Полкило картошки (1/2)
Игорь вошел в пустую квартиру и устало сполз по стене. Подошвами ботинок он уперся в противоположную, оставляя грязные разводы. Петька за такое обычно ругался. Хотя сам же купил ему эти боты на огромной черной подошве, ибо ”нехуй мерзнуть, дядь, у вас тут не Сочи”. Он и куртку ему новую подарил. Кожаную коричневую, совсем как ту, которую Гром затаскал, но только с утепленной подкладкой. ”В гробу я видал тебе супчики варить и малиной отпаивать, ну серьезно, Игорь!”
В гробу...
В квартире было слишком тихо, даже сквозняк не завывал. Это все потому, что Петя, как только въехал, сразу же вызвал мастера промазать шедевр стеклянного производства и вообще заткнул все щели. Даже ту, что была в сердце Игоря после гибели Юли. Он отдраил каждый сантиметр жилища и почерневшей от боли души Грома. Такое странное живое солнце с, как оказалось, черной дырой внутри самого себя.
Игорь устало скинул обувь и прошаркал в комнату, стараясь не смотреть на занавешенное покрывалом зеркало. Он бы сейчас даже своего усталого лица не так испугался, как этого клетчатого узора, висевшего там, где его быть не должно. Этот плед они купили год назад. Хазин растолкал его ранним утром в субботу и ультимативно заявил, что они едут в ИКЕЮ. ”Игорек, ну задрался я из битой кружки кофе пить каждый день. Да вилки твои, походу, восстание Пугачева застали”. Ну надо, значит надо. Не то чтобы Грому прям хотелось провести выходной в кишащем людьми магазине, но смотреть на кривляющегося в обнимку с плюшевым динозавром Петю или неловко падать рядом с ним на все подряд кровати оказалось до странного приятным. Конечно одной только кружкой и столовыми приборами они не ограничились: долго утрамбовывали в хазинскую Audi новенькие подушки, одеяла, пледы и прочее. Но Игорь улыбался. Смотрел на довольного Петю, губы сами растягивались к ушам.
А теперь плед из того дня закрывает огромное зеркало и напоминает, что ноги Игоря больше не будет в этом магазине.
Майор медленно проводит рукой по теплой ткани, упорно вглядываясь в пейзаж за окном, и в итоге сдергивает его. Игорь жмурится. Он пытается заставить себя слышать тиканье часов, представить, как Хазин опять ворчит на их ежечасный бой, хотя сам же фоткается с ними. ”Ну дядь, раритет, красота! Кто ж виноват, что они бомают до усрачки мерзко!” Но Игорь собственными руками останавливал механизм, так что часы послушно не тикают. Все еще красивые, но безмолвные. Прям как Петя хотел.
В зеркале на Игоря смотрят усталые глаза, которые почти не видны из-за мешков и синяков. Игорь прекрасно понимает, что обе его радужки окаймлены красными прожилками лопнувших капилляров и завтра это все выльется в жуткую мигрень. А Пети не будет, чтобы сделать укол обезбола. Игорь зажмурился до звездочек под веками, пытаясь прогнать из мыслей воспоминания о легкой петькиной руке. Он всегда, стоило только Грому улечься с приспущенными трусами, сначала невесомо целовал оголенный участок кожи, а потом уже протирал спиртом с другой стороны и аккуратно вводил иглу. Игорь почти ничего не чувствовал, но все равно ластился после к успокаивающе поглаживающей руке.
Петя со шприцом в руке - вообще отдельное произведение искусства. Когда Гром впервые увидел эту картину, тут же забыл и про боль, и про отстойные шуточки, откуда Петя знает, как пользоваться ширкой. Хотелось только заскулить и тупо пялиться, шепча что-то про ”лечи меня”. Кто бы знал, что хмурый питерский майор окажется падок на медицинский фетиш и завалит своего личного врача к себе постель сразу после инъекции.
Завтра придется мучиться от боли. Сейчас, правда, не шибко лучше.
Игорь мотнул головой, будто сгоняя морок, и направился к кухне. После водки мутило и хотелось обнять фаянсового друга. Но Петька говорил, что нужен крепкий чай с лимоном. Или апельсиновый сок. Сока в холодильнике точно не завалялось: Петя накануне выезда решил намутить отвертку, вспомнить студенческие годы. Вот и выдул все. А лимон найти можно было попытаться: сейчас сезон простуд, Хазин всегда в это время закупался всевозможными витаминами, чтобы хотя бы попытаться поддержать организм, ослабленный былой зависимостью.
Из холодильника на Игоря дыхнул сырой запах плесени. Половинка лимона позеленела и сжухла - чай отменяется. Стоявшая на верхней полке, прикрытая крышкой, кастрюля пугала еще сильнее. Хазин захотел тушеной картошки. В доставках ее днем с огнем не сыщешь, это же не любимая всеми фри, вот и кашеварил сам. Хмурясь отмерял воду, специи. Чистить только сам картофан заставил Грома. ”Хомячить оба будем, помогай давай!” Зато потом сидел и уминал за обе щеки прямо из глубокой кастрюли. Той самой, что сейчас воняла на всю кухню.
