Часть 11. Отдай свою боль пескам... (2/2)
— Это бачата, — поправляет Хосок, пытающегося выскользнуть из его рук и вернуться на плед Мина. — Здесь нет ничего сложного!
Он слегка приседает, просовывая одну ногу между ног Юнги, кладёт одну руку ему на лопатки, а в другую берёт изящную ладонь и укладывает себе на бедро. Слегка отклоняет Мина назад, заставляя прогнуться в пояснице и поднимает обратно.
— Я не умею, Сок-а, — голос его становится хриплым от того, как близко в этот момент находится Чон, от того, что Юнги, буквально, сидит на его ноге, вжимаясь наполовину вставшим членом в его бедро. От того, что вокруг них на многие километры никого нет, и в голову лезут самые пошлые, заманчивые мысли. Его дыхание учащается и он рвано дышит в рот Хосока. Сердце стучит как безумное. Воздух становится тяжёлым и пьянящим.
Кровь альфы шумит в ушах, он жадно втягивает носом аромат омеги, что ярко источает сейчас тело Мина, и жарко шепчет:
— Не слушай мой голос, mahbubi. Закрой глаза и слушай моё тело, слушай его, оно подскажет, как двигаться…
Мин ещё какое-то время смотрит на него жадным взглядом, тая под чарующей интонацией гортанного голоса. Пытаясь усмирить пульс, отдающий в висках, он прикрывает глаза, стараясь повторить движения Чона. Кладёт руки ему на плечи, где как змеи двигаются мышцы. Чувствует силу его тела, судорожно вдыхая запах альфы.
Чон опускает руку Юнги себе на шею и удерживает за спину, словно обнимая и накрывая своим телом. Их тела вжимаются друг в друга, и Мин отпускает контроль, позволяя вести себя. И сразу же танцевать становится легко. Юнги повторяет движения корпуса Хосока, щекой касаясь его щеки, зарываясь пальцами в шёлковые пряди волос. Воздух вокруг накаляется, но это не температура в пустыне поднялась, это горячее дыхание Чона опаляет его кожу. Хосок резко делает вместе с Мином поворот, так, что последний восторженно охает. Их взгляды встречаются, и обоих отдаёт жаром. Глаза альфы гипнотизируют, удерживая взгляд Юнги. Его пальцы крепче сжимаются на затылке Мина. Чон снова резко наклоняет того и, обхватывая бедро, поднимает его ногу и прижимает к своему. Юнги выдыхает в его губы, чувствуя, как горячая кровь бежит по его венам и ударяет вниз живота. Всё исчезает, остаётся только тело Хосока, его руки, его горячее дыхание. Мин бедром чувствует возбуждение Чона, и через его тело проходит электрический разряд удовольствия.
Музыка обрывается. В звенящей тишине не слышно даже ветра, лишь их бешено колотящиеся сердца продолжают мелодию закончившегося танца.
— Мы забыли про кофе, — одновременно произносят они и начинают смеяться.
Ноги не держат Юнги и он падает на тёплый плед пытаясь восстановить дыхание. Смотрит на Хосока и чувствует, как в его душе распускается огромный алый цветок. Он заполняет грудную клетку Мина, щекочет лепестками лёгкие и горло, которое тут же сводит болезненной судорогой.
Он больше не влюблён.
Он безумно и отчаянно любит этого красивого сильного мужчину!
— Можно я задам вопрос? — как через толщу воды доносится до него низкий бархатный голос.
Юнги кивает, не в силах просто ответить.
Чон усаживается рядом и протягивает ему кружку с ароматным напитком.
— Почему ты не принимаешь её?
Мин понимает, время обнулилось, пора объяснять, но так сложно выдавить из себя нужные слова. Ведь, после того, как он найдёт их, Хосок, возможно не захочет остаться рядом.
— Об этом ты хотел рассказать до того, как дашь свой ответ? — ласково спрашивает он. Какое-то время продолжает держать чашку, предназначенную Юнги, но замечая, что тот даже не смотрит на нёё, отставляет на поднос. — Ты говорил, что ты не такой, каким я тебя вижу, что ты имел ввиду?
Мин в панике мечется взглядом по машине Чона, по их обуви, оставленной возле пледа, по тёмному горизонту, пытается, если не избежать, то хотя бы отсрочить этот разговор.
