Прогулка (2/2)

Мори расслабленно выдыхает, мученически встряхивая головой и смотря на обоих своих пацанов, повисших на его руках: в их глазах ни капли испуга, только интерес и немой вопрос о том, когда папочка их уже отпустит и они пойдут играть дальше. Он поглядел на Рюноскэ, на Дазая, тяжко вздохнул и опустил их на землю, потирая рукой глаза. Тацухико, огладив Атсуши по голове и держа его обеими руками, медленно отцепляет «тигрёнка» от себя, стараясь не смотреть на все зацепки и дыры своего серого пальто и своей белой рубашки под ним — Накаджима отпускает одежду отца с трудом, перед тем как встать на землю и вернуть рукам нормальный вид, отряхнувшись. Тюя сразу вскакивает с отца, поправив свою футболку и с любопытством заглядывая Рэмбо в глаза сверху вниз:

— Пап? Вставай, — мальчишка наклонился, хватая отца за руку и пытаясь тянуть вверх, но Артюр, кажется, уже ничего в этой жизни не хочет. — Ну пап!

— я… немного полежу и встану, — мужчина медленно моргает. Он как упал, так и не предпринимал попыток встать. Его голос звучит спокойно и устало: — ты не ушибся?

— Не-а.

— тебе не холодно?

— Пап, ну жарко же! — Тюя махнул маленькой рукой за свою спину, намекая, что сейчас весна и на улице весьма тепло.

— хорошо… — Артюр прикладывает руку тыльной стороной ладони ко лбу, закрывая глаза. — иди, только не летай больше, прошу тебя.

Ребёнку много не надо: Накахара, услышав позволение идти беситься дальше, тотчас срывается с места, снова зацепляя Акутагаву и Накаджиму за собой и недовольно выкрикивая: «Даза-ай, ты опять это сделал?!» Да, уже были прецеденты, когда Осаму, хитро лыбясь, прикасался к Тюе, аннулировал его силу и вынуждал упасть, споткнуться, что-то уронить, в общем, нарочно портил ему игру, а потом весело удирал прочь от разгневанного Накахары. Осаму был не по годам умён, поэтому все понимали, что Дазай постоянно вставляет палки в колёса и раззадоривает не потому, что он играет, как требующий внимания ребёнок, а просто-напросто назло, будто подпитываясь гневом раздражённого рыжего четырёхлетки. Измотанный Мори с синяками на руках под рукавами чёрного пальто и Шибусава с изорванными рукавами и воротником сначала долго стоят подле лежащего на земле Рэмбо, смотря ему в глаза точно таким же взглядом, каким и он смотрит на них, а затем, переглянувшись, синхронно наклоняются и поднимают мужчину под руками, ставя на ноги. У потрёпанного жизнью Артюра одна рука закинута на плечи Тацухико, пока Огай растирает ушибленные пойманными детьми предплечья, и все трое наблюдают, как четвёрка детей снова наворачивает круги ада по площадке, разнеся свою же крепость из песка в песчинки, раскачав качели и вынуждая остальные цветастые постройки ходить ходуном.

Четвёрка их детей, устраивающих не цирк, так другое представление каждую прогулку, за которые потом отдуваться их отцам.

Нелегко быть отцом-одиночкой для малолетки с экстраординарными способностями, особенно когда ты сам обладаешь ими, знаешь, каково это, и чересчур сильно дорожишь здоровьем своего ребёнка. В случае Мори — не единственного.

