12 глава (2/2)

— Игорь! — Гром только поворачивает подбородок, но так, чтобы больше не видеть Олега. Даже очертания его тела. Просто дает этим жестом знать, что услышал. Олег мнется некоторое время (Игорь слышит его прерывистый вздох) и хрипло произносит: — Ты — не дворняга, Игорь. Ты — овчарка. Немецкая овчарка.

Игорь кивает, больше сам себе, и уходит. Внутри огненные смерчи боли сталкиваются с ледяными потоками тоски, создавая оглушительной силы отчаяние, но только он дает ей волю разнести все на кусочки, как из внутренних рефлексий его вырывает высокий звонкий голос:

— Майор!

И тут же на глаза ему попадается тот милый несчастный омега, с которым Игорь переспал накануне. Анар, вспоминает Игорь. Он так и не забыл. Хотя такого сложно забыть. Омега расправляет плечи и, когда Игорь подходит ближе, упрямо поднимает подбородок. Глаза его горят решимостью и задором, отросшие кудри развеваются на ветру.

— Майор Игорь Гром, — кивает он и произносит холодным голосом. — Я решил, что хочу наказать этого ублюдка. И у меня есть кое-что для этого, — и делает жест рукой, прокручивая на тонких длинных пальцах неоново-розовую флешку.

Игорь показывает ему самый свой хищный боевой оскал.

***

Видеть Сережу после разговора с Игорем оказывается слишком болезненно. Его бледное лицо, острые черты, его блестящие синие глаза настолько разительно отличаются от того, что Волков прямо сейчас хочет видеть, что даже противно становится. Противно от себя. Олег дает себе внутреннюю оплеуху, а Волк внутри отчаянно воет. Олег пытается его заткнуть, загнать подальше скребущую когтями внутренности тоскующую псину, но тот рычит и скалится, а потом снова отчаянно взвывает. Олег просто отмахивается, смиряясь с их общими поедающими изнутри чувствами, и следит за Сережей.

Разумовский в очередной своей маниакальной фазе — носится в пижаме по кабинету от компьютера к своим огромным холодильникам со сладкими напитками и обратно, что-то печатает в ноуте, перекладывает бумаги с места на место, открывая баночку за баночкой, выпивая приторную сладость очередной жестянки. Олег никогда не понимал его любви к этой жуткой химии, даже пытался воспротивиться наличию бесполезных холодных “гробов” в этой комнате. “Это чтобы в любой момент подкрепить мозг, Олеж, ты ничего не понимаешь”, проносится в его голове последний аргумент Разумовского, озвученный перед их установкой, и во рту становится кисло, а на душе — муторно.

Сейчас Сережа, которому Олег, конечно же, сообщил про арест Леры, окрыленный известиями, похоже, планирует очередной прорыв в программировании или какую-то инвестицию, а, быть может, вообще составляет план по завоеванию мира — с него станется. Кот его вообще знает. Вот Олег сих пор не выучил. Каждый чертов раз не знает, что от него ждать. Вот и сейчас все стоит и стоит в дверном проеме, не способный решить, что хочет больше — войти, чтобы поговорить с единственным оставшимся близким человеком, или уйти, чтобы не мешать полету гениального ума.

Сережа, как всегда, решает за него.

— О, Олежа, заходи, — как-то слишком резко и сильно разворачивает голову Сережа. Будто сова, быстро и по-птичьи. На лице сияющая улыбка, яркие длинные пряди взлохмачены, острые скулы украшает легкий румянец. — Ну что, можно отпраздновать?

И, судя по блеску его глаз, он уже отпраздновал. И правда, Олег находит взглядом бутылку шампанского на журнальном столике возле дивана и, не озвучив свое согласие, направляется туда.

— Давай, расскажи, как там допрос, — уже вылезает из-за стола Сережа, будто он не был занят чем-то таким серьезным и важным, что даже не сразу заметил Олега.

Волков пожимает плечами и пьет прямо из горла, почти не замечая вкуса.

Сережа садится рядом, подгибает под себя одну ногу, придавливая ступню бедром, и с любопытством втыкается взглядом ему в лицо.

— Что, ничего интересного? На допросе маньячки-убийцы ничего интересного?

