Школьные будни (1/2)
— К доске пойдёт…
Дазай тут же попросился «срочно-срочно» выйти. Как ни странно, но замещающий учительницу литературы Куникида-сан отпустил, даже глаз от журнала не оторвал. Когда математик только-только зашёл в класс и увидел, у кого ему предстоит нежданно-негаданно замещать зарубежное чтение, он остановился на пороге, тяжко вздохнул и протёр очки о край жилета. Поручено всего лишь поспрашивать стихотворение. Всего лишь поспрашивать заданное стихотворение… Когда же, проходя к столу, он услышал знакомый звонкий голос «Здрас-сьте, Куникида-сан!», груз на сердце стал ещё тяжелее. Дазай-кун, конечно, мальчишка умный, но вытерпеть его сорок минут — подвиг, а теперь терпеть его ещё одни сорок минут…
— К доске пойдёт…
Накахара, рыжий и веснушчатый гиперактивный парень, сидящий впереди Дазая и обычно вечно крутящийся на месте, резко сник, усердно уткнувшись в учебник и закрывая им своё лицо. В моменты опасности он старался изображать бурную деятельность и ни в коем случае не пересекаться с учителями взглядом — они чуют страх своих жертв, а ты можешь пасть от их выбора. Низкие баллы в журнале напротив твоей фамилии за несделанную задачу или непрочитанный рассказ делают сердечку очень больно, знаете ли. Он как бы выучил, но как бы не доучил, а под взглядом Куникиды-сана и вовсе всё забудет. Они на математике-то у него прошлой чуть ли не через обручи горящие прыгать готовы, лишь бы учитель не злился, что уж говорить про второй урок подряд с ним? Тем более такой нудный, как литература!
— К доске пойдёт…
Рюноскэ опустил голову и прожигает учебник зарубежной литературы для пятого класса взглядом так, словно тот и вправду может воспламениться. В эти ужасные секунды, в которые кто-то вот-вот падёт от удара низкого балла с лёгкой учительской руки в сердце, мальчишка старался даже не кашлять, чтоб не привлекать к себе внимание и максимально слиться с интерьером. Акутагава стихотворение, конечно, выучил, но его всегда просили говорить погромче и с выражением. Знали бы эти недалёкие учителя, как тяжело выступать перед классом и не чувствовать себя клоуном на цирковой арене! Мальчишка никогда не получал «отлично» ни за одно стихотворение, хоть и мог рассказать от зубов, и причиной было всего-навсего отсутствие, видите ли, выразительности. Несправедливо! А Куникида-сан… Он не отпустит, пока мальчишка не расскажет с выражением настоящего оратора. Лучше побыть тише воды ниже травы.
— К доске пойдёт…
Куникида-сан ведёт ручкой по списку фамилий в журнале. Заметно расслабились те, чьи фамилии сверху уже прошли, и всё напрягаются и напрягаются те, к чьей фамилии ручка неумолимо приближается. Накаджима очень хотел бы сжаться в клубочек и начать отвлекать внимание тем, что забавно гоняет мышей или умеет мурчать, но с Куникидой-саном такое не прокатит, да и отец просил не использовать способность на людях. Он дрожит, понимая, что вчера всё-таки нужно было учить это дурацкое стихотворение, даже зубрить, если не получалось выучить так, но всё было тщетно: после часа мучений с проклятым парусом, белеющим вдалеке непонятно зачем, Атсуши отвлёкся на то, что сорванный и сжёванный лист фикуса с подоконника внезапно закончился, а начался палец, потом поленился садиться за стол обратно и больше к учебнику не притрагивался. Дазай-кун, ну вот зачем ты вышел? Ты же выучил! Ты мог бы вытянуть руку и попроситься выйти отчитать! Предатель.
— К доске пойдёт Накаджима Атсуши.
Атсуши показалось, что в этот момент жизнь оборвалась. Он нервно сглотнул, сжав руки в кулаки, и понял, что не в силах подняться с места. Он чувствовал, как на него обращён взгляд Куникиды-сана и как секунды времени на ответ всё больше истекают. Время вокруг остановилось, как и мир сжался до одного единственного стихотворения в три четверостишия из учебника зарубежной литературы. Ну вот… Ну вот как это называется? Настоящий закон подлости в действии! Как выучишь — никому ты даром не нужен, даже на поднятую кверху руку не реагируют, а как один раз всего лишь профилонишь — так всё, тебя обязательно завалят. Куникида-сан постучал ручкой по столу. Избежать его внимания на предыдущей математике удалось, но кара нагрянула тогда, когда её вообще никто не ждал.