Босс Мафии и официально хирург по совместительству очень хочет спать, но в эти выходные поспать ему не дали: сыновья-жаворонки подскочили в семь утра и наводили хаос в своей комнате. Вернее, всё было даже более чем тихо, но, слыша их голоса и прыжки с кроватей на пол в попытке развеселить самих себя, совесть не позволила: он встал к восьми, в полумёртвом состоянии выползая из своей спальни, обнаруживая сыновей в перевёрнутой вверх дном детской и уходя на кухню готовить им завтрак. Два брата-одногодки — это вечная конкуренция, вечные перепалки и ссоры, делёж игрушек, защита друг друга и взаимные подколы. В основном, конечно, Дазай доводит несчастного Акутагаву, Акутагава атакует Расёмоном цвета своей одежды, Осаму аннулирует, они дерутся, Мори разнимает, потом сидят по разным углам, как волчата, потом постепенно начинают играть вместе и спустя некоторое время вновь строят дома из диванных подушек и изображают друг из друга жутких монстров. Как правило, за столом оба сидят друг напротив друга, но даже так Осаму и Рюноскэ умудряются друг друга достать: если не Дазай швырнёт ложку брату в лоб и сделает вид, что он ни при чём, то Акутагава использует Расёмон и заставит свою способность укусить брата под столом за ногу, тут же убирая её, чтобы отец не заметил и не понял, почему Осаму возмущается. Но, конечно же, Мори понимал абсолютно всё и без контекста — кто в кого вилкой кинул, кто у кого стул из-под мягкого места выбил… Он вздыхал, молча ставя завтраки перед агнцами преисподней и оглаживая каждого по голове, прося вести себя прилично и не кидаться друг в друга хотя бы едой. Мальчикам долго одеваться не надо, а вот Мори нужно было и щетину сбрить, и голову привести в порядок, и одеться соответствующе, и не выглядеть разбуженным мертвецом. Впрочем, всё было напрасно, потому что господин Шибусава и мсье Рэмбо даже при всём параде выглядели точно так же — еле поддерживающими жизненные силы в телах восставших из могил. Зато впереди каждого неслись вполне себе довольные жизнью мальчики, сталкиваясь друг с другом, тут же рассыпаясь и одной дружной компанией сваливая куда-то от отцов подальше.

Шибусава Тацухико, профессиональный ювелир и партнёр Мори, привык вставать рано, но иногда тоже хочет поспать на несколько часов подольше, только сыну это не объяснить: ребёнок просыпается ровно в шесть, тихо сползает со своей кровати и приходит к отцу, залезая под его бок и начиная безумно ворочаться в попытке устроиться удобнее. По итогу плюшевый тигр оказывается у Тацухико на лице, минимум одна почка отбита пинком в попытке сына перевернуться с боку на бок, обе ноги заброшены на его живот, а рука затекла, потому что её обнимает дремлющий сын и ею нельзя двигать. Шибусава лежит ещё около двух часов, проверяя почту и ленту новостей в телефоне свободной рукой, дожидаясь, пока Атсуши проснётся окончательно, пожамкает кошачьими лапами подушку и футболку отца и вскочит, потягиваясь и зевая. «Пап, у тебя волосы… волосы, как… — Накаджима часто восхищённо хватался за длинные пряди седых волос и сжимал в своих мягких кошачьих лапках. — Как тигххиный хвост!» Учитывая, как тщательно Атсуши каждый раз пытается поймать собственный белый с чёрными полосками хвост, стоит тому появиться, и с каким блеском в глазах сжимает его, пойманный, в зубах, сравнение волос с хвостом можно считать комплиментом. Тацухико улыбается, разминая затёкшую руку, и треплет ребёнка по голове, нехотя поднимаясь и садясь на постели. Атсуши знает, что такое аметист и «гелиодохх», то есть «жёлтый беххилл» или «дахх солнца», то есть «золотистый камушек, мне папа ххасказывал!», потому что Шибусава часто говорит, что глаза его ребёнка подобны драгоценным камням. Воистину звериный аппетит ребёнка укрощается стопкой горячих блинчиков, или здоровой миской риса, или кругом пиццы, или всем вместе, или ещё чем-нибудь, что Шибусава найдёт в холодильнике или закажет, потому что ребёнок захотел именно сейчас, а скромному и тощему «котёнку» с голодными глазами отказать нельзя. Раньше Шибусаве приходилось сидеть за столом по целому часу, кормя с ложки ненасытного ребёнка в забавных ползунках на высоком детском стульчике, а теперь, когда ребёнок ест сам, Тацухико даже рад, что он всего лишь готовит, а ребёнок сам справляется. Накаджима, хоть и ест чрезмерно много, не набирает в весе ни на грамм — это всё скрытый в его теле дикий зверь, с которым ещё только предстоит научиться обращаться. А пока… А пока Шибусава выходит на улицу, зевая и прикрывая рот рукой, кое-как причесавшись и отпуская ребёнка на вольные хлеба к товарищам. Под чутким своим присмотром, конечно.

