Глава 9. Энха. На Маяке (2/2)
– Божек, – представила гостя Энха, – Благомилов охотник. Иржи, – представила она его, – королевский маг.
Последние два слова дались тяжело. Много лет мечтать, как она станет магом – причём непременно королевским – и будет ловко убивать нечисть и нежить одним щелчком пальцев, а Иржи будет смотреть и завидовать… А теперь одним щелчком пальцев с нежитью и нечистью расправляется он. А она смотрит, завидует – и знает, что ей никогда не быть не то что королевским магом – вообще никаким…
На лице Иржи словно бы было написано: «На ловца и зверь бежит».
– Неужто краевой? – неприязненно и словно бы с агрессией спросил Божек.
– Сыскной приказ, – коротко отрекомендовался Иржи. – Послали проверять местный фон.
Энха села на один из двух тюфяков, достала из своего заплечного мешка хлеб с мясом и сыром и принялась неторопливо жевать, прислушиваясь к звукам вокруг. Руины, всегда тихие, сейчас постепенно оживали, начинали тихо шуршать, скрестись, булькать, кряхтеть, посвистывать. Сгущалась темнота, вдалеке завыл мрой. Иржи и Божек жевали каждый свой нехитрый ужин и тихо решали, кто из них будет спать на оставшемся тюфяке. Иржи предложил сдвинуть два вместе и лечь втроём, заодно и теплее будет.
– Нет, – коротко отмела этот вариант Энха.
Будь здесь Вито, она легла бы с ним. Но ложиться рядом с Божеком, то есть с чужим мужчиной было… неприятно. Лечь с Иржи… хотелось, что уж таиться, но он потом будет поминать это долго, причём с пошлыми намёками. Поэтому… спать, конечно, хочется, но лучше она подремлет сидя, скорчившись у стенки, чем ляжет с кем-то из своих спутников.
Иржи и Божек в конечном итоге пришли к выводу, что тюфяк вполне широкий, и они оба там поместятся, если, конечно, не раскидываться руками и ногами. Божек явно был раздражён, бросал на Иржи злые взгляды, но молчал. Энха завернулась в плащ, устроилась на своём тюфяке и, не снимая сапог, уснула.
Ей приснилось, что на неё кто-то навалился и давит на грудь и голову. И понимала, что она спит и это сон, и что надо проснуться и сбросить того, кто на неё навалился, но не могла. Попытка пошевелиться ни к чему не приводила, застонать, чтобы разбудить своих спутников, тоже не получалось. Вокруг, казалось, сгущался фиолетовый туман и давил, давил, и мерещилось, что она, Энха, раздулась большая, как эти руины, а в ней копошатся дырки, дырки… Маленькие и большие, плотные и почти прозрачные, неподвижные и движущиеся, спокойные и завихряющиеся…
Она попыталась пошевелиться, однако тело не слушалось. Попробовала застонать в надежде, что кто-то из её соседей сообразит её разбудить, однако горло не издало ни звука. А неведомая тяжесть давила всё сильнее и сильнее. Энха давила в себе панику и снова и снова пыталась пошевелиться или застонать. Потом в голову пришло попробовать жреческое песнопение, отгоняющее нечисть. Проговорить его вслух она не могла, даже промычать не получалось, только если мысленно…
Суарре таи авене…
Фиолетовый туман слегка схлынул, давление чуть отступило, и Энха наконец-то смогла шевельнуться, скатилась с тюфяка на ледяной пол и от этого проснулась.
Ещё стояла ночь, всё вокруг было подёрнуто фиолетовым туманом, Иржи и Божек, прижавшись спинами на своём тюфяке, похрапывали, на улице всё шуршало, в восточное окошко был виден тонкий серпок месяца, уже белый и высокий. А ухо улавливало сквозь общее шуршание непривычные звуки – тяжёлое, но при этом почти неслышное шах-шох, шах-шох…
Энха подтянула к себе свой заплечный мешок и за шнурок выдернула из кармашка защитный амулет на светлой магии, сделанный Вито. Каплевидный лазурит был словно окружён пустотой, фиолетовый туман не подходил к нему на два вершка, а когда озадаченная Энха поднесла к нему палец, рука едва ощутимо словно бы разбухла.
Она убрала палец – ощущение в руке пропало. Поднесла – появилось.
