Сны (2/2)

— Ну извини, я не контролировал себя по пробуждении, — Акутагава приложил ладонь к лицу и подобрался спиной к другой диванной подушке, сев поудобнее.

— Вот постарайся в следующий раз контролировать. Я тут ремонт за свой счёт делать не собираюсь, а получать по шее от отца не хочется. Тебе купить что-нибудь по дороге?

— Нет. Ничего не хочу.

— Ну и пожалуйста. Деньги-то всё равно твои.

Осаму ушёл одеваться в комнату. В принципе, через полчаса он уже вернётся, а за два часа они управятся. Дадзаю нужно будет встать на стремянку, а Акутагава разрисует дыры в обоях над столом. Хорошо ещё, что не задет телевизор! Иначе опустились бы в свои семнадцать до воровства или того хуже — кредитов. Хотя, наверное, кредит лучше, чем получить нагоняй от отца… Когда послышался щелчок выключателя в коридоре у входной двери, Акутагава встрепенулся и окликнул Дадзая.

— Осаму!

— А?

— Иди сюда.

— Что, надумал, что в магазине взять? Так скажи.

— Нет, сюда иди.

— Угх! — Дадзай наверняка ещё не обулся, раз так легко согласился. Он протопал из коридора в большую комнату, появившись в дверном проёме. — Что тебе?

— Помнишь, что ты сказал мне, когда проснулся от кошмара три дня назад? — Акутагава сидел к Осаму спиной, не поворачиваясь и заложив руку за шею.

— Э… Что-то про монстра с клоунским носом?

— Нет. Ту фразу, в которой я дурак.

— А-а-а, эту… — Дадзай явно усмехается, хоть Акутагава и не видит. — А что, повторить слабо? «Люблю я тебя, дурака, ты бы знал», да?

— Да, она.

— И что?

— Я ничего тебе не ответил.

— А должен был?

— Должен. Не пререкайся, — Рюноскэ фыркнул. — Ты мне тоже дорог, несмотря на все твои шутки и нервотрёпку.

— Как мило, — Осаму явно давит лыбу, но Рюноскэ потому и не поворачивается, чтоб не видеть. — Мог бы и не говорить, я и так это знал.

— Всё, заткнись и иди в строительный, пока отец не пришёл, — Акутагава махнул рукой куда-то себе за спину. — Иначе нам сначала устроят казнь, а уже потом будут разбираться, что произошло.

— Я возьму чипсы с креветками, — Дадзай зашагал обратно в коридор, наскоро обувшись и хлопнув вскоре дверью, дважды провернув ключ в замке.

Акутагава остался дома один, не видя, что Дадзай всю дорогу улыбался и насвистывал практически всем знакомую-что-за-прекрасный-мир-мелодию.

***</p>

…Эта комната с царапинами на полу и стенах не внушала ни малейшей уверенности на счастливый безболезненный исход. Смутно знакомый человек с длинными волосами и смазанным пятном вместо лица чинно ходил вокруг, что-то настраивая в своей непонятной машине, напоминающей коробку с кнопками и экраном. Человек улыбался, говоря что-то про то, как он рад познакомиться с молодым человеком и что он не сделает ему ничего чересчур болезненного… и акцентировал своё внимание на слове «чересчур», что также не давало надежды на то, что можно будет встретить завтрашний день. Не то чтобы все дни в этом затхлом местечке встречались с улыбкой и счастием, но хотелось банально жить, несмотря на условия. Теперь же вера в жизнь покачнулась. Почему? Не было доверия к железным наручам, приковывающим руки к подлокотникам железного стула, к которому тянулись разноцветные змеи проводов от машины с кнопками и экраном, на которой незнакомец устанавливал силу ампер.

— Не беспокойся, Атсуши-кун, слишком больно быть не должно, — улыбнулся мужчина, посмотрев Атсуши в глаза. — Да и, я думаю, даже если будет, ты переживёшь.

