Часть третья (1/2)

После прогулки по улицам и разговоров с серебристо-мраморным котиком участники Rush вернулись в дом, где отдыхали перед записью новой пластинки. Уж слишком жарко стало на улице. Ребята, посидев немного в доме и слегка заскучав, решили переждать жару на заднем дворе.

Нил растянулся в шезлонге с книжкой в руках в тени тюльпанового дерева (высадили для красоты), поглядывая на Гедди и Алекса, которым надоело сидеть в тени деревьев, маясь от жары, и решившим поиграть в бадминтон. Ребята успели переодеться в светлые шорты и майки-безрукавки. Ли ещё надел кепочку.

Басист с гитаристом носились по травке, ударяя ракетками по волану, барабанщик иногда наблюдал за ними, за движениями, повадками, думая, что подслеповатое лицо могло бы принять их на первый взгляд за девушек, хотя, до той степени женственности, какой обладали некоторые британские коллеги по рок-цеху им было далеко.

Насмотревшись вдоволь на Гедди и Алекса, Нил погрузился в чтение книги, до его слуха изредка доносился стук волана о ракетку, впрочем, не мешавший ему читать.

Время, шло, Ли и Лайфсону наскучил бадминтон и они решили расстелить покрывало на траве и сесть поближе к Пирту.

--А давайте посмотрим на солнце--предложил Алекс.

--С какой целью?--поинтересовался Гедди.

--Ну с такой: кто дольше выдержит--ответил ему согруппник--ну, что готов?

Ли поправил кепку, поднял тёмноволосую голову и принялся смотреть на солнце, сиявшее в ярко-голубом небе. Но долго не выдержал, принялся зажмуривать, то один, то другой глаз. Потом вообще закрыл их руками: его зрение не выдерживало долгого воздействия солнечного света.

--Ну, смотрю, Дирк, ты долго не продержался--Лайфсон посмотрел на него, заправив прядь белокурых волос за ухо--теперь моя очередь.

Алекс принялся смотреть на солнце, слегка поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Продержался он подольше очкарика Гедди, но тоже начал жмуриться, да и голубые глаза его заслезились от долгого воздействия яркого света.

--Ну, Леркст, ты меня обскакал в этом деле--Ли прилёг на покрывало, заложив руки за голову и закрыв светло-карие глаза--поздравляю.

--Да не за что--басист обхватил руками колени, сидя на покрывале--не каждый день так развлекаемся. Пратт, а ты не хочешь принять участие в соревновании--обратился он к барабанщику.

Нил вздохнул, отложил книгу и, посмотрев снисходительно на согруппников, тоже принялся смотреть на слепящий и почти белый диск солнца. Продержался дольше остальных.

--Ну сегодня ты выиграл--поздравил его Алекс, повернув голову в сторону барабанщика--только вот медальки для тебя нет, даже шоколадной.

--Да и не надо--улыбнулся Пирт--лучше книжку читать продолжу.

”Дирк” и ”Леркст” были прозвищами, которые дали друг другу басист и гитарист ещё подростками. Нилу, после того, как он поучаствовал в записи второго альбома присвоили прозвище ”Пратт”, показывая, что новый участник прижился в группе. Пирт относился к этому спокойно, без злости, ему даже нравилось. А когда Гедди и Алекса никто не видел и не слышал, Ли называл Лайфсона ”Али”.

Прошло три месяца с того момента, как в классе появился робкий еврейский мальчик. Дети (точнее подростки) поглядывали на него так, будто то ли проявляли любопытство, то ли хотели подразнить за внешность и национальность. Впрочем они пока побаивались, а то ещё родителей вызовут в школу, выставят на позор перед классом, отведут к директору.

В один ясный солнечный декабрьский день перед уроком в кабинете физики перед уроком, когда Гедди доставал учебник и тетрадь из портфеля, скрипнула дверь и в кабинет вошёл Алекс, направившийся к будущему басисту.

--Привет--произнёс он--можно к тебе сяду?

--Ну садись--Гедди робко и слегка испуганно посмотрел на него--к занятию готов?

--Так, наполовину--ответил белокурый--я вчера до вечера гулял с ребятами по улицам. Скажи, а какие виды энергии ты помнишь?

