Часть 1 (2/2)
Взгляд неумолимо возвращается к телу и теперь Макс замечает — на нём надета джинсовая куртка, а вокруг пояса повязана клетчатая рубашка. Сначала Макс примеряется к куртке, но замечает, что воротник уже пропитался кровью из разбитого затылка, поэтому из вариантов остаётся лишь рубашка. Это решение даётся неожиданно легко — точно Макс всего лишь берёт от вселенной должок, причитающееся за попытку сделать больно. Да и развязать узел на животе гораздо проще, чем выпутать мёртвые руки из рукавов.
Рубашка велика ей на приличное число размеров и застегнутая походит на короткое платье. Макс подворачивает рукава и после недолгих раздумий вытягивает из джинсов на теле ремень — не сказать, что он так уж сильно нужен, но подпоясанная мужская рубашка выглядит более убедительно, будто Макс специально нарядилась как хиппи. Шнурком из его же ботинка Макс наспех связывает две шлёвки на своих разодранных джинсах, чтобы не сползли, пока она будет идти.
Возня с одеждой отвлекает её от страхов, успокаивает окончательно, и следующей дельной мыслью становится поза, в которой лежит тело — такую заметно, если посмотреть под дверь кабинки, а то, что сюда до сих пор никто не зашёл, и вовсе огромная удача. Только решить проблему всё равно стоит, если Макс хочет быть отсюда как можно дальше, когда тело всё же обнаружат.
Ей приходится попотеть, пока она, зайдя с другого бока, подтягивает выше тело весом больше неё раза в полтора-два, усаживает на унитаз и расставляет ноги так, чтобы снизу это выглядело естественно. В этот момент она сильнее всего жалеет, что из всех спортивных секций в школе выбрала самбо, а не качалку. Мышцы и умение таскать тяжести сейчас бы очень пригодились.
Но она справляется и так, своими силами. Ничего другого ведь не остаётся. А годы самбо уже спасли ей жизнь или, по крайней мере, честь и достоинство.
Напоследок Макс подбирает с пола тот самый платок, которым ей заткнули рот, и, памятуя «Улицы разбитых фонарей», протирает им ручку дверцы, бачок унитаза и пуговицы на куртке. В процессе ей на ум приходит «Безмолвный свидетель», а вместе с ним идея получше, чем размазать свои «пальчики» сухим платком в надежде на лучшее.
Макс трёт платком пол там, где он влажный, стараясь не думать, от чего именно, и ещё раз проходится теперь уже мокрой тканью по ручке, бачку, пуговицам и тем участкам на коже тела, которых касалась. Если копы действительно умеют снимать отпечатки с кожи, это должно им помешать. Вряд ли они стали бы подавать в международный розыск и вряд ли этот розыск дал бы свои плоды, сделай они это, но невозможно быть чересчур осторожной. Возможно эта уловка станет гарантией её свободы, кто знает?
Закончив с уликами, Макс прислушивается — никого. Можно выходить.
Она неслышно отворяет дверцу и, немного поколдовав с щеколдой, притворяет обратно так, чтобы дверца не распахнулась быстро. Оглядывается по сторонам, думает помыть руки, но быстро отбрасывает эту мысль и лишь вытирает грязные ладони о джинсы там, где их прикрывает рубашка. Быстрым шагом пересекает пространство от кабинки до входной двери, толкает её... и ударяет какого-то очередного посетителя, жаждущего справить нужду.
Сердце уходит в пятки от одного взгляда в удивлённые зелёные глаза напротив. Всё пропало, её застукали и теперь никуда не деться! А за попытки скрыть убийство по неосторожности ещё и срок накинут! Нужно бежать — вот, что вопят инстинкты Макс.
Приходится приложить усилия, чтобы действительно не побежать. Чтобы лицо осталось спокойным и даже глаза не выдали — она умеет так делать, пришлось научиться, чтобы списывать на экзаменах без палева.
С тихим «I'm sorry» Макс обходит неожиданного свидетеля, ждёт, пока захлопнется дверь и быстрым шагом уходит подальше, выбирая для тактического отступления улочку потемнее и побезлюднее. Инстинкт самосохранения вопит до хрипоты, чтобы она даже не думала идти «огородами», где при повторном нападении ей может не повезти так, как уже повезло, но Макс мысленно пинает этот голос, как уже пнула тело, и приказывает заткнуться, а сама припускает по улочке дальше, уже бегом. Пусть глаза боятся, а сердце вот-вот выскочит из груди, главное — разум сейчас кристально чист и способен шустро переставлять ноги одну за другой, преодолевая всё больше метров в направлении подальше от самой большой ошибки в жизни Макс.
Знала бы она, что сегодняшний день потеснит с пьедестала капитальных провалов неудачный роман с Русиком, после которого определённые круги в медучилище, не без помощи грязного языка самого Русика, окрестили её шалапендрой, не страдала бы в то время несколько недель самоубийственными мыслями. Тогда её уберегла мысль об отце. Сейчас — тоже.
В конце концов, в уравнении её разрушенной невзгодами и наполненной осколками планов жизни единственной постоянной переменной остался лишь он один.