— Накаджима-кун, ты выучил? Пойдёшь рассказывать?
В холодный пот бросило. Опозориться перед всем классом и отрицательно махнуть головой или всё-таки выйти и потянуть время ещё, авось что-нибудь да вспомнится? Так-так-так, белеет парус одинокий в тумане моря каком-то там… лазурном… А, нет, голубом.
— Я ставлю тебе точку карандашом, своей учительнице потом расскажешь долг.
— Я г-готов! — Атсуши вдруг подпрыгнул на месте, вставая и стукнувшись коленом об угол парты, напоследок обернувшись на товарищей. Накахара смотрел на него, как на спасителя всей его жизни, Акутагава расслабился и выпрямился. Он пересёкся с ними взглядом погрустневших жёлтых глаз — с таким взглядом обычно агнцы идут на заклание.
Куникида-сан молча кивнул, пожав плечами, и сел вполоборота, сложив локоть на спинку стула и посмотрев из-под очков на мальчишку. Атсуши глубоко вдохнул, стараясь смотреть не на одноклассников, а выше их голов, на шкаф с книгами и цветами сверху, и начал:
— Белеет парус одинокий в тумане моря голубом…
…И воцарилась тишина. Накаджима хотел бы продолжить, но понял, что в голове полнейшая пустота. Чёрт тебя подери! Вспоминай, ну же! Что там делал этот треклятый парус? Атсуши открыл рот, закрыл, как выброшенная на берег рыба, и полными страха глазами беспомощно глянул на Тюю, сидящего позади его парты, и на Рюноскэ в среднем ряду на том же месте, где и Накахара.
«Спасайте!»
— Б-белеет парус одинокий… в тумане моря голубом… — повторил Атсуши ещё раз, мельком глянув на Куникиду-сана, бесшумно постукивающему ручкой по журналу.
Рыжий-веснушчатый с предпоследней парты встрепенулся, сообразив, что к чему, и начал что-то активно писать на листке, но, видимо, то ли ручка не писала, то ли достаточно крупно не получалось, и он бросил. Секунда текла за секундой, Куникида-сан вот-вот сейчас отправит доучивать и пересдавать учительнице литературы, поставив злосчастную точку напротив фамилии, как вдруг Акутагава дёрнул Накахару за рукав и указал на дверь. Тюя нахмурился, а потом всё-таки быстро понял, что товарищ имеет в виду. Сложив руки рупором и прикрывшись поставленным на стол учебником, он прошептал так, смотря на Атсуши, чтобы Куникида-сан не услышал, а если и услышал, то ничего не понял:
— Дазай далеко ушёл и кинул нас!
И тут в голове щёлкнуло. Учитель уже хотел было что-то сказать, чтобы прервать молчание ученика, но Накаджима тотчас затараторил:
— Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далёкой, что кинул он в краю родном?
Тюя и Рюноскэ вновь были на подхвате. Достав бутылку воды из рюкзака, рыжий открутил крышку и, схватившись за тару одной рукой, охватил её алым свечением, по-прежнему скрываясь учебником и озираясь по сторонам. Свободная рука легла на горлышко, медленно поднимаясь и вытягивая за собой подсвеченную красным струю воды, закручивая её на ладони второй руки, как прозрачную ручную змею («О, водный элементаль!» — воскликнул бы Дазай, вспоминая о своей игре, если б был здесь, а не ретировался, хитрый гад), и разделяя на две. Тюя плавно, будто маг воды, задержал два водянистых шара над ладонями и покачал ими, вынуждая шары покачиваться в такт кистям, а затем столкнул обе струи, бесшумно хлопнув ладонями, как две играющие волны. Акутагава, кашлянув и отвернувшись от Куникиды-сана, приложил два пальца к губам и коротко, негромко присвистнул.
— Играют волны, ветер свищет… — Атсуши задумчиво заложил руки за спину, стараясь не смотреть на учителя и делая вид, что вспоминает.
