2. (1/2)
Весеннее утро. Ливень. Капли, стучащие по деревянным оконным рамам создавали чувство умиротворения и полного желания валяться в кровати целую вечность. Однако, планам было не суждено сбыться, ибо Чонгуку теперь 18 лет, а значит—обязательные утренние занятия для конфирмующихся. Очередные скучные лекции, так ещё и с множеством незнакомых учащихся.
—Блять,—простонав, парень встаёт с кровати, потирая сонные глаза и выругавшись ещё несколько раз у себя в мыслях идёт к старому дубовому шкафу. Белая рубашка, черные брюки и незаметная под рубашкой цепочка, с приятным холодом касающаяся кожи.
Особых требований к внешнему виду здесь нет—ничего вызывающего, классическая одежда и натуральный цвет волос.
Парень все ещё испытывал лёгкую сонливость, взъерошил свои волнистые волосы и направился на занятия. Волнения перед первой конфирмацией не было, было лишь нежелание и равнодушие.
Зайдя в стандартную для этого места старую аудиторию—брюнет лишь окинул студентов холодным взглядом. Все были разных возрастов и учились на разных факультетах. Несравнимо с его четырьмя одногруппниками, учащимися на иконописи . Он сел рядом с каким-то пареньком, за четвертую парту, даже не переглядываясь с ним. Но а впрочем, зачем? Ведь он такой же, неспособный сказать лишнего, возможно запуганный и полностью пустой.
Духовный наставник заговорил о библейской мифологии. Чон мало что из этого слушал и это казалось чем-то полностью бесполезным и незначительным . Он наблюдал за каплями дождя за окном и тихо вздыхал, утопая в собственных мыслях.
Священник начал говорить о сотворении мира богом и цитировать строки из ”Книги Бытия”: ”...В третий день творения отделилась вода от суши; вода скопилась в морях, озерах и реках, а на суше показались травы и деревья. В четвертый день на своде небесном показались солнце, луна и звёзды....” . Тут же его перебил юноша, сидящий спереди:
—Но разве это логично?—Он легко и умело начал излагать свою точку зрения.
Чон был поражен, что кто-то осмелился спорить с заветами, прописанными временем. Тот юноша продолжал говорить, он делал это спокойно, уверенно и монотонно. На огромное удивление его выслушали. В этой томной манере речи было что-то неистово притягательное, что-то аморальное, но тем не менее такое правдивое и непорочное.
Чон ещё долго думал над словами и теориями того парня. Возникло желание завести диалог с этим человеком, ведь он казался чем-то далёким и таким непривычным для него.
Тот парень был старше Чонгука, выше и, казалось, взрослее. Тёмно-каштановые волосы, черные глаза и его лицо, с преобладающими то ли мужскими, то ли женскими чертами завораживало и так и просилось на холст. Выкинуть этот образ из головы казалось чем-то нереальным, словно живописец увидел свою музу, но музу эту он не сможет написать никогда.
Чонгук не знал его имени, поэтому прозвал просто ”музой”. А муза та училась на факультете социально-теологических наук, проще говоря—будущий учитель философии или социологии. Главной проблемой было то, что видеть он мог свою музу только раз в неделю—на занятиях для конфирмующихся.