Атсуши ничего не отвечал. Он лишь нервно сглотнул. Не то чтобы он не привык к боли и различным пыткам в этом богом забытом месте, но на такое он ещё не подписывался. Были гвозди в руки и ноги, были попытки его утопить в тазу, как какого-то котёнка, был раскалённый металл к телу наотмашь — от последнего остался единственный шрам сбоку живота, хотя, казалось бы, с такой логикой шрамы должны были исчерчивать всё тело. Регенерация работала отлично — не оставалось и следа даже от открытых ран, а от вечного голода желудок не сворачивался в трубочку; Атсуши практически никогда не тошнило, он также не знал, что такое заворот кишок, когда, оголодав, съедал очень уж много с позволения «воспитателей». Это было единственным дополнительным плюсом от восстановления любых тканей и клеток. Несмотря на всю свою волю к жизни, мальчик не раз ловил себя на мысли, что лучше умереть, чем день через день терпеть пытки и унижения в ожидании совершеннолетия, когда его наконец выпнут отсюда и он перестанет быть ответственностью приюта. Большой и неприятной ответственностью, представляющей угрозу как для посетителей детского дома, так и для самих воспитанников. Атсуши жил один в комнате с решётками на окнах столько, сколько себя помнил. Еда в отверстие двери, как в карцере, телевизор через это же отверстие — Атсуши иногда подглядывал, слыша звуки передач, просматриваемых взрослыми людьми. Он всё воспринимал здесь как должное, хоть и не понимал, почему отдувается за преследующего его оборотня. Оборотень ведь не он сам! Не он! Не он… ведь?

Когда дверь распахнулась с утра и порог комнаты семнадцатилетнего юноши перешагнул незнакомый человек в сопровождении воспитателя, Атсуши, нахмурив белые брови, лишь смерил незнакомца подозрительным взглядом, встав с кровати. «Здравствуй, Атсуши-кун, — поздоровался человек в сером халате и с высоким воротом белого свитера под ним. Что привлекло внимание юноши — это такие же белоснежные волосы, как у него самого, только длинные, очень длинные, ниже пояса. Странным было лишь лицо — смазанное, неясное, на котором Атсуши не различал ни глаз, ни носа, ни рта. Как если бы на лицо на портрете случайно капнули водой, а потом мазнули пальцем. — Разреши мне познакомиться с тобой поближе. Меня зовут- — Атсуши не разобрал. Всё вокруг стало слишком шумным на мгновение, и имя представившегося незнакомца, незнакомцем и оставшимся, потонуло в белых помехах. — Я пришёл сегодня специально к тебе за помощью. Пройдём со мной». Накаджима чувствовал смутную тревогу внутри, но жизнь научила его подчиняться всему, что скажут, потому, сжав руки в кулаки, он пошёл, обогнув воспитателя крюком и выйдя за порог. Мужчина не вызывал какого-то сильного подозрения, лишь любопытство. Задним умом было Атсуши подумал, что, может, его усыновили… но, конечно же, они прошли мимо дверей на улицу, всегда запертых на тяжёлый замок, ключ от которых был только у воспитателей. Ну да, размечтался.

Любопытство сменилось смятением и недоверием, когда его завели в пустующую комнату и закрыли за ним дверь. Единственным, что находилось в комнате, были стул с проводами и неясная машина с кнопками и экраном. Когда мужчина предложил Атсуши сесть, незаметно за рассказами о том, что он — учёный, кнопкой заставляя застегнуться железные наручи на мальчишеских запястьях, смятение и недоверие сменились страхом и ожиданием очередных пыток. Поражало по-прежнему лишь одно: воспитатели раньше, когда били, не скрывали ненависти и злости, чётко проговаривая, за что несносный мальчишка получает; этот же, с белыми волосами и чёрными ногтями на руках, улыбался и называл Атсуши исключительно по имени.

— Я хочу ввести тебя в суть моего научного эксперимента, — заговорил мужчина, заложив руки за спину и повернувшись наконец к Атсуши, обратившему на него взгляд тусклых желто-сиреневых глаз. — Понимаешь ли, я давно слежу за твоей жизнью здесь, и я знаю, что на тебя охотится опасный зверь, за клыки и зубы которого тебе приходится страдать, — здесь Атсуши обратился весь во слух, впервые слыша подобное откровение в свой адрес. Хоть кто-то признал, что Атсуши в этом не виноват! — Однако природа преследования тебя оборотнем до сих пор неясна.

— И что Вы хотите сделать? — у Накаджимы наконец прорезался голос, хоть во взгляде всё ещё и сквозило недоверие.

— У меня есть некоторые догадки, но для подтверждения или опровержения этого мне понадобишься ты и немного электричества.

— Электри-

Договорить Атсуши не успел. Стоило руке мужчины опустить рычаг на своей машине, тело тут же пронзило адской болью — все мышцы сжались в судороге, а нервные окончания будто начали вырывать пинцетом с особой остервенелостью. Крик, застывший в ушах и наполнивший комнату, перешёл в неестественный рёв, и Атсуши, кажется, потерял сознание. Последним, что он успел увидеть, была огромная тигриная лапа с когтями-лезвиями, одним взмахом разрезавшая лицо незнакомца со сверкнувшими змеино-жёлтыми глазами на три части.