— Ты можешь сказать мне, любимый, — Хосок обхватывает ладонью его подбородок и заставляет смотреть в глаза. — Я всё приму и всё пойму.
— Но не это, — наконец, хрипло выдыхает Юнги, закрывая глаза. — Потом ты не захочешь остаться рядом. Даже смотреть на меня не сможешь.
— Ты снова решаешь за меня! — закипает Чон.
— Хорошо, я расскажу, — с отчаянием в голосе произносит Мин, внутренне уже смирившись, что потеряет его. — Только ты ничего не говори и не спрашивай, пожалуйста. Просто молчи. Ладно?
Хосок кивает, а самому до ужаса хочется, чтобы тот не говорил. Не потому, что Чон не хочет знать. Слишком много боли в голосе его любимого мужчины. Но он должен освободиться от этой ноши, переложить её на плечи Хосока, оторвать, наконец, пластырь. Только так Чон сможет залечить его раны.
Юнги так долго молчит, не открывая глаз, что альфе кажется, что он и не заговорит, поэтому даже вздрагивает, когда слышит тихий вопрос, заданный безжизненным голосом:
— Ты помнишь свой тринадцатый день рождения?
— Не особо, — осторожно отвечает Хосок, боясь спугнуть Мина.
— А я помню… Мы праздновали его втроём — папа, я и… — Чон видит, как сильно вздуваются желваки под бледной кожей скул Юнги, и уже понимает, кто был третьим человеком за столом. — Мой отчим. Папа почувствовал себя плохо и ушел спать. Я, вымыл посуду и, не желая оставаться с ним наедине, отправился в свою комнату, чтобы, наконец, открыть подарок папы — новые книги о разных странах.
Я читал в постели, лежа на животе. Странички дешёвого путеводителя были такими тонкими, а иллюстрации такими яркими. Страна, эта страна, твоя, неизведанной и манящей… Когда дверь открылась, я был уверен, что это папа зашёл пожелать мне спокойной ночи… Я не обратил внимания, не предугадал, не успел… защитить себя. Я как раз читал про Руб-Эль-Хали<span class="footnote" id="fn_32761924_2"></span>, когда почувствовал кислый запах перегара… Он прикоснулся к моей ноге… Не так как обычно. По-другому. И тогда мне стало страшно. Я спросил, где папа, а он, ответил, что тот спит, что он подсыпал ему снотворное, чтобы не мешал…
Я пытался отползти, чтобы его грубые руки не трогали меня меня, а он тянул меня обратно… Меня тошнило от него, от его запаха, от его действий… Не понимал ещё, чему же папа мог помешать. Мне ведь было только тринадцать, и я ещё верил… Он сказал, что хочет любить меня, — безжизненным голосом продолжает Юнги, словно рассказывает не о себе, а ком-то другом. — В моём возрасте любой ребенок уже прекрасно осознает смысл слова любить, как прямой, так и переносный… Я тогда даже пошевелиться боялся, думал, что это просто кошмар, дурной сон, а когда понял, что проснуться не получится, отчаянно захотел, что бы он просто избил меня, как обычно… Он резко подтянул меня за ноги и упал сверху бесформенной пьяной тушей, прижал меня к матрасу. Говорил о том, как я прекрасен, как невинен, и как ему хочется опорочить меня…
Хосок сидел, не шевелясь, забывая как дышать. Ему хотелось крикнуть, чтобы Юнги замолчал, чтобы перестал рвать себе душу, но не мог. Тот должен был выговориться, чтобы продолжить жизнь без этой ноши.