--Потенциальную, кинетическую и атомного ядра--Гедди положил портфель под парту--а остальные подзабыл.

--Я тоже только эти три--Алекс слегка улыбнулся.

Вайнриб немного обрадовался тому Живойнович сел с ним за одну парту. Он-то был популярнее его в классе, в том числе и из-за внешности, придававшей ему сходство со скандинавами и немцами, но только на первый взгляд. Более намётанные глаза замечали, что он больше похож на восточных славян и прибалтов. По крайней мере он меньше подвергался нападкам со стороны тех, кто испытывал различные виды неприязни на национальной почве. А уж Гэри столько от них натерпелся в той школе. Особенно доставалось из-за формы носа.

После уроков они тусили возле магазина мужской одежды, мечтая, что когда вырастут то оденутся модно и стильно.

--Слушай, а тебя обижали из-за фамилии?--неожиданно спросил Гедди.

--Не слишком--ответил Алекс, вертя в руках портфель--разве что удивлялись, что я не немец. Но были и всякие дебилоиды, говорившие такое...

--А что, конкретно?

--Да такое... Классе в пятом один dollbeaujob ко мне подвалил и давай спрашивать: ”Эй, Живойнович, а что это твоя мамка паранджу не носит, лицо не закрывает”?. А я ему ответил: ”Ты в курсе, что мы, православные, её не носим, вообще-то. С босняками нас тут путать не надо. Они мусульмане, в отличие от нас”. А этот дурковатый всё наезжает, ну пришлось его приложить слегонца. Потом у директора разъяснял, что я по морде даю только за наезды на этно-конфессиональной почве. Некоторые тут не в курсе, кто такие южные славяне и где, собственно, Югославия.

--А меня в той школе поколачивали--признался Гедди--из-за внешности. Кстати, моя мама и бабушка тоже не носят: мы ашкеназы, и не надо путать с йеменити. Кстати, слышал, что их повывозили, по большей части, в Израиль.

--Мои родители сюда от Тито съехали--соткровенничал Алекс--поэтому мы из тех, чьи родители не очень хорошо и по-английски, и по-французски. А какой у твоих и тебя родной?

--Идиш. Чуток польского, и некоторые слова и выражения на русском.

--Круть! А у меня--сербохорватский.

Частичное изгойство, аутсайдерство и наезды на национальной почве были одной из тех вещей, что соединили Гэри и Александра. Об остальных расскажем дальше.

После Нового Года на каникулах Гедди пригласил Алекса к себе домой, когда мамы, брата и сестры там не было.

--Привет, заходи, заходи--Вайнриб открыл дверь своему новому другу--снимай ботинки, проходи в прихожую, потом покажу, как мы тут живём.

Мальчики зашли в комнату, не слишком большую и не особо богато обставленную, хотя явной бедности видно не было. Диван, накрытый сверху пёстрым чехлом, кресла, напольный торшер в углу, напротив--застеклённый шкаф, с предметами, указывающими на то, что деньги в семье водятся--вроде фарфоровой мейсенской пастушки.

Алекс поглядел на стену, где висели фотографии в рамках: молодые мужчина и женщина, джентельмен далеко не старый, дама, тоже не старая, пожилая дама, дети: два мальчика и девочка.

--Кто же это, кроме одной, на которой ты?--спросил он у друга.

--Мои папа и мама--ответил Гедди--а ещё папа, но уже один, бабушка, брат и сестра.

--Они все ушли куда-то, оставив тебя одного, чтобы ты мог привести меня?--поинтересовался Живойнович.

--Поехали к знакомым бабушки до вечера, кроме папы--Вайнриб чего-то засмущался и замямлил.

--А где же он?

--Умер--прошептал Гедди, опустив голову--когда мне было двенадцать лет. А в тринадцать мне, после того, как отметили бар-мицву, сказали, что я уже большой и должен помогать маме на работе и думать о брате и сестре.

--Прости--виновато произнёс Алекс--не знал. А как звали твоего папу и маму зовут?

--Морис и Маня. Мы все Вайнрибы.

--А моих--Недан и Мелания. А мы--Живойновичи. А что же делает твоя мама?

--Содержит хозмаг, доставшийся от папы. Она до вечера работает, управляет им. И меня может позвать, чтобы помогал. А кем работают твои папа и мама?