…Вскрик был свой собственный. Атсуши подскочил, словно его действительно ударили шокером, на постели и с грохотом свалился с неё на пол, тут же отпружинив руками и встав на две ноги, в ужасе и панике оглядываясь по сторонам. Жёлтые глаза светили фонарями, а сердце норовило выскочить из груди. Отпущенный со страху хвост вместе с показавшимися на голове ушами, прижатыми к голове, раскачивался из стороны в сторону, стуча по деревянному основанию кровати. Шерсть на загривке встала дыбом, и естественным первобытным желанием было в данный момент от страха взобраться куда повыше или наоборот — забиться в самый тёмный угол и переждать опасность там. Животное внутри души металось и ревело в панике, покуда человеческое «я» гасило звериные чувства и твердило, что на своей территории Атсуши ничего не угрожает. Воздух, вдыхаемый через рот, резал лёгкие. Не выдержав тишины комнаты, Накаджима на ватных ногах бросился к двери в коридор, распахивая её и неожиданно оказываясь в полосе жёлтого света, тут же поворачиваясь дикими глазами к её источнику.

В проёме на кухне стоял его отец с не менее испуганными глазами, едва не столкнувшийся с подростком. Оба отскочили в разные стороны от неожиданной встречи, и Атсуши часто-часто заморгал — сон встретился с мягкой реальностью, — утирая рукой глаза и как бы проверяя, правдиво ли то, что он видит, или является частью кошмара.

— Пап? — низко выдохнул Накаджима, встряхнувшись и наконец подняв голову.

— Атсуши? — не менее низко переспросил отец, и юноша только сейчас увидел, что хвост отца тоже отпущен — золотая кисточка покачивается из стороны в сторону точно так же, как и тигриный хвост. — Что случилось? Что за крик?

— А? — Атсуши задержал взгляд на Шибусаве, потом посмотрел на свою ладонь и моргнул ещё. Рука. Его родная, собственная. Целая, без шрамов. Вторая рука тоже чистая. На них нет следов от наручников.

Реальность понемногу брала верх. Шерсть улеглась, а удар приснившимся шокером остался лишь сходящими на нет мурашками по всему телу. Дыхание мало-помалу восстанавливалось, сердце перестало бешено биться, но зрачки всё ещё оставались испуганно-круглыми. В голове проносились смутные образы странного сна, особенно эти белые волосы… Атсуши посмотрел на отца. Тот был немного растрёпан и в домашней одежде. Недавно вернулся с работы, завтра должен отсыпаться, вот и тихо ужинал на кухне, пока его не вынудил подскочить крик из сыновьей комнаты. Снисходительной и обманчиво-приветливой улыбки из его сна на совершенно чётком лице не было — всё те же скулы, всё тот же острый нос, бледные губы и видные из-под нижней два нижних клыка, белые ресницы и обеспокоенный взгляд тёмно-красных глаз, совершенно человеческих. На ногах, что самое главное, были меховые тапочки.

Накаджима, так ничего и не сказав, свернул по коридору в ванную комнату, включив там свет и начав агрессивно умываться. Тацухико, всё ещё удивлённый, заглянул в приоткрытую дверь — Атсуши опустил голову под кран и теперь стоял с мокрыми волосами перед зеркалом, смотря на своё лицо. Хвост не исчезал, но уже не раскачивался туда-сюда, как маятник часов.

— Тебе приснился кошмар? — негромко предположил Шибусава, взявшись рукой с чёрными ногтями за дверной косяк, и Накаджима перевёл на родителя взгляд прямо в зеркале, не поворачиваясь к нему лицом.

— Да, кажется, — также негромко ответил Атсуши, посмотрев на свои ладони. — Меня словно… как сказать… Словно током ударило.

— Ужас какой, — Тацухико покачал головой, приложив ладонь к щеке. — Я бы, наверное, тоже с криком проснулся.

— Да уж… — Атсуши нервно вздохнул и похлопал себя по щекам. — Как рукой сняло.

— Интересно, из-за чего тебе вдруг снится подобное, — Шибусава отошёл от двери в ванную комнату, пропуская сына, но тот повернул не к себе, а на кухню, остро нуждаясь в питьевой воде. — Тебя что-то беспокоит в последнее время? Что-то в школе?

Атсуши не сразу ответил. Он опрокинул в себя целую бутылку воды, зажмурившись и отпивая большими глотками, опустошив почти наполовину и лишь после этого поставив её обратно на стол, утирая рот рукой.

