Дядя Федя волнуется (1/2)
На Прокопенко крайне плохо влияла его собственная жена. Иначе Игорь не мог объяснить каждодневные лекции дядь Феди на тему ”Пора жениться”. Вот вроде придешь к нему с парочкой подшитых дел отчитаться, а в ответ: ”Да, Игорек! Кто ж тебя дома с этим поздравит?”, покажешься перед полковником с расквашенным носом - он причитать начнет: ”Ой, а лечить тебя кто будет? Это все потому, что беречь себя не для кого!”, задержишься в управлении, а он сразу звонит: ”Да когда ж тебя домой будет тянуть к кому-нибудь?!”
Это все точно теть Лена! Это она раньше всех начала намекать Игорю про крепкий тыл и всяких заек с лужайками. Поначалу отмахиваться у Грома получалось без проблем: ”Работа. Некогда. Сам все могу”. Но вот ему тридцать три былинных года и напор четы Прокопенко стал совсем уже сказочным.
Пару раз они уже приглашали его к себе, когда там гостила какая-нибудь родственница, соседка, дочь близкой подруги. Конечно, заранее ему об этом никто не говорил, чтобы вечно занятой майор не стал резко еще ”занятее”. Поэтому Игорю приходилось бороться с желанием закатить глаза, вежливо приветствовать девушку и развлекать ее своей угрюмой мордой хотя бы пару часов. Затем обычно следовала какая-нибудь глупая отговорка о неожиданно возникшем деле, и Гром подрывался из гостеприимной квартиры, старательно игнорируя вопросы теть Лены, как ему Катенька-Настенька-Жанночка.
Конечно, обоих Прокопенко такая реакция названого ребенка не остановила, и ему начали передаваться просьбы всех этих Светочек-Яночек-Сонечек починить кран, прибить полку или настроить новенькую стиралку. Игорь был хорошим мальчиком и послушно приезжал по все адресам, исполнял все просьбы и закрывал глаза на полупрозрачные ночнушки и слишком облегающие комбинезончики девушек.
С истинно библейским смирением он выслушивал потом охи и ахи Федора Ивановича и его жены о собственной холодности и избирательности. Сидел, кивал и угукал, соглашаясь со всем. Ну а что он мог возразить? Что вовсе не один вот уже как второй год? Что сердце его занято от нижней полой вены до аорты одним-единственным человеком и даже на ЦНС хватает? Что этот самый человек змеей шипит на каждую даму, мелькнувшую рядом с Громом? Или что жизнь свою Игорь видит только с вредным московским майором Хазиным?
Какие уж тут Машеньки?
Каждое утро Игоря начиналось с невыполнимой задачи: растолкать Петьку и пнуть собираться на работу. Тот ворчал, упирался, крайне успешно дрался с Громом за одеяло и при этом даже не открывал глаза. Он пытался Игоря послать, уговорить, вымолить еще пять минуточек сна, но тот всегда соскальзывал ниже и принимался зацеловывать впалый живот своего парня, сгоняя остатки сна.
Петя жмурился и просил умную колонку включить какую-нибудь музыку, чаще всего выбирая мелодичные немецкие баллады.
Вообще у Хазина был необъяснимый фетиш на немецкий язык, и Игорь волей-неволей листал временами разговорник, запоминая комплименты или ругательства. Пете нравилось. А Игорю нравилось нравиться ему. ”Mein eigener junge”.
В управление они всегда добирались вместе на машине Хазина. Но Игорь выскальзывал из нее на пару кварталов раньше, мазнув довольным взглядом по собранному и готовому строить подчиненных Пете. Тот всегда подмигивал ему ответ, поправлял кобуру и укатывал дальше. Секретность, мать ее.
На службе парни мастерски играли роль хороших коллег: периодически спорили о планах захватов, подкалывали друг друга, холодно пожимали руки после совещаний или удачно закрытых дел.
И только в дни рейдов Хазина Гром позволял себе ослабить маскировку, всегда оставаясь в управлении до самого возвращения Пети. Или до сообщения: ”Все ок, дядь. Скоро буду”. Игорь тогда сразу же подрывался домой, чтобы встретить своего мужика объятиями и купленной по дороге китайской лапшой.
В обычные же дни после представления ”Мы дружеские друзья” Петя забирал Игоря там же, где высаживал по утрам и вез есть самую вкусную шаверму. Без лука и картошки. Так потом целоваться приятнее.
А когда сил совсем не оставалось, майоры молча возвращались домой и Гром сразу же топал на кухню, чтобы набрать ванну. Он в тишине демонстрировал Пете все разнообразие пен и солей - будто бы не Хазин весь этот ассортимент закупал, - а тот тыкал в нужный пузырек, стягивая с себя потяжелевшие за день шмотки.
Петя укладывался спиной на крепкую грудь Грома, чувствуя сильный хват на своей груди, и откидывал голову тому на плечо. А Игорь чмокал в висок и шептал что-то похожее на: ”Du bist das beste, was ich habe...” И Петя верил.
Когда Игорю в очередной раз Прокопенко звонил с просьбой помочь какой-нибудь одинокой даме, Петя мгновенно превращался в суку. Шипел язвительно: ”Хуем помощь не забудь оказать”, кусался, если Игорь пытался заткнуть его поцелуем, выворачивался из объятий. Но провожал всегда. Выплывал в прихожую в одних домашних спортивках, держащихся на добром слове и совсем не скрывающих острых тазовых косточек, вис на одетом уже Громе и лез оставить множество мелких засосов, оттягивая ворот свитера. ”Собственность майора Хазина”. Обязательно лизнув напоследок колючий подбородок, Петя отступал и бросал тихое: ”Возвращайся быстрее”.
Гаденыш точно знал, что прекрасен. Он был уверен, что Игорь даже желания посмотреть на кого-то еще не испытает, потому что глаза питерского майора горят восхищением, только когда видят его, Петю. Концерт минутами ранее всегда случался для профилактики и из-за желания Хазина блеснуть своим сучеством. Даже если слова такого не существует.
Игорь хмыкал и отвечал: ”Я мигом”.
И от каждой Ниночки-Ксюшеньки-Варечки несся пулей домой, к Пете, чтобы обнимать только его, целовать, вылизывать и вжимать в кровать, шепча: ”Mein guter...”
И чувствуя под собой лишь на первый взгляд хрупкое тело, ощущая цепкую хватку чужой руки на своем запястье, Игорь с кристальной ясностью понимал, что ни к кому на свете он не смог бы испытывать то же самое, что пульсирует в его груди рядом с Петей.
Вызвавший Грома к себе Прокопенко сидел и внимательно тыкал в экран своего смартфона, то угукая, а то кривясь. Бумажек на столе не было никаких, а стало быть вопрос опять заключался не в работе, а в какой-нибудь даме.
- Федор Иванович? - Игорь снял кепку и устроился на стуле напротив.