиная её выжимать. В лунном свете на его бледной коже сверкнули тонкие шрамы на плечах и один длинный поперёк живота. — И ведь что обидно: я даже помылся перед выходом.

— Да уж…

Накахара последовал примеру. Казалось, его кожанкой можно полить целую плантацию каких-нибудь овощей, а футболкой и джинсами — грядки на даче. Не то чтобы после отжима одежды обоим стало тепло и сухо, но с них хотя бы не текло. Тюя повязал куртку рукавами на поясе, отряхнулся и посмотрел наверх. Ну почему, почему он упал именно с этим русским?! С ним даже способностью не пощеголяешь! Так бы Накахара за две минуты взобрался прямо наверх вертикально, а теперь что? Им осталось только идти далеко вперёд по берегу реки, а там повернуть влево и постепенно подниматься обратно к мосту; вернее, к тому, что от него осталось. Далеко, холодно и темно. Тюя поёжился, подвигав плечами, отошёл чуть подальше от берега и сел на сухой песок. Он уже было достал пачку сигарет, но понял, что они промокли точно так же, как и телефон. Про зажигалку и говорить нечего. Юноша с усталостью посмотрел на упаковку во влажной руке, словно держал на ладони своего мёртвого домашнего хомячка, и горько вздохнул. Последняя радость — и та псу под хвост! А ведь только купил…

— Что, этот день определённо не твой? — Коля рядом откашлялся в кулак и растёр руками плечи, сев также на песок с ногами лотосом. Он улыбался, хотя казалось, что улыбка даётся ему с неким напряжением. Побудешь тут весёлым, как же.

Они оба ещё не отошли от плавания, а предстояла долгая и нудная дорога наверх. Ночь длинна — успеют.

— Я определённо сегодня проклят, — Накахара цыкнул сквозь зубы и убрал мокрую пачку обратно в карман куртки на поясе, поборов желание выбросить её в воду.

— Ладно тебе. Даже если заболеем — школу прогуляем официально, — Гоголь усмехнулся. — А если не заболеем… Закаляйся! Если хочешь быть здоров.

— К чёрту. Я же не сталь, чтобы закаляться, — Тюя убрал руки в карманы мокрых брюк. Там сиротливо лежал мокрый телефон. Ну вот за что?

— Ну, это всяко приятнее, чем нырять в прорубь в минус тридцать.

— Одного не понимаю: в нас что, специально целились?

— Меня больше интересует наличие тротила в залпе и в каком количестве, — Коля пожал плечами. — Чтобы обычный салют — и снёс такую махину? Да будь она трижды гнилой — не покачнулась бы.

— Ну, может, не в первый раз?

— Тогда странно, что это место не известно под именем Мишени Для Фейерверков. Или известно? — Гоголь склонил голову к плечу и прищурился. — Может, моих знаний языка недостаточно для тонкой японской игры слов?

— Я тебе больше скажу: я понятия не имею, есть ли у этого богом забытого места название вообще, — Тюя фыркнул. — Если бы оно было таким дурацким, я бы запомнил.