— Не знаю, — Накаджима хмурился, стоя к отцу спиной.

— Ладно, ладно. Мало ли, какое напряжение в старших классах бывает, — Тацухико настаивать не стал, пройдя обратно за стол. — Спать больше не хочешь?

— Не очень, — Атсуши отвечал односложно. Дрожь от сна всё ещё периодически пробегала по телу.

— Если хочешь, посиди со мной.

Подросток ничего не ответил. Задержав взгляд на верхней лампе, он повернулся наконец к отцу и сел напротив, сложив руки на стуле между ног. На столе был незаконченный отцовский ужин, но есть не хотелось. Это странное чувство постоянно пустого желудка, к которому уже давно привык, из сна… Тацухико внимательно смотрел на сына, вперившего взгляд в стол перед собой. Отцовское сердце отчаянно искало решения, как помочь сыну избавиться от воспоминаний о неприятном кошмаре. Он немного подумал, скосив взгляд в сторону, а потом нарушил тишину низким бархатным голосом:

— А ты бы всех тех, кто тебя током ударить посмел, одной своей лапой зашиб. Видел свои огромные лапы? — Атсуши поднял на отца глаза. Шибусава показал раскрытые ладони и сжал пальцы на манер лап. — Они бы все испугались и убежали.

— Точно, — Атсуши снова посмотрел на одну из своих рук, покрутив ею до тыльной стороны кисти, и уголок его губ тронула слабая улыбка. — Убежали бы…

— Ты в следующий раз представляй вот что, — Шибусава протянул руку, подняв сына за подбородок так, чтобы тот снова посмотрел отцу в глаза, — как в мультфильмах: когда всем плохим парням животные срывают часть штанов, а там совершенно весёлое нижнее бельё. В горошек, в сердечко или с уточками.

— Ну пап, — Атсуши издал хриплый смешок, — там же это собаки делают обычно. Я своей пастью сразу нижнюю часть тела откушу.

— А ты аккуратно. Представь, как они будут унижены? — Шибусава улыбнулся, заговорив более уверенно. — Угрожали шокером там или вилами, а ты их своими огромными зубами раздел до белья с уточками. Какой позор! Все шокеры пороняют от стыда.

— Действительно. Будет забавно, если взаправду так окажется… — Атсуши сложил руки на столе, сцепив пальцы в замок. — А ты чего вдруг вспомнил про это? Сам проверял, что ли?

— Ну-у-у, — Шибусава, усмехнувшись, растёр затылок и посмотрел в сторону. — Если уж ты своей пастью полчеловека съешь, говоришь, то я со своей сразу всего заглочу и не подавлюсь.

— А ты аккуратно, вдруг там скрываются сердечки, — Атсуши хихикнул. — Такое упустишь!

— Да уж, оплошностью будет такое пропустить. К чему убивать плохих людей, если можно сломить их моральный дух, — Шибусава улыбнулся, вытянув ноги под столом, и придвинул сыну свою тарелку. — Будешь?

Накаджима посмотрел на тарелку, задумавшись, и взял маленький помидор черри с края, запустив в рот и зажав зубами.

— Ефли фолько немнофо.

— Ешь-ешь, я уже наелся.

— Нет, пап, ты ешь, — Атсуши быстро разжевал и проглотил. — Я с утра поем ещё.

— Это моя вторая порция, Атсуши. Ешь, говорю. Или ты забыл, в каких количествах мы с тобой ужинаем?

Атсуши усмехнулся. Их — его и отцовский — хвосты лежали на полу у стола, шутливо стуча друг по другу пушистым чёрными кончиком или золотой кистью. В его голове теперь не было никаких грязных и незнакомых приютов и болезненного электричества. Только горошек, сердечко и уточки.

***</p>

— Неделя оторви да выбрось, если честно, — Дадзай прикрыл рот рукой, закинув руки за голову и смотря в вечернее небо. Белые перистые облака неспешно плыли в розовато-оранжевой вышине.

— Как собаке пятая нога эта неделя, — угрюмо согласился Акутагава, сидя рядом и уткнувшись в телефон. Костыли лежали рядом, нога в гипсе вытянута по тротуару.

— Согласен, — Атсуши сидел с самого краю со стороны Рюноскэ, качая ногами и наблюдая за птичками на яблоне над ними.

— И я, — негромко добавился Тюя, сидя с другого краю возле Осаму и убрав руки в карманы.