Сердце заколотилось. Это она всё-таки почувствовала магию амулета? Или у неё просто бред на фоне ментальной атаки?
Однако разбираться времени не было, потому что фиолетовый туман, рассеянный ненадолго жреческим песнопением, снова начинал подбираться к ней и давить. Поэтому она поспешно сжала амулет в ладони и проследила, как фиолетовый туман отхлынул от неё. Давление в теле и голове отступило, и Энха перевела дух.
Кто до неё дотянулся? Камень, да и любая достаточно толстая преграда сдерживали ментальные атаки. Запершись хоть в селянском доме, можно не бояться, что какой-нибудь яхайка или ушлёпок оглушит ментальным ударом. К тому же сейчас нечисть бродит внизу, и чтобы добраться до путников, ей нужно бить вверх, а вверх ментальный удар идёт далеко не такой сильный, как в стороны. Кто же там ходит внизу, что смог достать её вверх сквозь каменные стены и пол?!
Энха с трудом поднялась на ноги. Божек и Иржи спали и похрапывали, по «постоялому двору» двигался неровный фиолетовый туман, перетекая с одного места на другое, собираясь в жгуты и рассыпаясь. Вокруг Иржи фиолетового тумана почти не было, а вот Божека опутывали словно бы щупальца.
Она некоторое время недоумённо рассматривала их, потом тихо подошла к нему и присела на корточки. И с близкого расстояния заметила, что дыхание его не такое ровное, что похрапывание – это больше похрипывание, а на лбу у него – испарина.
Неведомая тварь дотянулась и до него! И он тоже не может проснуться!
Она уже протянула было руку, чтобы его разбудить, как в это время край северного окошка вдруг начал светиться. Очень быстро свечение усилилось, а потом в окно пролезла тонкая мерцающая полоска, подтянула к себе остальную себя – и в помещение вплыл, переливаясь и просвечиваясь, бесформенный сугут.
Энха отбросила амулет, который сжимала в руке, метнулась к совне, схватила её и тихо прочистила горло. А когда сугут завис посреди помещения, словно бы решая, с кого начинать, истошно завизжала и рубанула по нему совней.
Голос спросонок был хриплым, провизжать на нужной высоте не получалось, и сугут не материализовался до конца. Лезвие совни не разрезало его, а только истончило на месте удара. Энха попыталась взять ноту повыше, но ударить второй раз не успела – со стороны прилетела белая мерцающая волна, мгновенно впиталась в сугута – и тот разлетелся на сотни мельчайших ошмётков.
Она напряжённо посмотрела на окна. Но там ненужных «гостей» больше не было.
– Такой суровой побудки у меня ещё не было, – Иржи потряс головой. – Даже когда на практике на третьем курсе в шатёр к девушкам залез леховиши. У меня аж в голове звенит. Хануся, ты меня впечатлила до глубины души.
Энха зло сжала зубы. Раньше она бесилась и раз за разом напоминала ему, что её зовут Энха, он же раз за разом снова назывался её Ханя. Но за последний год, что она проработала в библиотеке, она научилась держать себя в руках и молчать. Потому что слишком хорошо уяснила, что отвечать ему – себе дороже.
– Какая сволочь… – болезненно простонал Божек, садясь на тюфяке и сжимая голову руками. Энха подняла с пола свой защитный амулет и сунула ему. Она прекрасно поняла, что говорит он не про её визг, а про того, кто воздействует на него ментально.
Божек сжал в ладони её амулет и издал стон облегчения. Энха увидела, как от него отхлынули фиолетовые щупальца.
– Кто это? – хрипло спросил он.
Голову и грудь снова начало сдавливать, фиолетовый туман перед глазами стал гуще. Некто внизу, не дотягиваясь до Иржи, прикрытого защитным амулетом, и потеряв Божека, снова обратил своё внимание на неё.
– Догадайся методом исключения, – криво отозвалась Энха.
Иржи сидел на своём тюфяке и молча наблюдал за ними. Он явно сообразил, что они говорят не про сугута, мелкие ошмётки которого ещё мерцали на полу.
Чуси и вененки ментально вообще не воздействуют. Мрои, яхайки и ушлёпки могут, но они выпускают лишь кратковременную волну. Долго умеет воздействовать самавка, но она насылает животный ужас, от которого человек теряет себя, но вот так не сдавливает. Мелкая и средняя нечисть может давить ментально или эмпатически, но слабо. Кто остаётся?