Отчим просунул ладонь между нами и пытался развязать шнурок на шортах. Я кричал, пытаясь вылезти из-под него, спихнуть с себя, но он был сильнее… Я орал, что не буду молчать и заявлю на него в полицию. Угрожал, что он будет гнить в тюрьме! А он только смеялся в ответ, подначивал меня кричать ещё громче, говорил, что меня никто не услышит, а когда стянул, наконец, с меня шорты вместе с трусами,. попросил показать, что я от него, от папочки, прячу…
Я сопротивлялся, клянусь, отчаянно сопротивлялся, но, однозначно, проигрывал ему. Тот был выше и в разы сильнее. Он схватил меня за горло и сильно сжал… Меня трясло, я искренне отказывался верить в происходящее. Но в том, что отчим не остановится, был абсолютно уверен…
Он пьяно хрюкнул и впился в мои губы, пытаясь пролезть между них языком… Меня мутило… Я отвернулся, разрывая тот гнилой поцелуй и задел носом путеводитель по Саудовской Аравии. Мне так хотелось плакать, грудь жгло от омерзения и лютой ненависти. А он, все так же крепко удерживая меня за шею, схватил другой рукой за волосы и резко развернул мою голову обратно. Сказал: «Принцесса не оценила папочкин поцелуй! А я так хотел быть нежным с тобой!». От него так воняло, что меня тошнило всё больше и больше… Затем он начал карабкаться по моему телу вверх, пока его колени не уперлись в матрас с двух сторон от моей головы… Я стучал по постели пятками, пытаясь спихнуть его с себя… А он убрал руку с моей шеи, вытащил свой… свой член и сказал сосать…
Чон бесшумно выдыхает, не замечая рук, сжатых в кулаки.
Ты представляешь, я тогда даже не сразу понял, чего от меня требуют. Он надавил мне пальцами сюда, — хрипит Юнги, невесомо касаясь подбородка, — и разжал мне челюсть, заставляя раскрыть рот. Я упирался в его плечи, чтобы оттолкнуть, но отчим держал крепко. Засунул его в мой рот и стал пихаться туда. Я ничего не умел и, естественно, не хотел всего этого, но видел по его лицу, что всё доставляло ему ни с чем несравнимое удовольствие… Он держал меня за волосы и продолжал… двигаться. Всё быстрее и быстрее… Я старался не дышать, думал, если сделаю хоть малюсенький вдох, меня тут же стошнит. Потом он вытащил свой… член. И там была тонкая ниточка моей слюны… Она потянулась и разорвалась, испачкала мне подбородок… И меня вырвало…
— Mahbubi, остановись, — ласково шепчет Чон, — я всё понял.
— А он даже не обратил на это внимания, — тусклым голосом продолжает Мин. — Снова улегся на меня. Сплюнул на ладонь и размазал слюну по члену… Я только через несколько лет узнал, что к анальному сексу требуется подготовка, — как-то отчаянно хмыкнул он. — Мой отчим об этом, видимо, не знал… Я кричал, кричал, когда он вошёл в меня… Меня словно разорвало там… Я чувствовал тёплую кровь под собой. Слышал эти хлюпающие звуки. Через какое-то время я престал ощущать боль… Я сам стал одной сплошной, всепоглощающей болью…
Хосок неслышно пересаживается ближе, садится сзади Юнги и крепко обнимает, прижимаясь грудью к его спине. Тот всё так же сидит с закрытыми глазами, из-под которых катятся горькие слёзы обиды и непонимания, но он доверчиво втягивает запах альфы, словно убеждая себя, что Чон рядом, что он больше не там, что сейчас ему ничего не угрожает, и кладёт свои руки поверх его. В голове Хосока тут же всплывают слова, которые Мин сказал ему на лестнице в первом отеле, когда тот вытащил его из бассейна: «Лучше бы я умер в том проклятом доме…»
— Я думал, что потеряю сознание, — продолжает Юнги, — но оно всё никак не оставляло меня… А он жадно втягивал через нос запах в комнате и словно возбуждался сильнее…
Я постоянно кусал губы, чтобы не кричать от боли, чтобы не расплакаться… Чтобы не доставить этому ублюдку еще большее удовольствие. Я просто отвернулся в сторону чтобы не видеть его лица над собой. Заставлял себя отключиться от проходящего… Представлял, что я не там… Не в луже крови под собой и со рвотой на лице… Мечтал оказаться здесь, в Саудовской Аравии, где красивая музыка, где голос мудина призовёт к молитве… Но не там, не там… Хотел, чтобы Руб-Эль-Хали спрятала меня в своих песках и подарила покой, — еле внятно добавляет он. Его голос срываться, и он начинает содрогаться от сдавленных рыданий.
— Он кончил прямо в меня, не потрудился выйти, — через несколько минут продолжает Мин, не замечая, что до глубоких отметин впивается в предплечья Хосока. Тот молчит, позволяя Юнги поделиться своей болью. — Сказал: «Молодец, порадовал отца, день рождения у тебя, а подарок получил я»… Когда он ушёл, я даже встать не смог, просто упал с кровати… Какое-то время лежал на полу, а потом пополз ванну…
Юнги выпутывается из объятий Чона, открывает глаза и переводит на того тусклый пустой взгляд.