--Папа у меня водопроводчик, а мама--фабричная.

--Пойдём, я покажу тебе кухню и угощу чаем с печеньем--предложил Гедди.

Оба направились на кухню. Живойнович осматривал помещение, пока Вайнриб ставил чайник. Что-то похожее на его дом: стол, за которым едят, накрытый голубой скатертью в белый цветочек, что-то вроде плиты, шкаф и полки с посудой, ещё стол, на котором готовят. Всё чисто, вымыто, подметено.

--Это я сегодня прибирался--произнёс Гедди не без гордости.

Потом они сидели за столом, пили чай с печеньем и бутербродами. Затем Вайнриб повёл белокурого в комнату, где жил он с братом. Прибрано было не так хорошо, как на кухне. Покрывало на кровати было помято. Скомканная одежда валялась на стуле, обитом бежевой тканью. Правда на другом она была сложена довольно аккуратно. Оклеенные светло голубыми обоями с серо-серебристым узором стены были ”украшены” плакатами и фотографиями любимых групп.

--Ну как тебе у меня?--спросил Гедди Алекса.

--Да ничего, у меня тоже такое--отвечал ему белокурый--а кто же это так одежду на стуле бросил?

--Да это Аллен так делает, мой братик--произнёс тёмноволосый--мне приходится ему напоминать, чтобы ровно развешивал, а то всё время гладь да гладь её.

Живойнович обратил взгляд голубых глаз на шкафчик и полку с книгами: учебники, музыкальные журналы, книги, которые обычно читали подростки. Почти как у него самого. В углу он заметил трубу на подставке и кларнет. И чуть поодаль--гитару.

--А ты тоже любишь играть и петь?--осторожно спросил он у Гедди.

--Ну а ты?--задал он по своему старинному обычаю встречный вопрос Алексу.

--Люблю, порой, по славянской привычке, даже слишком. Только не пою, играю на гитаре, немножко на виоле, бузуки и мандоле.

--Ну а я играю тоже на гитаре. А ещё чуток на пианино, кларнете и трубе (как тот сосед из песни).

--Ну, значит и в этом мы тоже похожи--произнёс обрадованный белокурый--а кто тебе из групп нравится?

--Ну, как обычно, Beatles, Cream, Kinks, The Who, Хендрикс.

--Мне тоже.

--Тогда предлагаю послушать кое-что из моей коллекции.

--Давай, буду рад.

Гедди достал пластинку с полки, подошёл к проигрывателю, поставил запись, опустил иглу, включил, и мальчики принялись слушать песни одной из своих любимых групп. Закончилось всё это тем, что Вайнриб и Живойнович предались ещё одному любимому делу: игре на гитарах, а ещё--кларнете (ну это по части первого). Музыка стала ещё одним фактором, связавшим их.

Наслушавшись и наигравшись они сидели на полу, болтая о разном. Алекс рассказывал Гедди о всяких дурдуранах, сочинявших про него такое, за что могли запросто в табло получить.

--Был тот один безграмотный полуидиот--рассказывал он, глядя на лежащего на животе Гедди, слушавшего его подперев руками голову--в башку ему втемяшилось, что раз я южный славянин, то должен быть смуглым, черноволосым и черноглазым как испанец или итальянец. И начал этот гадёныш про меня рассказывать, что я немчурёнок, мой папа--нацик. Подкидышем, найдёнышем меня называть. Как-то раз я иду по улице, а он мне при других вслед: ”Эй, Живойнович, а ты на деле-то--сирота убогий, тебя из приюта взяли, твои родители настоящие--неизвестно кто”! Я его едва не поколотил публично.

--А с чего это он тебя так обзывал?

--Да потому что неуч, тёмный, безграмотный. Он и понятия не имел, что славяне разные в плане внешности бывают. Есть смуглые брюнеты, есть блондины, русые, даже рыжие есть. Только подобным дебилинам невдомёк.

--А как выглядят русские?

--Знаешь, а внешность у них вполне европейская, а не монголоидная, среднеевропейская, даже. Мой папа их видел, когда нациков гнали. Их от порой от остальных славян и, даже, германцев не отличишь. Рассказывал, что светленьких среди них бывало--ложками ешь. А твои родители их видели?