Часть 4.2 (2/2)

Поделись.

Пожалуйста.

Он выцеловывает синие вены на ее руках, шее. У неё кожа бледная, почти прозрачная, и голубые дорожки-ручейки под ней словно светятся.

Шон завороженно смотрит на них, когда она дугой выгибается под его руками. Он пальцами ведёт по ее груди, соединяет веснушки в созвездия и чувствует, что где-то внутри наконец-то разгорается огонь. Совсем чуть-чуть — угли едва тлеют, но даже это начинает согревать промерзшие до основания внутренности.

А все благодаря ей — девочке, которую солнце поцеловало.

Шон иступленно целует, трогает, хочет. Скользит руками по невероятно длинным ногам вверх, гладит впалый живот. Просто потому что наконец-то может, и это до безумия нужно, важно.

Она ужасно похудела за то время, что они не виделись. Шон водит ладонями по ее рёбрам, которые можно с закрытыми глазами пересчитать, смотрит на ее пальцы с обкусанными подушечками и ногтями и думает: а ела ли она хоть что-нибудь, кроме себя весь этот месяц?

Это все из-за него, бросившего ее, хоть и не по своей воле.

Шону совсем не вовремя хочется снова разреветься. И как ещё в его организме слёзы остались?

Но Элис тянет его на себя ещё ближе, теснее, оглаживает шею, плечи, скользит руками по бокам и останавливается у кромки штанов. Смотрит в глаза так преданно, так нежно, что у Шона башню срывает. Она под ним распластанная, совсем открытая, до ужаса нужная сейчас. Ее горячие пальцы обжигают кожу.

Шон избавляет их от слишком мешающей сейчас одежды очень быстро. Они рвут друг друга на части, что-то отдают, что-то забирают. Стараются склеить давно оторванные, уже обтёсанные ветром, водой и песком, и потому не подходящие друг другу детали. Стараются изо всех сил. И кажется, что теперь совсем не страшно. Идти дальше — в принципе; вообще; по жизни.

— Отпусти себя, — шепчет Элис в ухо Шона. И руки ему на плечи закидывает. И глаза закрывает.

И Шон отпускает. Срывается. Возможно, слишком резко, но им обоим плевать. Он жмурится и зубы сжимает до предела от ее запаха и белоснежной кожи под руками.

Элис хватается за его плечи, скрещивает ноги и до крови кусает губы. Они у неё теперь совсем как у Шона — кровящие и опухшие.

В головах у обоих крутится только одно слово, гулко ударяясь о стенки полого разума. Они ни за что не произнесут это слово. По крайней мере, точно не сейчас: это было бы слишком просто и дёшево. Нервы-проводки накалены до предела, сыплют искрами и трещат, заглушая мысли. Они подумают о лучшем времени и месте позже, когда треск прекратится.

Где-то там снаружи, за окном деревья стонут, сгибаемые ветром; где-то там сестричка Джейка заходится в очередном приступе удушающего кашля, который не даёт ей спать; где-то там детектив Флорес рвёт и мечет, узнав о том, что упустила из-под носа главного преступника; где-то там Джо глупо улыбается, глядя в стену, зная, что позволил упустить главного преступника.

Это все где-то там. Далеко. На секунду даже кажется, что это никак не связано с ними.

Это сейчас нахер никому не нужно.

Элис глаза закатывает и выгибается, ещё чуть-чуть и позвоночник затрещит. Шон дышит рвано, через раз, целует ее в лоб и падает рядом.

Хочется благодарить до исступления, потому что он наконец чувствует себя хоть капельку живым и нужным. Он вышел из комы больше недели назад, но по-настоящему существовать начал только сейчас.

Губы трогает легкая улыбка. На этот раз даже не вымученная. Шон удивляется и мысленно хвалит себя.

В воздухе висит туча невысказанных мыслей, но проговаривать их вслух сейчас совсем не хочется. Они ещё успеют, у них двоих ещё целая Мексика впереди.

Троих. Шон хмурится и поправляет себя. Конечно же троих.