— Когда вода смывала с меня кровь и сперму отчима, когда я, наконец, позволил себе плакать, тогда я решил, что не буду омегой. Никогда. Что больше никто не посмеет прикоснуться ко мне, как к омеге. Тогда, пять лет назад, ты, поставив мне метку без моего согласия тоже воспользовался моей слабостью, слабостью омеги, в который раз доказал мне, насколько омеги слабы и беззащитны перед альфами, — чётко произносит он. — Ты хотел знать почему, я постоянно отрекаюсь от своей второй сущности… Теперь ты знаешь!
— Скажи мне, что ты всё рассказал папе…
— Сок-а, — истерично смеётся Мин, — мой отчим больной ублюдком, но очень умный ублюдок!
— Он угрожал тебе, — с уверенностью в голосе перебивает его Хосок.
— Да он сказал, что убьёт папу, если я кому-нибудь проболтаюсь. Подсыпет ему просто больше снотворного, чем надо…
— Это было только один раз? — спрашивает Чон. Больше всего он хочет знать, жива ли ещё эта мразь, но к этому они вернуться. Сейчас ему надо вытащить из Юнги, всю оставшуюся боль.
Мин отрицательно машет головой, рассматривая тяжёлые тучи на небе.
— Сколько?
— Много. Два года.
Хосок сильно жмуриться, стараясь сдержать крик, рвущийся из груди. Каким надо быть подонком, чтобы насиловать беззащитного ребёнка. Хрупкого, ранимого мальчика. Его мальчика…
— Он приходил не часто, но каждый раз было очень больно. У меня там даже не заживало ничего толком… Иногда он заставлял делать себе минет и глотать… его горькую… сперму… Я давился, плевался, меня рвало. А он бил меня в живот. Лицо не трогал, а мне очень хотелось, чтобы он разбил его в кровь, сломал нос, вывихнул челюсть, настолько сильно было моё омерзение по отношению к себе, когда он смотрел в зеркало. Я был шлюхой! — переходит на крик Юнги. — Шлюхой своего отчима! Я курирую несколько центров социальной и психологической помощи для детей, которые подвергались домашнему насилию со стороны родителей, и понимаю сейчас, что мог это всё прекратить, но я молчал, — горько плачет он. — Я был просто его подстилкой! И молчал…
— Тише, любимый, тише, — шепчет Чон, крепко прижимая того к груди. — Не говори так о себе, ты жертва… В этом нет твоей вины!
— Как ты можешь прикасаться ко мне сейчас?! Как можешь смотреть на меня?! — остервенело кричит Мин, вырываясь из объятий альфы и подскакивая на ноги. — Я грязный, грязный!
Хосок быстро поднимается следом за ним. Пытается прикоснуться к заплаканному лицу, стереть с него слёзы, но Юнги начинает отбиваться от ласковых прикосновений.
— Не трогай меня, не трогай, — рыдает он. — Я грязный!
Чувствуя, как сводит горло болезненная судорога, Чон набирает полную грудь воздуха и кричит запрокинув голову к мрачному небу, рычит и пронзительно воет. От невозможности тогда быть рядом, защитить, уберечь. Пытается избавиться от боли за любимого человека, что кислотой разъедает его внутренности. Хватает Мина за руку, и быстро засыпав догорающий костёр песком, тащит того к машине. Чуть не выдёргивает дверь, когда открывает её, усаживает бьющегося в истерике Юнги на сидение, садится за руль и срывается с места.
Мин смотрит затуманенным взглядом в окно. Он не ошибся. Теперь он противен Хосоку! Тот больше не подойдет к нему, не поцелует. Не назовёт свои сладким мальчиком. Отчим даже это забрал у него!
Через несколько минут езды, они останавливаются у высокого крутого утёса. Чон распахивает пассажирскую дверь, как котёнка, грубо вытаскивает Юнги из машины и ведёт к самому краю.
— Кричи, — громко говорит он, с силой сжимая плечи того. — Я не знаю, сдох ли он уже, или эта земля всё ещё носит эту мразь, но здесь и сейчас ты больше не будешь молчать! Скажи ему всё! Вырви эту боль из сердца, и пусть пески заберут её себе. Кричи!