Рэмбо, меланхоличный и жутко утончённый ресторанный критик, был награждён гиперактивным сыном за непонятные грехи. Нет, он не высказывал своего недовольства или чего-то ещё, но его и без того вечно печальное лицо с появления в его жизни Тюи стало ещё более печальным: привыкши спать до часу дня, ему приходилось уже четвёртый год вставать рано утром и что-то делать, пока под ногами крутится ребёнок и рассказывает о том, что ему снилось, что он собирается делать и какая птичка пролетела за окном. Накахара, безусловно, был манерно воспитан, но манеры удивительно сочетались с буйством и шилом в одном месте, тягой к дракам и капризами по поводу того, что он не хочет есть то, что привык есть его отец. Впервые увидев лягушачьи лапки, которые Рэмбо ему и не предлагал, он пустил скупую мужскую слезу со словами, что ему жалко лягушек. (Про фуа-гра Артюр вовсе решил ничего не рассказывать.) Казалось, Рэмбо физически страдает, когда вместо круассана на завтрак и кофе ему приходилось параллельно делать обыкновенные хлопья с молоком, потому что Тюя не хотел никакого круассана, а хотел дурацкие шоколадные подушечки из упаковки. Рэмбо молчал. Он никогда не повышал на ребёнка голос, просто обречённо вздыхал, когда к нему с прогулки прибегал весь перепачканный сын, ставил руки в боки и о чём-то воодушевлённо вещал. Он не говорил Тюе, сколько стоят вещи, которые он носит и которые приходится выкидывать спустя месяц, потому что шить и стирать это уже бесполезно. В конце концов, всё окупается моментом, когда Накахара, этот счастливый и маленький рыжий комок сплошной активности, неожиданно выбегает из-за угла и несётся со всех ног, пока Рэмбо опускается на одно колено и вытягивает вперёд руки, позволяя Тюе буквально прыгнуть на себя и обнять, а потом поднимает его и несёт домой, слушая с улыбкой, что ребёнок рассказывает ему, активно жестикулируя. Накахаре, конечно, не повезло в том, что его отец не привык жить расторопно, но Рэмбо готов меняться ради него. Готов просыпаться раньше десяти утра, готов готовить вместе с изысканными блюдами обыкновенные бутерброды с сыром. Накахара заслуживает лучшего отца, и Артюр старается. Просто иногда ему нужно немного… поспать. И побыть в тишине. В свои четыре года Тюя это понял и по приходе домой искренне старается не шуметь хотя бы два часа, потому что потом приспичит попрыгать на своей постели или по спинкам диванов. В эти два часа затишья Рэмбо отсыпается: снимает пальто, наушники, обувь и шарф и прямо в красивой рубашке и брюках валится на ближайшие диван или кресло, мгновенно засыпая. Накахара часто тихонько подкрадывается к спящему отцу и укрывает его пледом, зная, что папа всегда мёрзнет.