— Она — не маньячка, — как-то резко поправляет его Волков, сам удивляясь такому своему настрою. — Просто убийца. Но… — Олег замолкает, оглядывается по сторонам в поисках очередной дозы алкоголя, потому что того, что он выпил, совершенно недостаточно. Искомое находится в том самом холодильнике. Мда, полезная все же штука, Сережа был прав. Он встает, идет к холодильнику, ищет нужную программу. Механизм с трудом выцепляет из своих недр бутылку и отправляет вниз. Хорошо, что шампанское стоит на нижней полке, хоть не разобьется; плохо то, что, судя по всему, производителем не было предусмотрено наличие таких бутылок — Сережа сам все переделал, а это значит, что его милый и любимый омега — даже в голове это звучит с иронией — пристрастился к игристому наравне со сладкими шипучками. Хотя оно и есть сладкая шипучка.

— И жуткая гадость, — произносит уже вслух Олег, отпив очередной глоток из вновь открытой бутылки.

— Что-то не так, — озвучивает Сережа, когда Олег уныло возвращается на диван. — С тобой что-то не так. И это не связано с маньячкой.

Олег снова запрокидывает голову, пытаясь отпить из горлышка, но свежее вино настолько сильно вспененно, что обливает ему лицо и подбородок, заливаясь не в рот, а в ноздри. Олег отфыркивается, вытирает пальцами усы и бороду, морщась от того, как быстро волоски и кожа становятся липкими, и снова пожимает плечами. Он хочет, правда хочет рассказать Сереже, что произошло. Но ком, вставший в горле, после увиденных боли и разочарования в глазах Игоря, не дает произнести ни слова.

— Мне почему-то казалось, если Игорь рядом, то с тобой ничего не может случиться, — как-то задумчиво произносит Сережа. Олег не может сдержаться и горько хмыкает, отпивая очередной глоток сладкого пойла. — Но все же случилось, — тянет Разумовский и подползает по дивану, садится близко-близко, упираясь коленом в бедро. Он раздувает ноздри, тыкается Олегу куда-то за ухо, туда, где обычно щекотно и приятно одновременно, но Олегу сейчас становится противно до тошноты, и вдыхает полной грудью. Раньше после такого его жеста Олег расплылся бы от теплоты и отчаянной жажды, но сейчас Сережу хочется лишь оттолкнуть.

— Что ты сделал? — гневно произносит Сережа отстраняясь и заглядывает Олегу в лицо. То, с какой быстротой меняется его настроение, немного пугает. Глаза его отливают желтизной, как обычно происходит, когда он злится на грани с яростью.

— Что ты блять сделал? — шипит Сережа прямо Олегу в губы, и тот чувствует запах мяты и цитрусов, а еще кислое послевкусие перегара. — Ты пахнешь гребаной тоской и отчаянием! — Олег не выдерживает его взгляда и отводит глаза. Сережа яростно взвывает и толкает его кулаком в грудь так сильно, что дыхание перехватывает. — Ты бросил его, да? — кричит. — Чего ты молчишь, Волков? Говори!

Олег закрывает глаза, чтобы не видеть этой праведной злости; если бы помогло, он бы закрыл еще и уши. Ему надо бы пережить все одному, запереться в комнате на сутки, а лучше — на неделю. Разумовский даже не заметил бы его отсутствия, тем более — сейчас, когда все снова стало хорошо, но кот дернул его попереться к Сереже.

Вот и получи поддержку, держи на блюдечке с голубой каемочкой тепло и заботу собственного омеги, истинной пары и родственной души. Хотя в последних двух пунктах Олег ой как сильно уже сомневается.

Олег еще сильнее жмурится и ждет тираду с выволочкой, но Сережа замолкает. Он отсаживается дальше и начинает звенеть горлышком бутылки о бокал. Волков открывает глаза, наблюдая за тем, как тот планомерно напивается — довольно быстро допивает бутылку, идет за второй, привычным жестом открывает, почти не расплескав, и снова начинает пить. Олег очень хочет сказать “не надо, прекрати, тебе завтра будет очень плохо”. Но язык все не поворачивается, и только волк снова воет так надрывно, что удавиться хочется.

— Уходи, — вдруг произносит Сережа.

И Олег вскидывается всем телом.