Юнги переводит затуманенный взгляд на невидимый из-за хмурого неба горизонт. Рвано вдыхает, и из его горла вырывается протяжный вой. Он орёт, разрывая голосовые связки, чтобы снова научиться дышать, снова научиться жить.
— Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ты забрал у меня всё! Мой первый раз, мои мечты, мои желания! Ты всё украл у меня! Ты постоянно делал больно! Забрал у меня шанс на любовь! Шанс стать счастливым! Я ненавижу тебя! Ненавижу! Будь ты проклят! — его голос срывается и он падает в руки Хосока, продолжая громко плакать. Сворачивается комочком в его крепких объятиях, цепко хватается за рукава сорочки Чона, жадно вдыхает его запах. В последний раз. Чтобы потом отпустить, навсегда оставив в его руках своё любящее сердце.
— Как вы оказались в Сеуле? — негромко спрашивает Хосок, чувствуя, что Мин начинает успокаиваться.
— Через несколько недель после того, как мне исполнилось пятнадцать, кто-то там, наверху, сжалился надо мной. У него умерла какая-то дальняя родственница в Тэгу, и ему пришлось уехать на несколько дней на похороны, — усталым голосом отвечает Юнги. — И мы решились на побег. Я был отличным актёром, папа ничего не знал, но позже он сказал мне, что видел, я умираю в том доме… Оказалось, он уже несколько лет в тайне от отчима копил деньги. Их было немного, но на первое время нам должно было хватить. К тому же он поддерживал связь с младшим братом моего отца, он умер, когда мне было два года, и папа надеялся, что тот не откажется приютить нас на некоторое время или хотя бы поможет устроиться папе на работу.
— И вы уехали?
Мин горько вздыхает, уткнувшись носом в тёплую шею альфы. Так мало времени осталось. Юнги не успеет надышаться его ароматом!
— Нет, У меня началась первая течка, — выплёвывает последнее слово Мин. — И то, что я просто свалился с температурой под сорок, и побег пришлось отложить, вынудило меня ещё больше ненавидеть свою сущность омеги. И себя… Папа не отходил от меня, а я не прекращал просить у него прощения…
— За что?
— За то, что из-за меня мы не успели уехать. Течка еще не закончилась, а он вернулся…
Чон до боли стискивает зубы. Он помнит, как одуряюще пахнет Юнги в эти дни. У него самого тогда снесло крышу. И сейчас ему даже страшно представить, какую грязную неудержимую похоть испытал этот ублюдок, и что он сделал с мальчиком.
— После того, как папа ушёл спать, он решил показать мне, как сильно «соскучился». Но я больше не мог терпеть. После того, как он зашёл в комнату, я напал на него. Дрался, кусался, кричал. Но он сильнее, Сок-а, всегда был сильнее, — снова всхлипывает Мин. — Он избил меня и связал.
Хосок испытывает непреодолимое желание встать на голову. Он тоже пять лет назад надел на руки Юнги кожаные наручники. Он ведь тоже взял его без согласия. Фактически изнасиловал.
— Я разбудил папу своими криками, — продолжает Мин, невесомо поглаживая предплечья Чона. Времени всё меньше. Он не успеет насладиться прикосновениями к любимому мужчине. — Я даже представить не могу, что он испытал, когда увидел меня… под ним… Сказать, что он был в шоке, — ничего не сказать… Папа пытался оторвать его от меня, но отчим сильно толкнул его, и он ударился головой о стол. Потом я не сразу понял, что изменилось… Тот как-то странно задышал и папа столкнул его на пол. Помог мне подняться и только тогда мы сбежали…
— Что произошло?
— Папа всадил в его шею ножницы!
— Убил?