Голову продолжало сдавливать словно тисками, а внизу, под полом «постоялого двора», ощущались словно бы дырки. Маленькие и большие, спокойные и дёрганные. А одна дырка вдруг сделалась чётче и превратилась в овальное пятно, от которого во все стороны отходили длинные, плывущие по воздуху щупальца.
Энха подошла к южному окошку, взобралась на подоконный камень и глянула вниз. Туда, где ей мерещилось многощупальцевое существо.
Тонкий серп месяца стоял в небе высоко и немного освещал землю. И в его слабом свете она разглядела словно бы огромного ежа размером с две коровы, от которого во все стороны расползались длинные шевелящиеся иглы.
Хаттат.
Второй раз в жизни увидеть того, кого совсем видеть не хотелось. И если в первый свой раз она видела его уже материализовавшегося, так что его можно было убить любым оружием, то этот явно вывалился недавно и ещё пребывал в форме, похожей на сугутов. Только в отличие от них не становятся материальными от визга.
Она посмотрела на Божека и молча спустилась вниз. Божек всё понял без слов, скривился, однако тоже поднялся посмотреть. Затем так же молча спустился и сел на тюфяк. Иржи пристально наблюдал за ними. Поняв, что с ним общаться не собираются, он применил поисковое заклинание – Энха увидела, как от него во все стороны метнулись острые фиолетовые лучи. Затем лучи исчезли, а на лице Иржи появилось выражение удивления.
– Это кто? – спросил он.
– Конечно, – процедил сквозь зубы Божек. – Куда уж королевским магам разбираться в нечисти.
Иржи явно хотел что-то ответить, но почему-то сдержался. Взобрался к окну и выглянул.
– Какая сказка здесь водится! – присвистнул он, рассмотрев хаттата. Энха и Божек раздражённо посмотрели на него: ему сказка, а им мучиться.
Он, высунувшись из окна, примерился к цели. Энха отвернулась и поплелась к своему тюфяку. Ей не интересно, как Иржи будет расправляться со «сказкой». Совсем не интересно!
Она уже улеглась и завернулась в плащ, когда сдавливание в груди и голове плавно пропало. Иржи вернулся к своему тюфяку. Шуршание внизу, успокоившееся было ненадолго, возобновилось.
Разбудило её нервное Божеково: «Энха!» Она подскочила – и в предрассветной серости, до сих пор покрытой фиолетовой пеленой, увидела сугута, вползающего в окошко. Тому это вползание явно давалось тяжело, он цеплялся за блоки, соскальзывал вниз, как кисель, а затем снова пытался просочиться. Снова соскальзывал, снова начинал, но постепенно всё же накапливался на подоконнике во всё большем и большем количестве.
– Следующий раз надо будет затыкать окна, – заметила Энха, когда сугута заметно прибыло, и процесс вползания ускорился.
– Королевскими магами? – раздражённо уточнил Божек, беря в руки её совню.
В воздухе неслышно промелькнуло белое мерцающее облако, впиталось в сугута, и через несколько мгновений разорвало его на мелкие ошмётки.
– У местных, я смотрю, – заметил Иржи, развалившись на тюфяке, – какие-то странные представления о способах применения королевских магов.
– Не водилось их здесь никогда, – хмуро буркнул Божек. – Слишком высокого полёта птицы, чтобы снизойти до нашей глубинки. Вот и… способы их применения… неведомы нам.
Энха ожидала какую-нибудь очередную остроту, однако Иржи почему-то промолчал.
Проснулась она поздно, когда солнце уже показалось над горами, и нечисть наконец-то попряталась по всем дырам и щелям. После ночных ментальных атак голова была тяжёлой, неприятно ломило у основания черепа, в груди болело, а мир до сих пор был подёрнут фиолетовой пеленой, пусть и не такой яркой, как ночью. Божек сидел на своём тюфяке, выглядел помятым и больным. Иржи не было, как и его заплечного мешка.
– Насовсем ушёл? – хрипло спросила Энха, не вставая.
– Около прорехи что-то делает, – неприязненно буркнул Божек. Помолчал и признался: – В последний месяц я тут часто ночевал. Нечисть каждую ночь внизу паслась. Но хаттатов не было.