Подростки сидели на скамейке во дворе. Чирикали в вышине над крышами беспокойные стрижи, пахло яблоками и прохладой, на площадке играли и визжали дети, иногда проходили люди с собаками на поводках. Был обыкновенный вечер воскресенья, спокойный и умиротворённый, впереди — очередная учебная неделя. Когда один из компании надолго встал на костыли, с ним особо не погуляешь, а без него уже не то. Вот и сидели — Тюя, Осаму, Рюноскэ и Атсуши. С завтрашнего дня Акутагава уже выйдет с больничного и вернётся в круг страданий. А что, только троим мучиться?

— Ну давайте, удивите меня, что у вас стряслось, — Дадзай, прикрыв глаза и улыбнувшись, растёкся по скамье, откинув голову назад и вытянув руки в разные стороны — одну держал на спинке скамьи за братской спиной, а другую сложил Накахаре на плечи. Тот фыркнул, но руки не скинул. — Мне в ночь с понедельника на вторник такая дрянь приснилась, не представляете. С криком проснулся. Впервые! И ладно бы я один, даже рассказывать не стал бы, приснись такое дерьмо только мне. Так нет же, ему, — Осаму ткнул Рюноскэ пальцем в спину, — тоже приснилось, только в четверг. Закрашивали с ним дыры в потолке и в обоях, потому что кто-то в семнадцать годков не научился контролировать свою способность.

— А ты не научился речь фильтровать, но я же не стремлюсь тебе язык отрезать, — хмыкнул Акутагава, продолжая смотреть в экран телефона и листать ленту.

— Какой ты грубый.

— Мне тоже кошмары снились, — вдруг поддержал Атсуши, чуть наклонившись вперёд и посмотрев на Рюноскэ, Осаму и Тюю. — Позавчера. Угх, — он поёжился, — до сих пор ощущение, что меня норовят током ударить! Ночь не спал. Сидел с отцом на кухне, играли до утра в морской бой.

— Да мы всех сами и без тока перебьём, — Дадзай усмехнулся и махнул рукой, а затем похлопал Накахару по плечу — тот был какой-то мрачный, будто уставший. — А ты продолжишь цепочку? Дрянь снилась какая-то, да?

Тюя помолчал. Посмотрев на друзей, Накахара, словно выдернутый из своих мыслей и выглядящий теперь растерянно, дважды моргнул и… улыбнулся.

— Нет. Мне редко снятся сны, а если и снятся, то не помню. Просто устал за неделю, вот и всё.

— У-у-у, кайфолом! — Осаму поморщился, а затем упал Тюе головой на колени, улыбнувшись. В его руке был зажат белый цветок яблони, который он любезно протянул Накахаре. — Это вам, милейший.

— Ага, — Накахара, закинув руки за спинку скамейки, наклонился и подцепил нежные лепестки зубами, сжевав и даже не поморщившись. Дадзай засмеялся. Акутагава положил голову на плечо Атсуши, и Накаджима, улыбаясь, мурлыкал.

Тюя посмотрел вдаль, в небо между домами, глубоко вдохнув. Он не расскажет, что прошлой ночью проснулся в холодном поту от дикого и животного ужаса, от которого сердце норовило выскочить из груди. Ему снилось что-то… что-то поистине жуткое, будто какая-то архаическая тварь, способная свергнуть самого Бога, жила внутри его тела, избрав его бездушным сосудом, и в любую секунду была готова вырваться наружу, уничтожив сначала всё вокруг, а затем убив носителя. Ему снилось, что эта тварь, захватив над ним контроль, убила его отца — скинула с высоты, разбив голову, и тот смотрел потерявшими блеск желтоватыми глазами в небо, обронив последними словами, что Накахара Тюя-кун — не бездушный сосуд.

В себя помог прийти свежий воздух открытого окна, к которому Накахара припал, как к живительной воде в испепеляющей всё живое пустыне, и звонок первому пришедшему в голову Верлену. Тот сонно спрашивал, что такое, но, услышав, что Тюя, поинтересовавшись, не разбудил ли, внезапно попросил рассказать что-то смешное или интересное из жизни, отказываться не стал — подросток не будет маяться подобным просто так. Его что-то беспокоило. «И, эй, Тюя, львёнок или как там тебя папа называет, — Тюя вопросительно мыкнул в трубку, зевая, когда Поль его заговорил и успокоил, — запомни — кошмары всегда остаются всего лишь кошмарами. Не принимай их близко к сердцу, договорились?» Накахара буркнул в ответ, что Верлен чересчур проницательный.

Действительно. Кошмары всегда остаются всего лишь кошмарами. Они никогда не сбудутся. На то они и плохие сны.