— Слава богу нет! Но тогда мы еще не знали этого. Мы забрали деньги и документы и ушли. Папа не умел водить машину, я тем более. Мы боялись, что нас уже ищет полиция и не смогли купить билет на автобус… И пошли пешком…
— Триста километров…
— Больше, Сок-а… Между Сеулом и Пусаном почти триста пятьдесят. Мы ночевали в лесу, ели траву… Но я никогда не чувствовал себя таким счастливым и таким свободным… Теперь ты понимаешь, почему секс в качестве омеги был неприемлем для меня? Он толкает меня в темноту, из которой я до сих пор не могу выбраться… У меня была сломана рука и отбиты почки. И в таком состоянии я мог дойти только до Тэгу. Оттуда папа смог позвонить дяде, и через несколько часов он приехал за нами…
— Слава Аллаху всё закончилось…
— Не совсем, — еле слышно отвечает Юнги. — В Сеуле с папой начало твориться что-то странное. Его постоянно трясло, он терял сознание. Нам повезло, что брат моего отца работал в больнице, папу тихо обследовали, и оказалось, что у него началась ломка… Этот ублюдок годами пичкал его наркотиками, а не снотворным. Это было страшное время. Мы с дядей даже связывали его, что бы он не смог причинить себе вред, настолько невменяемым он был… Отчим тогда выжил, и мы еще года два жили с папой в страхе, что за ним придёт полиция. Мне было семнадцать, когда мы узнали, что он умер от инфаркта. Его гнилое сердце не выдержало…
Какое-то время Хосок сидит с закрытыми глазами, пытаясь побороть в себе злость. Юнги ласкающим взглядом смотрит на него. Время вышло… Он не успеет насмотреться.
Пользуясь тем, что Чон не видит его, он кладёт руку на его затылок и притягивает к себе, чтобы поцеловать. Юнги прощается, вложив в прикосновения губ больше страсти, больше безумия. В последний раз ощутить этот вкус…
Хосок со всей страстью отвечает на поцелуй, судорожно стискивая Мина в объятиях. Ласкает языком язык Юнги, зубы, дёсна…
Юнги отстраняется, пытаясь восстановить дыхание.
— Прости, не нужно было этого делать, — грустно улыбает он, — я понимаю, тебе сейчас неприятно прикасаться ко мне… Только, пожалуйста, давай закончим этот РИТ. Я больше не подойду к тебе… Буду вести себя просто, как коллега.
— У меня, видимо, сбой в системе и я слегка завис… Ради Аллаха, о чём ты сейчас говоришь? — непонимающе смотрит он на Мина.
— Ну я же тебе рассказал… Вряд-ли ты захочешь сейчас со мной… ну…
— Вот скажи мне, пожалуйста, mahbubi, — зло рычит Чон, убирая руки и поднимаясь на ноги, — почему ты продолжаешь трахать мой мозг, если я тебя еще не трахал?! Я просил тебя не принимать решения за меня?
— Да, — кивает Юнги.
— Просил верить мне?
— Просил…
— В самом святом месте на земле я сказал, что люблю тебя!
— Но…
— Несколько часов назад я дал тебе слово, что никогда не оставлю тебя, пока ты сам меня об этом не попросишь! Мои чувства совсем для для тебя ничего не значат?!
— Сок-а! Остановись! Моё прошлое… Я имел права сомневаться!
— Не во мне! — выплёвывает Хосок и поворачивается, чтобы уйти в машину. — Поехали! Нам пора возвращаться!
***</p>
Всю дорогу до отеля в автомобиле царит молчание. Тягостное, томительное. И никто не пытается его нарушить. Мин чувствует в запахе Чона аромат поджаренного хлеба. Тот в бешенстве! Юнги согласен, он обидел Хосока, буквально, заявил, что не доверят тому. Но ведь и его понять можно! Он столько лет носил в себе эту боль, эту всепоглощающую ненависть…
— Сок-а, — понуро зовёт он, когда они паркуются на стоянке перед отелем и выходят из машины. Дальше им надо будет идти пешком. В разные стороны. И Мин просто не может этого допустить. — Прости меня, за грубые необдуманные слова. Но поставь себя на моё место. Я всегда считал себя грязным. Я не собирался скрывать это от тебя, но страшно боялся твоей реакции…
— Я просто просил мне доверять, — обрёченное произносит Чон, глядя на молнии где-то над морем.
— Прости меня, — снова шепчет Юнги. Он не может потерять Хосока. Только не так! — Да, — зажмурившись, выдыхает он, — мой ответ да!
Чон резко разворачивается, его дыхание сбивается, сердце колотится где-то в горле.
— Лови меня, — лукаво улыбается Мин и бежит. К любимому мужчине, в его ласковые руки.