Тюя, убрав воду обратно в бутылку одним быстрым движением и отставив её в сторону, не закрывая, взялся за карандаш на парте и лёгким движением двух рук переломил его пополам, как ветку.
— И мачта гнётся и скрипит…
В ряд между средним и третьим рядом, у стены, прополз чёрный змей с яркими красными глазами и драконьей головой, вытянувшийся из-под парты Рюноскэ и держащий в клыкастой пасти листок с чем-то на нём крупно написанным чёрным маркером.
— Увы — он счастия не ищет… — Атсуши прищурился, вчитываясь в не очень понятный почерк Акутагавы, благо что зрение тигра позволяло. — И… не от счастья, кажется, бежит?
Когда Куникида-сан полностью повернулся к Накаджиме, взгляд от пола пришлось оторвать, и змей исчез вместе с листком, втянувшись в чёрную штанину брюк Акутагавы. Учитель теперь смотрел только на Атсуши, и Накахара понял, что пора действовать. Бутылка вновь была открыта, Тюя резким движением вытянул из неё струю воды ладонью, словно заклинатель змей — кобру, рукой запуская на эту импровизированную волну наскоро сделанный из тетрадного листа кораблик и пуская струю над собой спиралью вверх. «Волна», охваченная слабым красным свечением, поддерживая кораблик, ярко блеснула в солнечном свете из окон. Все в классе обернулись, наблюдая, что вытворяет их одарённый одноклассник, а вот Куникида-сан нет — он смотрит на Атсуши, не отрывая взгляда. Оно и к лучшему.
Накаджима в этот момент благодарил всех богов, что всё-таки хотя бы пробовал выучить — абстрактное представление перед глазами помогало натолкнуть на верную мысль и вспомнить с горем пополам, что там этот русский поэт писал про этот дурацкий парус.
— Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой…
К водному представлению над классом поднялся чёрный Расёмон, сверкая глазами и оставив Акутагаве от штанины брюк штанину шорт. Он разинул пасть, клацая тёмными зубами по бурлящей волнами струе, поддевая корабль драконьей головой и окружая потолок класса тёмной аурой, словно хмурым небом над морем перед штормом. Над ребячьими головами развернулся настоящий Девятый Вал, с брызгами и потоплением корабля, с чёрными тучами и сражающимся с водной струёй Расёмоном, а кораблик всё всплывал и всплывал, не желая мириться с судьбой Титаника…
— А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!
Всё в мгновение ока стихло, стоило последней строке стихотворения прозвучать из уст одноклассника. Когда Куникида-сан, посмотрев на потолок в задумчивости, медленно повернулся к классу лицом, все ученики сидели так, как сидели всегда на его уроках — тихо, смирно, особо не разваливаясь за партами, и ничего подозрительного не было. У Накаджимы бешено колотилось сердце, как у загнанного гончей кролика: он-то видел, как в секунду Расёмон рухнул на пол и уполз под парту к Рюноскэ, а Накахара сбрызнул всю воду на парту сзади, спокойно убирая бутылку с водой в рюкзак. Атсуши ждал оглашения вердикта о своём ораторстве всего несколько секунд, а возникло такое ощущение, что он ожидал уже вечность.
— Можно было бы, конечно, выучить и получше, — негромко заговорил Куникида-сан, что-то поставив в журнале напротив фамилии Атсуши. — Иди садись. Поставлю «хорошо», захочешь «отлично» — пересдашь своей учительнице.
Накаджима никогда ещё не чувствовал такого прилива свободы, чувства выполненного долга и человеколюбия. Он прошёл на место как раз тогда, когда в дверях появился Дазай, наверняка всё это время сидящий возле двери или гуляющий по коридору, уставший сидеть в классе. Накахара, поздравляюще похлопавший Атсуши по плечу, только загадочно ухмыльнулся, когда Осаму проходил мимо за свою парту.
На вопрос Куникиды-сана о том, почему Дазай вдруг решил поменять стулья, Осаму ответил, что «кое-кто криворукий устроил на моём столе потоп, пока меня не было, и я ума не приложу, кто же это такой косой».