— Что? — хрипит. А вот и голос пробивается.

— Убирайся! — орет Сережа. Глаза его блестят от непролитых слез, но почти сразу высыхают. — Ты мне ничего больше не должен, — уже тише и ровнее продолжает он. — Ничего. Мне не нужна эта метка, не нужна. Не ценой твоего счастья. — Олег не верит своим ушам. Каждый гребаный раз, когда Сережа отказывается от метки и говорит, что не хочет ее, Олег не придает этому значения, потому что слышит, что он лукавит. Но сейчас Сережа звучит так искренне, будто бы… — Уходи, — продолжает давить он, и голос его начинает дрожать. — Уходи наконец-то. Не мучай меня. Я не люблю тебя! — отчаянно выпаливает он и умоляюще смотрит на Олега. Теперь он снова плачет, и надрывно, с такой безнадегой в голосе, говорит: — Не так, как ты достоин. Я не хочу тебя! Не могу хотеть! Я не умею ни того, ни другого. Пойми ты наконец! — Олег аж вздрагивает от переизбытка чувств, которые от него исходят, пропитывая пространство вокруг: уныние, злость, обида, раздражение. И ни капли любви. — Дружба — не равно любовь, — будто слыша его, добавляет Сережа надломленным голосом. — Я не умею этого делать. И не хочу.

— Ты — мой истинный, — упрямствует Олег, хотя сам себе не верит.

— Да нет же, нет! — истерично выкрикивает Сережа и хлопает ладонями по столу. Недопитая бутылка падает на пол, разливая содержимое на ковролин. — Да посмотри же наконец в глаза правде! Ты привык, так же как и я, прятаться за нашей связью. Но ее нет, Олеж. Нет! — он отворачивается и глухо произносит. — Так что уходи.

— Я не могу уйти из башни — я на тебя работаю.

— Работаешь, — кивает Сережа вперившись в пятно от пролитого шампанского. — Поэтому ты приедешь завтра на работу и будешь ее делать. Но ты не будешь больше нести ответственность за мое сердце. — Он резко разворачивается; слез в его глазах опять нет, а лишь мокрые дорожки оставленные ими на щеках. И это снова пугает. Иногда Олегу кажется, что кроме МДП Сережу одолевает другая болезнь. Гораздо более страшная. — Я давно могу за себя постоять, — произносит Разумовский холодным жестким тоном. И Олег видит — да, этот Сережа может за себя постоять. — Ты думаешь, я не знаю, что ты попросил Игоря допросить меня в башне? Ты все еще думаешь, что я бы не справился? — голос его наполняется ядом. — Я, человек, подписывающий многомиллиардные контракты в других странах, не смог бы выдержать допрос? Хватит заниматься гиперопекой! И хватит наконец гробить свою жизнь ради чертового чувства долга передо мной. Ты. Мне. Ничего. Не. Должен. Я — давно не тот забитый подросток, я много лет работаю с психотерапевтом и принял то, кем я являюсь. Но я больше не могу жить с чувством, что я испортил твою жизнь. Так что иди уже наконец отсюда. Иди ты… — он мотает головой и говорит уставше: — к Игорю.

— Я сейчас уйду. Да, — кивает Олег примиряюще. — Но я обязательно вернусь. Завтра.

— Кто бы сомневался, — фыркает Сережа.

Олег старается не оглядываться и делает то, что ему сказали.

Он идет в свою комнату на том же этаже, собирает сумку — вещей у него на самом деле немного. Долго думает, брать ли коллекционные футболки КиШ и Арии, но потом отмахивается, понимая, что в любое время всё равно может сюда вернуться. Но не для того, чтобы остаться. И волна принятия этой простой правды такая освежающая и бодрящая, что Олегу становится спокойно и хорошо. Даже этот странный и пугающий разговор с Сережей не имеет уже никакого значения. Главное — то, к чему он привел.

Осознание того, что он покидает Разумовского, перестанет с ним жить, почему-то не страшит. Это кажется освобождением. Его отпустили. Наконец-то отпустили. Он сам не смог, а Сережа как всегда оказался сильнее и храбрее. И вот именно сейчас, при мыслях о нем, в душу возвращается тепло, а волк внутри замолкает.