Игорь почувствовал, как его крепкие ноги почему-то дрожат. Так и не захлопнув дверцу холодильника, он опять осел на пол, хватаясь за спинку хлипенького стула. Все обещал починить, и никак. Рука сжалась на подножке, послышался треск.
Картошка все еще стояла на полке, и зловоние ползло по всей кухне. Хазин ее собирался доесть, настолько был доволен и вкусом, и тем, что справился с готовкой сам. Все подкладывал ее в тарелку Игорю, а тот отмахивался: ”Потом. Не хочется”. И вот оно это потом. И очень хочется блюдо из-под петькиного ножа, но уже не съест. Протухло.
Гром сам не понимает, отчего его так размотало. Он держался и когда позвонил Федор Иванович, и когда поехал в морг, и когда мимо него провели Дениса Сергеевича, и даже когда гроб опускали в яму. На поминках только горло сковал лед, что он ни слова не смог сказать. Многие ждали хотя бы прощания какого-то, учитывая, что по управлению майоры ходили, как шерочка с машерочкой, но Игорь лишь дернул шеей, натянул поглубже кепку и опрокинул в себя очередную стопку водяры.
Хазин бы обиделся. Он точно бы хотел на своих похоронах незамолкающие дифирамбы. Уж явно не ради угрюмого молчания он сунулся в самое пекло разборок с сетью поставок своего бывшего ”босса”, явно не ради своей сияющей улыбки на фотографии, перетянутой черной лентой, он стал между стажером и полковником, ловя пулю в живот.
”Идиот, Хазин. Какой же ты, идиот!”
Игорь затрясся в молчаливых рыданиях, стискивая челюсти и пытаясь подавить всхлип. Руками он нервно тер лицо, словно хотел этим изменить его, стереть. Стереть последние три дня и отеческое похлопывание Прокопенко по плечу у деревянного креста. Он бы починил стул, съел всю картошку, что Хазину пришлось бы готовить еще, и постоянно говорил бы: ”Люблю”.
”Петя. Я идиот. А от тебя теперь в этой квартире лишь кастрюля плесневелой картошки”.
Игорь действительно не понимал, почему его накрыло. Он взрослый, самодостаточный мужик. Он хоронил и прощался не раз. А тут рыдания душат, как черти на пятом дантевском кругу, и унять трясущееся тело не получается никакими силами.
А Петя ведь говорил, что нельзя все держать в себе. ”Никакая плотина, дядь, не вечна. Чем больше говна в себе копишь, тем меньше шансов, что даже титановая менталочка устоит”. Не устояла. Правда, Хазин все грешил, что произойдет это на работе, когда внутренняя копилка увиденных жертв у Грома вдруг лопнет. А оно вон как вышло...
”Нож. В столе остался его нож”. Мысль мигнула в голове и стала крючком, за который уцепилось сознание Грома. Достать нож.
Петька вечно с ним нянчился. Все менты обычно табельное начищают, а он сидел вечерами и натирал, натачивал лезвие, чистил рукоятку с гравировкой. Хазин гордился своей игрушкой. Он не сразу, где-то несколько месяцев спустя после переезда, рассказал Игорю, как тот оказался у него.
Петя был еще зеленым, только после академии. Но уже тогда батя гонял его на выезды вместе со знакомыми. И в один из таких рабочих вечеров, на Хазина, скромно ожидающего ушедших проверять дебоширов в частном секторе сослуживцев, выскочил какой-то местный житель - олигарх, авторитет, кто вообще разберет этих пузатых мужичков в золоте? - с этим самым ножом. Сержант Хазин охуел.
А вот дядька этот прошипел что-то из разряда ”волки позорные” и метнулся в его сторону. И остался бы Петька навечно в звании сержанта - хотя, может быть, посмертно что и дали - если бы не подскользнулся на весенней грязюке и не бахнулся на колени. ”Вот ведь чудеса! Я эту лужу стоял материл: все ботинки изгваздал, а она мне жизнь спасла!” Петя тогда смеялся и рассказывал, как он зарядил этому мужику снизу промеж ног, выбил нож и заорал ребятам. Мажора потом посадили, а нож Хазин отжал себе. И сделал гравировку: ”И в грязи живем”.
Игорь достал сокровище Пети и нежно провел пальцем по вырезанным буквам. ”Так и живем, Петь”.
Руки тряслись, а губы растягивались в сумасшедшей ухмылке. Подушечка скользнула к лезвию. Игорь даже не дернулся, а на коже выступила капля крови. Петя хорошо заботился о клинке.
”Он нужен Хазину”. Даже сам Игорь не понял, о ком подумал: о ноже или о себе. Возможно, это и не важно. Возможно, просто нужно разобраться с этим побыстрее.