Хосок ловит того на лету, крепко хватает за ягодицы и впивается в губы жалящим поцелуем.
— Мы добьемся того, что нас арестуют! — на мгновение отрываясь от сладкого мокрого рта, шепчет он.
— Я с тобой и в тюрьму согласен, — усмехается в поцелуй Юнги. — Только вместе.
— К тебе или ко мне? — между поцелуями, спрашивает Чон и быстро идёт по дорожке вдоль небольших коттеджей.
— Видимо, уже ко мне, — усмехается ему в губы Мин, — твой домик в другой стороне… Только надо узнать, как там цыплята…
— Цыплята давно дома. Зубы почистили, попы помыли и спят! Вы что, ума сошли?! — визжит Тэхён. — Ну ладно Юнги-хён! Но ты-то, брат! Вы ведь в общественном месте!
— Ты просто завидуешь, Тэ, — хмыкает Хосок, чмокнув еще раз манящие губы, и опускает Мина на землю. — Твой коротышка тебя не может так поднять!
— Он всё может! — пыхтит омега, топая изящной ножкой.
— А, то есть то, что он коротышка, ты не отрицаешь?
— Хоби-хён! — верещит Тэхён, норовя перекричать треск молний.
— Спокойной ночи, братишка! — подмигивает Чон, хватая Юнги за руку и разворачивает в сторону коттеджа. — Коротышке привет!
***</p>
Они залетаю в домик Мина уже полностью мокрые. Хосок захлопывает стеклянные двери, отсекая любопытные капли дождя, и прижимает к ним спиной Юнги.
— Я так сильно хочу тебя! — шепчет он в зацелованные алые губы.
— И я! — выдыхает в ответ Мин.
— Сладкий мой, но если сегодня ты снова продинамишь меня… Мой член просто отвалится.
— Не будем рисковать таким прекрасным вкусным членом, — подмигивает Юнги и толкает двумя руками Чона в грудь.
Хосок путаясь в ногах и мыслях падает на кровать, утягивая Мина за собой.
— Подожди минутку, — удерживает он проворные пальцы Юнги, которые пытаются справиться с пуговицами на влажной сорочке. — Как ты хочешь? — снова спрашивает он.
Мин несколько мгновений сосредоточенно размышляет над вопросом, потом чуть слышно говорит:
— Как омега…
Хосок на пару мгновений прикрывает глаза. Отчим насиловал Юнги как омегу. Действительно ли Мин сможет позволить себе, чтобы Чон занялся с ним сексом так? Сможет ли отпустить себя и получить удовольствие?
— Давай закроем этот Гештальт, — пожимая плечами, отвечает он. — Я доверяю тебе, знаю, что ты не сделаешь больно. Я страшно устал метаться между двумя сущностями. Хочу вспоминать секс в качестве омеги, как нечто прекрасное.
Чон перекатывается на бок, скользит широкими ладонями по желанным изгибам, сминая мокрую ткань. Ныряет горячей ладонью под рубашку и гладит покрытую мурашками кожу. Целует трепещущие ресницы, изящные скулы, кончик носа. Спускается ниже и отрывает зубами верхнюю пуговицу на рубашке. Проводит по открывшейся полоске кожи языком. Томительно медленно расстёгивает остальные пуговицы. Опускается поцелуями ниже и ниже, пока не натыкается носом на пряжку ремня.
— Ты такой сладкий, мой мальчик, — хрипло шепчет он, снова поднимаясь к его лицу, чувствуя руки Юнги на своей груди. Тот слегка отклоняется и начинает расстёгивать сорочку Хосока. Вытягивает её край из-за пояса брюк, ловко освобождает манжеты от запонок. Стягивает с широких плеч рубашку и прижимается к нему голой грудью. Низко стонет, когда Чон хватает его за ягодицу и крепко впечатывает в себя. Так что налитые кровью члены трутся друг об друга.
Лишь пара ударов сумасшедших сердец и они срываются. Начинают раздевать друг друга, стягивая мокрую одежду. Целуются так горячо и влажно, стараясь обхватить губами, как можно больше, стараясь прикоснуться руками, как можно нежнее.
Мин крепко сжимает в кулаке возбуждение альфы, наклоняется и дует на алую мокрую головку. Приникает к ней губами, слизывая терпкое предсемя, вспоминая давно забытый вкус…
— Иди сюда, — зовёт Хосок, отрывая Юнги от своего члена.