Когда Рэмбо оттягивает шарф от горла и взмахивает головой, убирая свои тёмные волосы в хвост, не нужно смотреть на часы, чтобы знать, что сейчас полдень и пригревающее солнце в самом зените. Отцы хотят пойти домой больше, чем проносящиеся мимо ветром дети, и потому стоят сейчас каждый со своим ребёнком на руках — Мори тяжелее всего, — разыгрывая банальные камень-ножницы-бумага. Дети, знаете ли, после рожков мороженого (и с вытертыми влажными салфетками лицами, потому что старающиеся быть заботливыми отцы не могут позволить своим детям быть похожими на маленьких грязных бомжат) несколько спокойнее обычного, особенно Накаджима, сытый на следующие пятнадцать минут. Между мужчинами негласная договорённость: если все трое одновременно уйдут в работу, дети останутся без внимания на долгие недели, потому выигравший следующим днём выходит на прогулку со всей шебутной четвёркой один, пока остальные два отсыпаются и занимаются своими делами в тишине. Нет, конечно, уложить детей спать можно всегда: Огаю достаточно сказать Осаму и Рюноскэ, что побеждает тот, кто дольше другого пролежит с закрытыми глазами, и братья затихают достаточно быстро; Накахара вырубается на счёте восемьдесят второй овцы, лёжа на отце, когда как Рэмбо заснул ещё на пятидесятой; Атсуши достаточно уложить на кровать и позволить ему начать перечислять всё то, что он хочет скушать, и Тацухико хватает десяти минут заинтересованного слушания этого меню, потому что ребёнок отключается. Два часа покоя обеспечены, но два часа тишины и целый день её же — разные вещи, вот троица отцов и играет.

Мори повезло выбыть из игры первым, выкинув бумагу, пока оба других выставили ножницы.

Шибусава опечаленно вздохнул, когда его бумага накрыла камень Рэмбо.

— В прошлый раз это счастье выпало мне, теперь твоя очередь, — Огай хрипло усмехнулся, держа Осаму одной рукой, Рюноскэ — другой.

— Что-то мне подсказывает, что мсье Артюр долго отлынивал от своей прямой обязанности, — Тацухико покосился на Рэмбо, намекая, что мужчина умудрялся проигрывать последние раза четыре. Артюр посмотрел на него невинным взглядом и пожал плечами, держа обеими руками Накахару, рвущегося накостылять Дазаю.

— мадемуазель Фортуна ныне обращена ко мне своим прекрасным лицом, — глухо ответил Рэмбо, легко ухмыльнувшись уголком губ. — к моему великому сожалению, стоит упомянуть это, она, как правило, тут же отворачивается.

— Следующий раз за вами, мсье, — Мори глубоко вдыхает, чувствуя, как руки отваливаются, но отпустить нельзя — малолетки тут же разбегутся, и собирай их потом ещё четверть часа.

Детям скучно уже спустя три минуты беседы родителей. Атсуши, сидя на руках отца и раскачивая кончиком хвоста, всё смотрит на Акутагаву. Мальчишка повис на одной руке своего родителя, опустив руки и глядя на альбиноса снизу вверх своим нахмуренным взглядом, и Накаджима, дёрнув появившимися круглыми ушками под гладящей его голову ладонью отца, неожиданно вытянул свои лапы, касаясь подушечками щёк сына Мори, по-прежнему прищуренно на него смотрящего, приблизился и по-кошачьи лизнул в нос. Глаза Рюноскэ мгновенно распахнулись, Огай и Шибусава замерли, смотря на всё это. Им требуется секунда, чтобы осознать произошедшее мгновенно отшатнуться друг от друга, словно обожжённые — Тацухико резко поднимает своего ничего не понявшего ребёнка на руках, Мори отдёрнул сына в сторону.

Осаму, резко приблизившись из-за этого к сыну Рэмбо, быстро смекнул, что к чему, и схватил Тюю руками за плечи, нелепо прижавшись губами к губам и стукнувшись зубами. Если бы Накахара знал в свои четыре, что означает «nique ta mère» и «va au bas», он бы обязательно это взвизгнул, но Рэмбо человек культурный и особо не акцентировал на этом внимания, когда порой шипел это в раздражении сквозь зубы. Артюр впервые за долгое время изобразил на лице настоящее удивление, смешанное с шоком и осознанием смысла бытия, нервно сглотнув и отскочив с сыном на одной руке в сторону. Сын Мори довольно ухмылялся, упёршись локтем в руку отца и подпирая ладонью щёку, Накахара же сначала затих, а потом воинственно дёрнул ногами и упёрся руками в руку родителя, выкрикнув: «Да я тебя сейчас на куски п-порву, ты, putain de connard!» Ладно, Рэмбо немного не уследил за тем, что сын всё-таки может слышать то, что говорит папа, и иногда повторять.

Сейчас сказанное ребёнком волновало его меньше всего, честно.