Она закрыла глаза, чувствуя себя совсем разбитой. Хотелось полежать ещё, хоть немного…
Второй раз разбудило её то, что Иржи потряс её за плечо и позвал:
– Энха, просыпайся.
Надо же. Её имя вспомнил.
Она села, с трудом разлепила глаза, сразу заслезившиеся от света. Затылок и спину ломило по-прежнему, фиолетовый туман заметно посветлел.
– Божек, – сипло позвала она, – у тебя в глазах фиолетово?
– Нет, – пожал он плечами. Судя по его виду, он тоже только что проснулся.
Иржи, прищурившись, посмотрел на Энху, оценил её нездоровый вид:
– На тебя ночью хаттат ментально воздействовал? – с подозрением спросил он.
– А как ты думаешь? – огрызнулась она, вставая. Спина отдала болью, но уже не так, как в первое пробуждение.
– А мне сказать, что тебя хаттат достал? – со злостью спросил он. – Язык же вроде есть!
– Спал ты слишком хорошо, королевский маг, – зло буркнул Божек. – Спи и дальше. А нам не впервой, мы привыкли.
– Если ты закончил, – сухо бросила Энха Иржи, – тогда пошли. Надо засветло дойти до Крапивника.
Пока они добрались до первого притока Огже, с запада набежали плотные серые тучи. И хотя дождём они не полились, темнеть стало раньше, и на гору с эльфийскими руинами пришлось взбираться настолько быстро, насколько они могли. Энха каким-то обострившимся восприятием ощущала вокруг словно бы пару дырок в пространстве и уже по опыту Маяка догадывалась, что это нечисть, а потому останавливаться было нельзя. Путники на последнем дыхании уже в сумраке промчались по террасе, пролезли в «постоялый двор», забаррикадировались и наконец-то перевели дух. Снаружи вскоре кто-то начал шуршать и скрестись, а вот ощущение дырок к Энхиному разочарованию пропало.
Иржи сотворил магический светлячок, и они поужинали остатками хлеба и сыра, оставив последние куски на завтрак. Поев, Энха завернулась в свой плащ и растянулась на соломе. Хотелось надеяться, что сюда хаттаты ещё не добрались, и ночь пройдёт спокойно.
– Энха, – позвал Иржи, тоже заворачиваясь в плащ в своём углу, – давай, если ночью тебя опять нечисть достанет, ты скажешь мне, а? Я, конечно, знаю, что тебе связать три слова всегда было непосильной задачей, дать в нос у тебя получалось гораздо лучше. Но хоть пни или в морду дай, что ли. А я уж попробую догадаться, к чему это.
Что да, то да. В школе риторика была для неё сущим адом. Любой учебный диспут обычно оканчивался тем, что она теряла терпение и начинала лупить оппонента. Один раз учитель поставил ей в пару Иржи. Тот очень быстро своими аргументами, пересыпанными насмешками, припёр её к стенке, на что она разъярилась и запустила в него тяжёлым латунным подсвечником, а потом, не давая опомниться, сделала подсечку и двинула в ухо.
Два шрамика – один на скуле, второй на носу – у него остались до сих пор.
Энха не ответила. Помолчала, глядя в наклонный то ли потолок, то ли стену.
– Прореху на Маяке устроил маг? – спросила она.
– Да, – скривился Иржи, ожидавший всё же ответа на свою просьбу. – Проколы сделаны отсюда. Колдовали в течение долгого времени, истончение накапливалось. А потом ткань пространства лопнула.
– Прореха будет расти?
– Да. Пока не дойдёт до краёв истончения. То есть раза в полтора ещё вырастет.
Энха смотрела в каменную кладку, подсвеченную магическим светлячком. Часть нечисти вымрет, не вынеся светлой эльфийской магии. На носу зима, часть замёрзнет. Но той части, что доберётся до людей, будет более чем достаточно, чтобы жизнь в Околье, и так не сладкую, превратить в кошмар. И на то, что король пришлёт королевских магов, которые смогут закрыть её, надежды нет. Если уж его не беспокоят прорехи на болотах, через которые идёт дорога из Торопца в Городище и по которой достаточно часто ходят люди, то тем более его не обеспокоит прореха где-то на самой окраине Моравы.
Энха повернулась на бок и закрыла глаза. Вдалеке завыл мрой.
Что можно сделать?..