Часть 4.2 (1/2)

Шон не помнит, как они приняли душ. Не помнит продолжал ли реветь, стоя под струями, смывающими насевшую на него пыль, и совершенно точно понятия не имеет, от чего его щёки сейчас мокрые — от слез или от воды. Хочется верить во второй вариант, но раны на лице, которые нещадно щиплет, говорят об обратном.

Кажется, Элис что-то говорила на протяжение всего этого времени. Пыталась поддержать, наверное, или успокоить. А, может, вразумить.

Ей невдомек, что Шону это не нужно. Шону ничего уже не нужно. Он пустой внутри.

Пустой и мёртвый.

А она даже сейчас, дурочка, продолжает говорить, а он, дурак, продолжает не слушать.

Они сидят на кровати в пресловутой дешевой гостинице — такие поломанные, потухшие и слабые до ужаса. Отчаянно цепляются друг за друга как за последнюю надежду, ниточку, с реальностью связывающую. Хочется чем-то поделиться, что-то отдать, но за душой ничего не осталось. Они бедные абсолютно (!) — все их вещи можно по пальцам двух рук пересчитать и вместить в походную сумку, а ведь когда-то и комнаты не хватало. Да и не нужно это барахло никому. Особенно сейчас.

Теперь остались у себя только они сами. Больше предлагать в общем-то нечего, кроме капельки банального человеческого тепла.

Поэтому руки скользят вдоль чужого тела, зарываются в мокрые волосы, лезут под одежду, да только холодные пальцы греют слабо. Губы греют лучше.

— Элис, — Шон шепчет, зовёт ее по имени, даже не зная зачем. Просто до ужаса хочется слышать ее голос, такой ласковый, привычный, родной.

Ее голос — что-то, связывающее Шона с тем, ещё недавним временем, когда все было чуточку проще, а потому — надежнее. Слышать ее сейчас необходимо просто для очередного банального вздоха. А он, дурак-дурак, не слушал. Может, поэтому дышать не мог..?

Элис до ужаса близко. Шон чувствует, как с ее мокрых волос вода течёт, оставляет большие влажные пятна на ее и на его футболках.

Их нужно снять. Срочно снять. Из-за пятен. Конечно, из-за них.

Но он же сам сказал, что ему сейчас ничего не нужно. Он ведь мёртвый внутри.

Но не сидеть же с мокрыми пятнами на плечах, правда?

Футболки летят куда-то в сторону, оседают на пол у изголовья кровати неопрятным комком.

Они и сами как два комка нервов. Клубки оголенных пережженных проводов, бьющих током, искрящихся, переливающихся от любого взаимодействия. Поэтому мурашки по коже идут от каждого прикосновения. Невесомого, грубого — неважно. Они хотят так отчаянно, что зубами сталкиваются, когда к губам тянутся. От этого в голове стоит шум.

А, может, это ветер за окном завывает.

Они отрываются друг от друга только тогда, когда воздух в легких заканчивается, и дышать становится просто банально нечем. У Элис глаза темные-тёмные — зрачок почти радужку съел. У Шона не лучше.

Он сейчас волка, приготовившегося напасть, напоминает.

Но волки же не охотятся на лисиц.

Конечно нет. Если они не голодные.</p>А он сейчас отчаянно голодный. А ещё замёрзший.

Согреешь?

Элис пытается делиться теплом, как может. Льнет к нему, прижимается к его груди так тесно, что, кажется, ещё чуть-чуть и они одним целым станут — не разорвёшь.

Она тёплая и до ужаса живая — в глазах пляшут черти, а на голове — костёр ярко рыжих волос. Шон тянется к этому огню, своими ледяными руками в него зарывается. Ему это нужно сейчас до колик в животе, до звёзд-слёз в глазах.