— Я делаю что-то не так? — понуро спрашивает Мин, кусая губы.
— Нет-нет, — успокаивает его Чон, медленно укладывая на спину. — Просто не торопись.
Хосок снова приникает губами к шее Юнги, скользит языком по яркой ажурной метке и нежно лижет её.
Мина начинает трясти. Он ощущает язык альфы не только на груди. Ему кажется, что он везде! На сжатом, влажном от обильной смазки, колечке, на сочащейся предэякулятом головке, на спине, на животе, на бёдрах. Его голова откидывается назад, рот распахивается в немом крике, когда Чон приставляет к его анальному отверстию кончик пальца, но не в ходит в него. Кружит вокруг, слегка царапая ногтём нежную кожу входа.
— Трахни меня уже! Трахни! — хрипит Юнги, сжимая в кулаках влажные простыни.
— Нет, — низким голосом шепчет в ответ Чон. — Позволь мне сегодня любить тебя…
Он ритмично скользит пальцами внутри Мина, оглаживает нежные бархатные стеночки, не перистая вылизывать языком шею и грудь Юнги. Хлюпающие пошлые звуки смешиваются с хриплым дыханием и ярким насыщенным запахом кофе с фундуком. Одним на двоих…
Хосок аккуратно вынимает пальцы, медленно входит в Мина до конца, и они низко стонут в губы друг друга. От забытых ощущений голова Чона нещадно кружится. Внутри Юнги жарко, узко, мокро.
Не разъединяя их тела, Хосок переворачивается на спину, позволяя Мину задавать темп, руководить. Тот всё быстрее и быстрее двигается на члене Чона. Вверх и вниз. Глубже, полнее.
Он поверхностно дышит, упираясь Хосоку в грудь двумя руками. Крутит бёдрами, находя правильный угол проникновения. Звонко взвизгивает, когда член альфы задевает чувствительную железу. Кажется, что всё вокруг пульсирует. Нагретая из телами простынь под ними. Пропитанный желанием воздух в номере. Кровь, беснующаяся в венах.
Чон резко принимает сидячее положение, ещё сильнее проезжаясь по простате Юнги. Мощно вбивается между влажным бедёр Мина, снова остервенело лижет яркую паутинку метки.
— Укуси меня, укуси, — как в бреду шепчет Мин, задыхаясь. Цепляется за спину Чона, до синяков сжимая бронзовую кожу альфы. Старается притянуть ближе, прилепить, привязать к себе.
Настойчивая просьба любимого мужчины стучит в висках. Он наклоняется над меткой и, распахивая широко рот, удлиняет клыки.
Оргазм близко. Юнги чувствует это каждой молекулой своего истосковавшегося по ласке альфы тела. Через его грудь, через низ живота проходит яркая молния. Или это снаружи всё трещит и сходит с ума?.. Он окидывает голову наверх и громко кричит, кончая. В этот момент Хосок опускает голову и нежно целует метку, продолжая мощно входить в нежное влажное от пота тело. Держит крепко в руках своего мальчика, которого продолжает сотрясать мощный оргазм. Тугие горячие струи спермы снова и снова выстреливают Чону в живот.
Мин затихает, уткнувшись лицом в крепкое плечо. Чувствуя, как мощная судорога сковывает его поясницу, Чон аккуратно снимает его с себя и изливается на свои бёдра.
Юнги поднимает голову и встречается с затуманенным взглядом альфы. Хосок видит в родных глазах столько чувств и эмоций. Там целая вселенная!
— Почему,.. почему ты не укусил меня, — пытаясь восстановить дыхание, еле внятно спрашивает он.
— Потому что хочу, чтобы ты принял это решение на трезвую голову. Взвешенно и продумано, — отвечает Чон, укладываясь на спину и увлекая Мина за собой.
Мин растворяется в кольце любимых рук. Хосок прав. Но чем медленнее стучит сердце Юнги, чем спокойнее становится его дыхание, тем отчётливей он понимает, что теперь сам, по своей воле, желает носить метку. Носить с гордостью. Возможно, время ещё не пришло, возможно, не наступил тот самый момент. Но мужчина, что крепко держит в своих руках, что непрестанно шепчет о своей любви, — тот самый!
Больше сомнений нет!