После звонка почти весь класс сорвался со своих мест, как ошпаренный, загремели дверьми и вылетели в коридор, к лестнице, скорей вниз. Конечно, кому нужна эта литература, когда и рассказы неинтересные, и стихи учить нужно непонятные, ещё и низкие баллы по ним хватать за то, что смысла не понял или анализ не прочёл. Накахара был первым, кто скинул учебник на парте в рюкзак одним движением аккурат со звонком и кто выскочил за дверь, подгоняя остальных своих товарищей тем, что нужно как можно быстрее успеть на следующий урок, иначе времени совсем не останется! Атсуши был в прострации после своего выступления и шёл на ватных ногах, благо Акутагава схватил его за руку и тащил за собой, Дазай тоже не особо торопился, а вот Тюя, убежавший вперёд и периодически оборачивающийся, злился и топал ногой, намекая, что можно бы и побыстрее передвигать ногами, а не идти в темпе мёртвой черепахи.
На физкультуру опаздывать нельзя!
Не существовало ещё в мире такого норматива или игры, которую бы Тюя не выиграл или не установил бы рекорд. Да он один против всего класса мог выстоять, перескакивая через чужие головы или раскидывая всех мячами. Мелкий рыжий всегда был лидером команд и самым активным: разминку провести? запросто! первым прийти к финишу в забеге? да пожалуйста! стенка на стенку в соревновании? легко! И энергия у него никогда не кончалась. Правда, лидер команды соперников всегда старался быстрее забрать в свою команду или Акутагаву-куна, или Накаджиму-куна, потому что все знали, что их Чуя будет выбивать либо в последнюю очередь, либо будет позволять им так или иначе уходить, а то и вовсе не будет атаковать — а значит, что команда так или иначе останется в выигрыше или просто не успеет проиграть.
А война с Дазай-куном была вечна.
Если Дазай спокойно залезал на канат и обратно, Накахара мог залезть на балку и пробыть на высоте дольше, чем он.
Если Дазай попадал мячом в кольцо, Накахара был готов кинуть в кольцо одноклассника.
Если Дазай прыгал через козла, Накахара готов был делать через козла сальто.
Но, если Дазай пытался так или иначе повеситься на канате, подставиться под обстрел мячами или так или иначе загреметь в медпункт, его приходилось спасать всем троим: суицидальный пацан либо снимался с высоты Расёмоном за шкирку, либо выбивался с поля пинком гравитации под задницу, либо подхватывался тигриными лапами.
Однажды у Дазая спросили, какой способностью владеет он, раз ходит вместе с тремя одарёнными: «Может, ты стреляешь огненными шарами? О, или умеешь призывать демонов? Превращаешься в волка? Нет-нет… Создаёшь ледяные глыбы?» Но на всё Осаму отрицательно качал головой. На дружное от одноклассников «тогда что у тебя за сила?» Дазай молча встал с лавки, не спуская глаз с парящего в метре от пола Тюи, чем-то увлечённым на поле, заполз на канат под шумок, раскачался и схватил Накахару за руку. Рыжий посмотрел на него сначала негодующе, а потом испуганно, потому что красная аура вокруг него вмиг исчезла, а он с грохотом рухнул на стопку матов спиной. Дазай также молча слез с каната, отряхнул руки, ухмыльнулся и гордо заявил: «У меня всего лишь сила бога».
Рюноскэ и Атсуши их разнимали, чтобы Осаму не выбил Тюе зуб, как в прошлый раз, а Тюя не сломал Осаму палец. Ну почему нельзя жить в мире? У Накахары то футболка рваной на воротнике окажется, потому что кто-то за неё да схватится, Дазай ходил в пластырях на коленях и бинтах на руках каждый урок, Накаджима крайне нелюбимо относился к физкультуре как к школьному предмету из-за постоянных толчков, прыжков, соревнований и синяков, Акутагава всегда ходил в тёмной олимпийке с задранным кверху воротом до самого подбородка. Мелочь с неуёмной энергией, только-только выпустившаяся с начальной школы и готовая бесконечно носиться с мячами и по матам даже после нескольких кругов по стадиону под солнцем, наполняла спортзал беготнёй, вознёй и криками, как голодные вопящие чайки — пляж, отбирающие друг у друга снаряды и раскачивающиеся на канатах, как неугомонные игрунки с шилом в заднице.